Как правило, еженедельник, каковым в течение ста лет являлся «Огонёк», не становится предметом размышлений филологов. Меж тем так получилось, что этот журнал, на сегодня воспринимающийся как бы и не существующим (когда все затевалось и приглашались участники сегодняшнего собрания, меня спросили: журнал-то, что ли, такой есть еще? Он, увы, сегодня, скорее «что ли есть»: тираж микроскопический, спрос невелик), стал четверть века назад властителем дум. И был таким пять перестроечных лет.

 

Жизнь российского общества уже по крайней мере сто пятьдесят лет включает существование некоего журнала, являющегося знаменем своего времени, зеркалом и голосом его. Как правило, это журнал текстов, литературно-художественный. В девятнадцатом веке «Современник» и «Отечественные записки», в двадцатые годы двадцатого «Красная новь», в шестидесятые «Юность», «Новый мир», «Наш современник». Полемика, борьба, панорама литературной жизни… Как удивительно, что перестройка (я специально спрашивала активных читателей тех лет, с каким печатным изданием связана для них «вторая оттепель») ассоциируется в сегодняшней памяти с «Огоньком». Почему? Может быть, потому, что в «толстяках» основной объем занимали мемуары ранее опальных политиков и многостраничная «возвращенная» художественная литература: Солженицын, первая волна зарубежья. В этих журналах была, конечно же, и публицистика. Коллеги помнят наши консультации по экзаменационному вопросу «Современная советская публицистика» для выпускников и учителей: Лацис, Чередниченко, Костиков, Минкин – кто еще? В «Огоньке» было все перечисленное выше, но он был мобильнее, ярче, выразительнее, лаконичнее.

 

Это был известный и ранее, достаточно популярный журнал.

 

«Огонёк» начался еще в тысяча восемьсот девяносто девятом году как приложение к «Биржевым новостям», и потом в течение ста лет это был единственный в России, царской и советской, еженедельник, который сохранял структуру, знакомую всем нам, в частности, по журналам, которые сейчас на столах перед участниками конференции.

В истории журнала были интересные времена. С 1923 года его возглавлял легендарный Михаил Кольцов, сделавший это издание очень популярным. Те из филологов, кто так или иначе связан с литературой двадцатых годов, нередко обращались к «Огоньку». У меня есть личные воспоминания: в «Огоньке» читала авантюрный роман «Большие пожары», написанный двадцатью пятью самыми популярными писателями тогдашней России. Одну из глав написал Леонид Максимович Леонов, прозой которого я занималась. Помню, что прочитала в подшивках «Огонька» много из того, что аспирантка семидесятых годов могла увидеть лишь по специальному разрешению в спецхране: мемуары Феликса Юсупова, рассказы об эмиграции и эмигрантах.

 

Другое личное воспоминание, связанное с «Огоньком»: весна 1986 года, «Герценовские чтения» в Ленинграде. В аэропорту Пулково куплен «Огонёк», а в нем публикация Гумилева, любимого с юных лет автора запретных стихов, и небольшая статья, заканчивавшаяся «компромиссной» формулировкой: поэт «трагически закончил жизнь» в 1921 году. Большего сказать тогда еще было нельзя. Помню, по прилете в Пермь обзванивала приятелей: в «Огоньке» напечатаны стихи Гумилева. Для меня с этого журнала началась реальная перестройка. Тогда, по инициативе пришедшего годом ранее к власти Горбачева, в «Огоньке» сменился главный редактор. Им стал Виталий Коротич. Журнал сразу изменился внешне, перестал быть «Огоньком», знакомым с детских лет: с парадным портретом политического деятеля или юбиляра-классика на обложке, с репродукциями картин из великих музеев на вкладыше, которые собирала однокурсница Нина Горланова, любительница и знаток живописи.

 

Спустя почти четверть века я смотрела на тексты, которые вынесены на обложки тех, уже далеких лет. Они вопрошают, вопиют, растерянно о чем-то толкуют. Переломное, голодное время: карточки, очереди, непонятные перспективы. Годы, когда все мы были полны смутных, но прекрасных надежд. В августе 1991 года был ГКЧП под звуки «Лебединого озера», а затем «лихие девяностые».

 

Символом дурных перемен стал для меня поступок человека, бывшего ранее воплощением лучшего, что могло быть в современнике: не вернулся в Россию находившийся в Америке Виталий Коротич, объяснивший, что он боится репрессий. Это воспринималось как личное предательство, особенно контрастирующее с поступком прекраснодушного Мстислава Растроповича, бросившегося в этот день из безопасного Парижа спасать Родину. Через неделю из неофициальных источников узнали, что коллектив журнала лишил главного редактора должности с формулировкой «за предательство и трусость». Ощущение было нехорошим: я стала сомневаться в искренности так любимого «Огонька».

 

Сегодня видишь, что это все-таки было началом: мы по-новому посмотрели на себя и вокруг. Перебирая журналы, я особенно выделила номер 24 за 1990-й с надписью на обложке «Недолго музыка играла». Не за грустную иронию, а потому что в нем есть рецензия Александра Минкина на «Вишневый сад», первую после долгих лет антрепризную постановку, осуществленную никому тогда не известным Леонидом Трушкиным. История появления спектакля экзотична и вполне в духе времени. Некто Марат Акчурин стотысячным тиражом издал ранее запретного в СССР Фрейда, отсудил себе право продажи и, не зная, куда девать деньги, поделился ими с молодым актером Театра имени Маяковского, мечтавшим поставить «Вишневый сад». И появился один из спектаклей, начавших новую театральную эпоху. Великолепные актеры в роскошных декорациях сыграли историю о том, чем, по словам критика, «оборачиваются благостные теории, проходя через чистые головки курсисток и кончаясь в руках подонков-исполнителей».

 

Так в девяностом году был разрушен, погиб вишневый сад в «Театре Антона Чехова». И одновременно начал свое очередное триумфальное, на сегодняшний день уже четвертьвековое, бытование на сценах и в русских умах. Вспомним хотя бы Пермь прошедших лет: сыгранный в подлинных интерьерах спектакль ТЮЗа, постановку театра Льва Футлика. На днях я была на премьере в Коляда-театре. В «Аргументах и фактах» министр культуры Авдеев говорит, что «у каждого из нас – свой “Вишневый сад”», и одновременно в краевой пермской «Звезде» старожил дома ученых, вспоминая чеховскую пьесу, сокрушается: разрушается атмосфера легендарного прибежища культуры и духовности. Мы живем, помня иллюзии и уроки перестройки, сохраненные на страницах уже старого журнала.

 

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева


Архив «Филолога»: