Вот я вновь посетил
эту местность любви, полуостров заводов,
парадиз мастерских и аркадию фабрик,
рай речных пароходов,
я опять прошептал:
вот я снова в младенческих ларах.
Вот я вновь пробежал Малой Охтой сквозь тысячу арок.

Предо мною река
распласталась под каменно-угольным дымом,
за спиною трамвай
прогремел на мосту невредимом,
и кирпичных оград
просветлела внезапно угрюмость.
Добрый день, вот мы встретились, бедная юность.

 

Так думал, чувствовал и говорил Поэт в 1962-ом году.

А так с ним будет разговаривать чернь в 1964-ом:

 

Судья: Чем вы занимаетесь?

Бродский: Пишу стихи. Перевожу. Я полагаю…

Судья: Никаких «я полагаю». Стойте как следует! Не прислоняйтесь к стенам! Смотрите на суд! Отвечайте суду как следует! <…> у вас есть постоянная работа?

Бродский: Я думал, что это постоянная работа.

Судья: Отвечайте точно!

Бродский: Я писал стихи! Я думал, что они будут напечатаны. Я полагаю…

Судья: Нас не интересует «я полагаю». Отвечайте, почему вы не работали?

Бродский: Я работал. Я писал стихи.

Судья: Нас это не интересует.

 

На этом можно прервать цитирование стенограммы, сделанной сотрудником «Литературной газеты» Фридой Вигдоровой, которая оставила потомкам бесценный документ. И тем не менее дальше можно не цитировать, потому что, в сущности, все уже ясно, все сказано. И «политика» здесь не причем, она лишь камуфляж, который принимается и выдается (чаще всего искренне принимается и выдается) за суть.

 

Суть в другом: в абсолютной, непреодолимой несовместимости живого свободного человека и системной мертвечины. Бродскому невозможно было простить не «тунеядство», а вот это невыносимое для судьи, дважды оборванное полицейским окриком «я полагаю», которое было формулой его существования и в котором блюстители любого режима, любого закрытого сообщества слышат дерзость, вызов, угрозу.

 

Это наша зима.
Современный фонарь смотрит мертвенным оком,
предо мною горят
ослепительно тысячи окон.
Возвышаю свой крик,
чтоб с домами ему не столкнуться:
это наша зима все не может обратно вернуться.

 

Нет, не политика здесь главное, а – стилистика, эстетика. У Бродского, как и у Синявского, были эстетические расхождения с властью. Они – Поэт и власть – говорили на разных языках. Соответственно и думали совершенно по-разному.

 

Как легко нам дышать,
оттого, что подобно растенью
в чьей-то жизни чужой
мы становимся светом и тенью
или больше того –
оттого, что мы все потеряем,
отбегая навек, мы становимся смертью и раем.

 

Поэт знает про то, что находится за пределами данного в ощущениях опыта, он и данное в ощущениях прозревает в его сокровенной сути, а не в общедоступной данности.

 

Он знает не умом, не практикой, не образованием – все это помощники, посредники, «костыли», – он знает поэтическим чутьем, даром, интуицией, таинственной властью над словом.

 

Слава Богу, чужой.
Никого я здесь не обвиняю.
Ничего не узнать.
Я иду, тороплюсь, обгоняю.
Как легко мне теперь,
оттого, что ни с кем не расстался.
Слава Богу, что я на земле без отчизны остался.

Поздравляю себя!
Сколько лет проживу, ничего мне не надо.
Сколько лет проживу,
сколько дам на стакан лимонада.
Сколько раз я вернусь –
но уже не вернусь – словно дом запираю,
сколько дам я за грусть от кирпичной трубы и собачьего лая.

 

А чернь не знает ничего, кроме инструкций, уставов и указаний вышестоящей черни. Чернь настолько слепа, настолько интеллектуально немощна и эстетически невменяема, что и предыдущий, данный во вполне конкретных ощущениях, запечатленный в исторических документах опыт над ней не властен.

 

И потому при виде очередного несистемного человека-явления она вновь и вновь делает караульную стойку и рявкает:

 

 

Чернь не умеет полагать, тем более от собственного лица, за неимением такового, и потому близоруко уверена, что очередное инструктивное указание свыше – это последнее слово, способное затмить, перечеркнуть, уничтожить слово Поэта.

 

Чернь не способна предвидеть, что «от всего человека нам остается часть речи». В одном случае этой частью речи оказывается имя судьи. В другом – имя Поэта и его стихи.

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева


Архив «Филолога»: