Уже в процессе покупки билетов вдруг выяснилось: между мною и малой родиной увеличилось не только временное расстояние, что естественно, но и физическое. В студенческие годы, учась в Перми, я безо всяких проблем дважды в год пересекала полстраны, от Москвы добираясь домой на хмельницком поезде, делавшем остановку в Новограде. Сегодня через Новоград московские поезда не идут. Это, конечно, не символ, но весьма красноречивая деталь. Пришлось ехать до Киева, оттуда – на автобусе. Мои автобусные попутчики весьма эмоционально объяснялись между собой на естественном для этих мест, выразительном и красивом, а не натужно-показушном, пародийном, как у новообращенных националистов, украинском языке. Откуда-то сзади мужчина прокричал водителю просьбу остановиться, «бо жiночка мае вийти», – поймала себя на мысли, что на русский перевести можно только суть фразы, да и переводить незачем, и так понятно, а вот ласковое, родственное «жiночка» – о совершенно чужом человеке – не имеет русских аналогов. «Женщина» – бесстрастно, «тетя» – фамильярно, «тетка» – грубо, «дама» – торжественно-официально, «дамочка» – сомнительно-уничижительно. Язык и национальный характер, конечно, связаны, и ласковая певучесть украинской речи, заметно отличающая ее от очень близкородственной речи русской, по-видимому, отражает сравнительно большую теплоту народного нрава, – но не будем идеализировать и объективности ради скажем, что самое неприятное впечатление от родного города тоже связано с речью. Это может показаться невероятным (для точности даже сверилась с одноклассниками), но во времена своего новоградского детства я не слышала мата не только от ближайшего окружения, но и от случайных встречных, – сегодняшний Новоград ругается / разговаривает матом так же часто и густо, как российская глубинка.

Самое сущностное, принципиальное изменение, произошедшее со времени моей жизни в Новограде, опять-таки обнаруживается в языке: при мне – и так было на протяжении всей его обозримой многовековой истории – город был многонациональным и говорил по-русски, по-украински, по-еврейски (на идиш), иногда по-польски. В начале XX века на главной площади, над рекой, практически рядом, мирно соседствовали костел, православный собор и синагога. Сегодня город выглядит этнически однородным, ибо говорит только по-украински. Книжный магазин в центре города, который когда-то был более чем магазином – клубом для книгочеев, нередко ночами простаивавших в очередях за очередной новинкой (именно там и таким способом добыла для меня мама академического Чехова), скукожился до одного небольшого отдела, на остальном его бывшем пространстве продается одежда, сумки и прочий ширпотреб.

 

Книги на полках – на украинском языке, в том числе зарубежная классика, которая, по свидетельству заведующей отделом, моей подруги-одноклассницы Гали Машковой, пользуется наибольшим спросом. По ее же словам, ни на классическую, ни на современную русскую литературу спроса нет. «Но ведь вот же стоит у тебя Пушкин». – «Стоит. Потому что я его из принципа поставила год назад. Никто до сих пор не заинтересовался». В киоске на автовокзале увидела яркие детские книжки российских издательств. «Покупают?» – «Покупают». И – после многозначительной паузы: «Приезжие из России и из Германии».

 

О том же – в библиотеке, имеющей солидный фонд в семьдесят три тысячи томов: литературу на русском языке читают немногочисленные русскоязычные пенсионеры. Тут необходимо чрезвычайно существенное уточнение: эти перемены не являются результатом чьего-то искусственного давления, политических манипуляций и т. д. и т. п. Украинизация Новограда произошла сама собой, естественным путем. Офицерские семьи перестали кочевать по огромному пространству СССР, и их дети потеряли право на освобождение от изучения «местных» языков, которым когда-то пользовались, в любом случае они были носителями русского языка, теперь гарнизон – украинский. Еврейские семьи, для которых родным тоже был русский язык (даже если старики говорили на идиш и читали ивритские талмуды) в большинстве своем эмигрировали. Место выбывших заняли выходцы из окрестных деревень, и языковая ситуация сама собой кардинально изменилась. Настолько кардинально, что, по рассказу Гали, в бывших русских школах (при мне их было три из десяти) не удавалось набрать русские классы и даже новоприбывшие из России дети предпочитают учиться на языке большинства.

 

 

Конечно, все время щемило сердце от воспоминаний и ощущения невозвратности потерь. Конечно, было грустно, что нет больше привычных зданий моей родной школы. Первое из них, главное, было бывшим домом семьи Косачей – здесь в детстве жила Леся Украинка и школа носила ее имя. К мемориальному дому была сделана длинная пристройка, в которой располагались классы. «Маленькая школа», стоявшая чуть поодаль, вмещала четыре классные комнаты. Удобства – на улице. Все это, по современным меркам, очень убого. Но мы тогда об этом даже не догадывались, наш домашний быт устроен был так же просто. А вот красоту и доброту мы видеть умели, отличали и впитывали в себя. Между корпусами была дивная вишневая аллея, и весной, когда вишни цвели, распространяя вокруг пьянящий запах, каждый переход из маленькой школы в большую был не только сиюминутным праздником, но и обещанием завтрашнего счастья. За окнами маленькой школьной хибарки, в которой мы учились во вторую смену в самом беспечном и счастливом девятом классе, каждый вечер расцветали такие синие сумерки, каких я больше нигде и никогда не видела. Как нигде и никогда не видела такого огромного и красивого школьного сада-огорода-цветника, как тот, что был выращен моей мамой и ее учениками. Между прочим, и при Лесе здесь был густой сад.

     Учили нас в те далекие шестидесятые годы – замечательно. Тем самым эвристическим, проблемным методом, который по прошествии множества лет преподносился и пропагандировался с телеэкрана и разных педагогических трибун как открытие. В начале собственного учительского пути я опиралась не на университетские лекции по методике, а на уроки своей учительницы русского языка и литературы Лилии Андреевны Хрилёвой, которые запомнила во всех профессиональных нюансах. Ну, разумеется, были и конфликты, и нелюбимые учителя – и мы с ними спорили, и «качали права», но во всех ситуациях мы чувствовали себя в своей школе свободными, любимыми и нужными людьми. Многие ли сегодняшние школы, благоустроенные, богатые, «продвинутые», дают своим ученикам такое самоощущение?

     Сейчас гимназия имени Леси Украинки – огромное здание, красивое внешне и замечательно оборудованное внутри; по словам ее учителей, это одна из первых и лучших гимназий в современной Украине. Русский язык изучают по выбору. Альтернативные варианты – польский, немецкий. Английский язык входит в обязательную программу. Русская литература представлена в рамках курса литературы зарубежной…

     Рядом с гимназией – дом-музей семьи Косачей, возведенный на старом фундаменте: хотели на этом самом месте строить новую школу, снесли старую, но вовремя спохватились и по сохранившимся чертежам реконструировали мемориальную постройку.

    Равновеликое школе место в моей новоградской жизни занимала река. Когда-то я сделала для себя открытие, что ее имя – Случь – пишется с мягким знаком на конце, то есть это «женское» имя. Сейчас, вглядываясь в нее с разных точек и бесконечно фотографируя, увидела женский лик, женский характер.

     «Не смiти!!! Будь людиною!» – призывают плакаты. Однако смiття – мусор – попадается нередко. И все-таки в целом и в общем Новоград – чистый, ухоженный, красивый город. Красивый прежде всего за счет щедро представленной на его улицах природы полесья, в которой есть какое-то особое очарование мерности и полноты: здесь нет ни северной суровости, ни южной экзотичности и избыточности, а все как-то очень уместно, мягко, гармонично и в то же время разнообразно, щедро. Тут и ива, и рябина, и береза, и каштан, и дуб, и туя, и ель, и сосна, и тополь – и чего тут только нет, и все на месте, и все выглядит здоровым и полнокровным. Может быть, это природная мерность придает мягкость речи и теплоту национальному характеру? Примечательно, что в Новограде не было ни дореволюционных еврейских погромов, ни голода 1933 года – но от последнего, наверное, уберегло не столько природно-ментальное начало, сколько пограничное положение. А вот войны XX века через Новоград прокатились жестоко. Про то, как это было в гражданскую, есть у Бабеля, у Николая Островского.

     «Я – украïнка! Я – звягельчанка!» – улыбчиво провозглашает с очередного плаката красивая девочка в веночке и вышиванке. Незамысловатый слоган в свернутом виде вмещает историческую судьбу города.

     В детстве меня тяготила громоздкость названия «Новоград-Волынский», то ли дело – Москва, Киев, коротко и ясно. Производные – москвич, москвичка, киевлянин, киевлянка. А от Новограда-Волынского поди образуй название жителя. Звягельчанка – от старого имени города: Звягель.

     Но Екатерина вскоре умерла, местные власти оказались нерасторопны, не построили необходимые административные здания и казармы, и временный губернский центр Житомир стал постоянным, а у Новограда-Волынского от несостоявшегося губернского статуса осталось только дарованное императрицей торжественное имя.

     В приведенном выше слогане «звягельчанка» равно «украинка». Хотя, как уже говорилось, город всегда был многонациональным. Я не украинка. И не звягельчанка – потому что во времена моего детства так себя именовать было не принято. Но это и мой город. И не только потому, что я провела в нем первые и, может быть, самые важные семнадцать лет жизни. Но и потому, что в новоградской земле лежат мои предки. Умершие естественной смертью – в собственных могилах на еврейском кладбище. Расстрелянные фашистами в сентябре 1941 года – по-видимому, в новоградском Бабьем Яру – братской могиле на высоком берегу Случи. По-видимому – потому что все архивы в войну были уничтожены и уточнить ничего нельзя.

     Памятник на месте казни – очень хороший памятник – почему-то отвернут от реки. Так решил скульптор? Или так они стояли под дулами автоматов, лишенные последнего утешения – возможности бросить прощальный взгляд на реку, на замерший от ужаса на другом ее берегу город?

 

     Директор краеведческого музея, молодая женщина, рассказывала мне о том давнем событии со слезами на глазах. Друг моего отца, учитель Владимир Дидковский, пятилетним мальчиком видевший казнь с другого берега, вспоминая этот страшный день, заговорил о дне сегодняшнем: «Я с ужасом смотрю, что в Москве делается, как “инородцев” убивают, – это же тот же фашизм».

 

 

     Благодарность и любовь испытываю я и к другому украинскому городу – Николаеву, хотя отъезд из него, вынужденный и чрезвычайно драматичный, был напрямую связан с теми социально-экономическими, политическими процессами, которые разворачивались в незалежной Украине.

     В Николаеве, где я долгие годы была уже не ученицей, а учительницей, этим летом меня тепло принимали мои ученики и их родители, давно ставшие друзьями и родней. Николаев по-прежнему в основном говорит по-русски, с более или менее явным южноукраинским акцентом; здесь очень хорошие книжные магазины, в которых вполне достойно представлены русские новинки, в то время как несколько лет назад современных русских книг в продаже почти не было, – может быть, и в Новограде ситуация в этом плане когда-нибудь изменится к лучшему. Как и в Новограде, здесь строительный бум и бурный расцвет торговли – город корабелов превратился в город супермаркетов... У николаевцев, как и у новоградцев, есть тревожное ощущение зыбкости, нестабильности, а то и просто неправильности положения вещей в политике, в экономике. Все, с кем я разговаривала, с недоумением и негодованием отзывались о попытках противопоставить друг другу Украину и Россию, ибо ощущают то самое, что я и пыталась передать этими заметками, – органическую неразрывность исторических, культурных, кровных, дружеских связей.

Сентябрь 2008 года.

 

 

-----

Опубликовано в сокращенном варианте: Литературная газета + Курьер Культуры: Крым – Севастополь", №5 (34), 13 марта 2009. С. 3.

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева


Архив «Филолога»: