Пересматривая журналы, осмысливаем их смысловое поле… Процесс этот для меня был очень интересным. Это был повод утвердиться в том, насколько отличались исторические времена друг от друга: время до 1986 года, 1986 – 1989 гг. и сегодняшнее. Такие разнящиеся времена и вместе с тем прорастающие друг в друга. Само чтение «Огонька» стало поводом утвердиться в этом еще раз. Я начала вспоминать свою собственную студенческую юность, которая длилась до 1989 года. Мне вспомнилось, как однокурсница принесла мне на один день «Ивана Денисовича» прочитать, как на лекции по советской литературе нам совершенно замечательный преподаватель говорила, что есть такой роман – «Доктор Живаго», но он является некорректным изображением нашей революции; и как мы собирались, чтобы рассматривать репродукции Сальвадора Дали, и так далее. Все-таки очень многое было под спудом, а в 1989 году и чуть раньше на нас буквально хлынуло море, огромное разливанное море новой информации: истории, истории литературы, истории культуры – и это было потрясающе. Я думаю, что журнал «Огонёк» многое сделал в расширении границ нашего исторического, культурного сознания. Он не был в этом смысле единственным: огромное количество других изданий в этом процессе участвовало, и мы эту информацию, конечно, из разных источников черпали. Но, тем не менее, у «Огонька» была и своя интонация, и свой голос, и свое проблемное поле, и расставлены свои акценты.

 

Мы понимаем, что именно тогда мы стали открывать для себя феноменальнейшее явление нашей русской культуры, литературы ХХ века – литературу русского зарубежья.

 

Удивительная, благоуханная ветка нашей отечественной литературы, создатели ее – высокоталантливые, креативные, как правило, высококультурные люди. Для меня это совершенно магнетическая литература. И как-то тогда еще в нее влюбившись, я никак не могу с этой любовью расстаться. Хочется думать, и вчитываться, и вглядываться в нее. И те произведения, которые были опубликованы в «Огоньке», они, конечно же, расширяют наше представление о русской литературе двадцатого века, о ее поле, о ее картине, пресловутых тенденциях ее развития. «Огонёк» включается здесь очень живо, я бы сказала, с душой, и очень активно.

 

Читая «Огонёк», ряд, связанный с литературой русского зарубежья, я еще раз убедилась, что русская культура имеет ярко выраженный литературоцентристский характер. «Огонёк» – это же не литературоведческий журнал, но там были опубликованы жемчужные произведения нашей отечественной литературы. И они, Коротич и его команда, знакомили с этими прекраснейшими текстами. Что касается литературы русского зарубежья, то это масса какого-то эмпирического материала, которая буквально обрушилась нас: публикации новых авторов, новых произведений известных нам авторов. И вот, скажем, читая интервью с Ириной Владимировной Одоевцевой, я, конечно же, наткнулась на фамилию своего любимца Бориса Поплавского. Она говорит, что в нашей стране пока еще совершенно неизвестны такие имена, как Поплавский, Смоленский, Елагин. Вот обозначены три имени, которые на тот момент, конечно же, были неизвестны. В других номерах мы можем увидеть имена, и сегодня не освоенные читательским и исследовательским сознанием. Скажем, подборки стихов такой замечательной поэтессы, как Анна Присманова, жившая во Франции, в Париже, жена Александра Зингера. Или, например, тогда появилось имя Валерия Перелешина, ни сном ни духом ведь мы о нем тоже не знали, а это знаковое имя дальневосточной ветви литературы русского зарубежья. И тексты его были там опубликованы. Он жил в Китае, потом в Аргентине, такая очень сложная, интересная судьба. Или, например, Корвин-Пиотровский. Кто знал о Корвине-Пиотровском? И вот мы читаем его поэму «Поражение», в которой так много всего и о нашей истории, и о самосознании белой гвардии. Георгий Иванов с его петербургскими воспоминаниями. Нина Берберова тоже тогда появилась, стихи ее публикует Вознесенский. Гайто Газданов – совершенно тоже неведомое нам имя. Были новые произведения тех авторов, которые, вроде бы, были нам известны. Скажем, открытием стали «Записки простодушного» Аркадия Аверченко. Мы знали, конечно, что есть такой «сатирический» писатель Аркадий Аверченко, но Аверченко, который пишет о русских эмигрантах в Константинополе – это что-то уже новенькое.

 

Или Шмелёв с главами из романа «Иностранец». Формат журнала не позволял печатать крупные вещи, но вот главы из романа умудрились напечатать. Или рассказ Ходасевича «Торговля», Марк Алданов с главами романа «Испытание». И все убедились, что объектом изображения Алданова является философия истории и вообще философия. В данном случае это роман о Желябове и о Перовской.

 

И, конечно же, литература третьей волны была интересно представлена. Рассказы Довлатова, Эдуарда Лимонова, писателя в чем-то скандального, даже и сегодня о нем существуют противоречивые мнения. «Дневник неудачника» именно тогда был опубликован. А тексты Бродского, совершенно великолепные, памяти отца…. С пометкой, что Бродский сам передал их для редакции журнала и попросил напечатать.

 

Второе мое наблюдение связано с тем, что, несмотря на кажущуюся спонтанность (кажется, что печаталось по принципу «а вот еще, посмотрите»), тем не менее, сами, быть может, не осознавая, (а может быть, это была и стратегия, программа?), огоньковцы вольно или невольно обозначили проблемы, которыми уже взволновались наши историки литературы, а впоследствии и культурологи. Мы и сегодня озабочены: сколько литератур в России ХХ века, одна или две литературы? Литература русского зарубежья – это тоже русская литература, или это какая-нибудь совершенно другая литература, или это рукав единой? В частности, Ирина Одоевцева ставит эту проблему в номере одиннадцатом за 1990 год. Волны русской эмиграции, их ведь тоже нужно было определять: три волны? четыре волны, как говорят сегодня? Благодаря этим материалам интересные процессы, во всяком случае, в моем сознании, шли по осмыслению состава эмиграции, умонастроения ее. Я нашла в журнале совершенно роскошный материал, не имеющий, казалось бы, отношения к высокой литературе, Это письма гимназисток из учебного заведения, где училась и дочь Марины Цветаевой Ариадна Эфрон. Это были письма гимназисток от шести до шестнадцати лет. Они размышляли, что для них Россия, что для них чужбина, что они пережили, что помнят о гражданской войне и т.д.

 

И, конечно же, в «Огоньке» ставились вопросы о причинах возникновения такого явления, как литература русского зарубежья. На одной конференции недавно мне задали такой вопрос (я сама об этом как-то не думала): а что это за явление такое – литература русского зарубежья? Потому что эмиграция была во всех странах мира, но термина литература, например, немецкого зарубежья, не существует. Материалы, которые публиковались в «Огоньке», предъявляли какой-то образ этой литературы, позволяли что-то понять.

 

Была рубрика интересная «Поверх барьеров», ее вел Виктор Ерофеев. Он интервьюировал и Довлатова, и Василия Аксёнова, и Лимонова, задавал какие-то очень качественные вопросы, а они на них отвечали. И в результате можно было понять, что для них Россия, а что Америка, и почему они уехали, как складывалось творчество уже на чужбине.

 

Я хотела бы сделать небольшой вывод. Может быть, это поверхностно, но, тем не менее, в моем восприятии, журнал «Огонёк» (я посмотрела номера за восемьдесят девятый и девяностый год) провоцировал, в хорошем смысле слова, размышления на темы, которые раньше были под спудом, были сокрыты. Он определил траекторию движения нашей мысли, он указывал какие-то направления и участвовал в очень хорошем, на мой взгляд, процессе расширения сознания, когда оно не сворачивается в какой-то точке, а разворачивается, как говорил Иосиф Александрович Бродский, по принципу анфиладных комнат. И что-то еще и еще оказывается впереди. И, кажется, подошли к какой-то границе, а там еще что-то... «Огонёк» участвовал в создании такого бесконечного процесса познания.

 

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева


Архив «Филолога»: