Я никогда не видела Гурия Константиновича Щенникова. Работы его, конечно, знала, но мы не были знакомы лично.

 

При этом он сыграл чрезвычайно важную роль в моей профессиональной судьбе.

 

Я обратилась к нему с просьбой стать оппонентом моей докторской диссертации, после того как эта диссертация подверглась разгрому на кафедральной предзащите. Отрицательное заключение, доставленное мною в Ученый совет Удмуртского государственного университета, заставило совет озадачиться поиском третьего оппонента (два других уже были намечены: Б.Ф.Егоров и Н.В.Пращерук), который бы придал процедуре защиты дополнительную весомость и убедительность, подтвердив или, напротив, опровергнув мои притязания.

 

Выбор пал на Г.К. Щенникова в силу безусловного и безупречного научного авторитета, а также в силу его «равноудаленности», то есть объективности. При этом участие Щенникова создавало необходимое содержательное равновесие относительно темы работы, посвященной сравнительному анализу творчества Тургенева и Достоевского: Б.Ф. Егоров занимался преимущественно Тургеневым, Н.В. Пращерук литературой второй половины XIX в. целом, Г.К. Щенников – всеми признанный специалист по Достоевскому, впрочем, как и по всей литературе этого периода.

 

Я позвонила, представилась, изложила просьбу. Гурий Константинович отвечал неспешно, раздумчиво. Сказал, что вообще-то очень занят и у него уже много планов на летние отпускные месяцы. В то же время признался, что его заинтересовала неожиданная тема моей работы, к тому же он читал мою статью о романе «Идиот» в «Вопросах литературы».

 

Со мной разговаривал человек, явно не склонный к поспешным и категоричным решениям, не суетный, не высокомерный, самоуглубленный. Вот я читаю воспоминания Натальи Викторовны Пращерук, которая, оказывается, была аспиранткой Г.К., и узнаю в ее описании именно то, что тогда почувствовала в голосе: простоту, открытость, естественность, непафосность.

 

Он не сказал мне сразу ни да ни нет. Просил время на раздумье. А через две недели дал согласие, повторив, что уж очень его заинтересовала тема моей работы.

 

Надо признаться, что был немалый риск в заранее оговоренном заочном участии Гурия Константиновича в защите. (Из рискованной ситуация перейдет в критическую, когда накануне мероприятия заболеет Б.Ф. Егоров, а в ночь перед защитой – ребенок Н.В. Пращерук. В результате защиту пришлось переносить, а оппонентов в общей сложности – заочных и очных – у меня оказалось четверо: к названным прибавилась Е.А. Подшивалова.)

 

Была и другая опасность: вызвать неприятие излагаемой в диссертации концепции, т.к. я оспаривала жанровое определение романа Достоевского как романа-трагедии, или философской трагедии, которое обосновывал ученый Щенников, предлагая альтернативную формулировку. К тому же Гурий Константинович совершенно очевидно смотрел на Достоевского во многом сквозь призму православия – и мой «секулярный», «атеистический» подход ему тоже мог не понравиться.

 

Но все эти риски стоили того замечательного, пространного, скрупулезного отзыва, который я в итоге получила. Работа была не просто прочитана, работа была понята, прочувствована и – принята, одобрена, высоко оценена. Конечно, Гурий Константинович со мной спорил – в частности, по вопросу о жанре, но это была научная полемика того уровня и характера, который подтверждал серьезность и содержательность исследования и одновременно давал возможность исследователю развернуть свою аргументацию в ходе защиты.

 

В отличие от мучительного предзащитного марафона, сама защита прошла замечательно, но в Ижевске я задержалась, вернулась домой на неделю позже намеченного срока, и, едва переступила порог, зазвонил телефон. Гурий Константинович беспокоился (он знал, что заболел и Б.Ф. Егоров) и интересовался тем, как все прошло.

 

Еще раз напомню, что мы не были знакомы лично и формальный сюжет наших отношений был в принципе исчерпан еще до защиты: я получила отзыв и, как положено, поблагодарила оппонента. Но со мной разговаривал не формальный, а очень теплый, сердечный человек. И только тут я рассказала, в какой ситуации находилась в тот момент, когда позвонила ему впервые и попросила стать моим оппонентом.

 

«Как же так, как же так…», – повторил он несколько раз, но, похоже, был не столько даже удивлен, сколько огорчен. Чужим непониманием. И очевидно рад за меня.

 

А летом нынешнего года Гурий Константинович позвонил вновь и предложил мне сделать статью о традициях Достоевского в творчестве Булгакова для словаря-справочника «Достоевский и мировая литература XX века», который они готовили вместе с женой Людмилой Павловной Щенниковой. Я очень обрадовалась – честно признаюсь, не столько самому предложению (по времени оно наложилось на другие дела и планы), а тому, что предложение исходило от него. Подумалось – раз научные интересы пересекаются, значит, рано или поздно встретимся, познакомимся лично.

 

Не довелось. И уже не доведется.

 

Но еще горше то, что в нашем относительно немногочисленном, но очень разнородном и раздробленном литературоведческом сообществе произошла невосполнимая убыль – ушел человек науки, служивший науке, а не конъюнктуре и наделенный редким, высоким и обязательным для ученого даром – даром понимания.

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева


Архив «Филолога»: