Мария Александровна Генкель, дочь одного из основателей Пермского университета, читавшая нам лекции по современному русскому языку, знала, что меня очень интересуют книги. То ли в конце моего пятого курса, то ли сразу после того как я окончил университет, Мария Александровна рассказала мне, что распродается большая библиотека, и дала адрес. Я в тот же день пошел и с тех пор больше месяца ходил по этому адресу, как на работу. В деревянном доме по ул. Орджоникидзе жили Никанор Ефимович и Татьяна Николаевна Бочкаревы. Они занимали второй этаж довольно большого дома. Жили вдвоем, когда-то у них была дочь, но умерла. Других детей и внуков не было. Совершенно одинокие старики. Никанор Ефимович всю жизнь проработал в педагогическом институте, с момента создания этого института и до своей смерти в 1959 году. Умер он в возрасте 86 лет. Я с ним знаком не был и пришел в этот дом уже после его смерти, но у меня всегда было впечатление, что я его очень хорошо знаю. Потому что я основательно изучил его библиотеку, а личная библиотека говорит о человеке очень много.

 

Татьяна Николаевна была, вероятно, на год или два моложе мужа. Она была учительницей начальных классов; когда-то, в 30-е годы, даже напечатала свой букварь (я его видел у нее дома), получила звание заслуженной учительницы. Конечно, к этому времени она уже давно не работала. Несколько лет спустя я начал работать на факультете начальных классов педагогического института (нынешнего педагогического университета), и оказалось, что наши преподаватели методики русского языка и математики хорошо знали Татьяну Николаевну. Ее приглашали к нашим студентам в первые годы существования факультета. Тогда же мне сказали, что вскоре после нашего знакомства Татьяна Николаевна умерла, тоже в очень почтенном возрасте.

 

Второй этаж этого дома представлял собой анфиладу из четырех достаточно просторных комнат. То есть чтобы попасть в последнюю, кабинет хозяина, нужно было обязательно пройти через все остальные. А начиналось это все в холодной прихожей (очень холодной: дело было зимой, и я помню, что очень мерз в этой холодной прихожей; провел же я там не один час). Здесь, на лестничной площадке, стоял огромный старинный шкаф, забитый книгами. Книги в этом шкафу лежали в пять рядов. А дальше... Я никогда раньше не видел такого количества книг в домашней библиотеке. Все комнаты были буквально забиты книгами. В шкафах и на стеллажах у всех стен и посредине комнат. Думаю, в этой библиотеке было не меньше тридцати тысяч книг.

 

Татьяна Николаевна говорила: «Никанор Ефимыч ничем не интересовался, только книгами. Каждый год летом мы отправлялись отдыхать – плавали на пароходе до Астрахани и обратно. На каждой остановке у него был уже знакомый маршрут. Мы шли в книжный магазин очередного города, там Никанор Ефимыч набивал портфель книгами, приходил на пароход и садился читать. И читал до следующего города». Он начал собирать книги примерно с 1910 года и никогда не прерывал это занятие.

 

Бочкарев по специальности был педагог. Я нашел у него его собственную книгу «Педагогика Монтессори», изданную в 1913 году. Мария Монтессори – итальянский педагог, создательница оригинального метода обучения, основанного на индивидуальном подходе к детям. Педагогика Монтессори была популярна в начале прошлого века, и книга Никанора Ефимовича, довольно солидная по объему, была первой на эту тему на русском языке. Она долго у меня лежала без дела, потом я подарил ее кому-то из преподавателей педагогики нашего института. В 20-е годы Никанор Ефимович увлекся педологией – было такое направление в педагогике. С педологами отчаянно воевал Макаренко. Когда теория Макаренко о коллективе была объявлена единственно верной педагогической теорией, педологию объявили вредной буржуазной наукой, а ее сторонников стали преследовать. И Никанора Ефимыча с кафедры педагогики «попросили».

 

В то время ректором института был Сергей Яковлевич Чумаков, который, судя по всему, в кадровых вопросах проявлял известную смелость. Так, например, принял на работу Израиля Абрамовича Смирина, которого выгнали из Алма-Атинского университета, даже не выдав трудовую книжку. Вот и с Бочкаревым это проявилось. Чумаков его не уволил, а перевел на другую кафедру – языкознания. И стал Никанор Ефимович читать лингвистические курсы: введение в языкознание, современный русский язык и другие. Статьи писал. В общем, переквалифицировался, стал языковедом.

 

Тогда, в 30-40-е годы, единственно верной и официально признанной считалась теория языка академика Марра, так называемый марризм. Конечно, в этом марризме было много откровенного вздора и революционной демагогии, и самые крупные специалисты старались общих вопросов не задевать. На словах отдавали дань марризму, a на деле исследовали какие-то конкретные вопросы. А вот Бочкарев марризмом увлекся и стал одним из его видных деятелей и пропагандистов. И опять ему не повезло. В 1950 году состоялась знаменитая дискуссия по вопросам языкознания, в которой принял участие Сталин. Сталин объявил марризм лженаукой, и с марристами стали обращаться соответствующим образом. Никанор Ефимович остался на кафедре, но ему снова пришлось срочно перестраиваться.

 

Он, видимо, был по-хорошему педантичным человеком, и в его библиотеке сохранились напечатанные на машинке и переплетенные тексты лекций, которые он читал. Толстенный том лекций по современному русскому языку, теория Марра и др. Там же я обнаружил прочитанный в 1951 году курс «Сталинский этап развития языкознания и разоблачение марризма». И в этом курсе Никанор Ефимович отчаянно разоблачал самого себя. Трудно поверить, что с людьми делали такое. Эти толстые машинописные курсы долго у меня лежали, потом я отдал их на кафедру русского языка в наш институт. Не знаю, что с ними сделали.

 

Татьяна Николаевна объяснила мне ситуацию так. Она осталась совершенно одна. С каждым днем ей все труднее заботиться о себе. И она решила пустить в квартиру семью домработницы, пожилой женщины, которая уже несколько лет у них работала. Уговор такой: семья заботится о хозяйке до смерти, а после смерти получает квартиру. Но, чтобы переселить семью, нужно освободить квартиру от книг. Иначе просто негде жить.

 

Татьяна Николаевна прежде всего обратилась в институт, в котором работал муж, то есть в наш, педагогический. Она предложила подарить книги мужа библиотеке. Библиотека отказалась. Мотивировка была такова: студентам не хватает общественно-политической литературы, прежде всего сочинений Ленина. На другую литературу просто нет места. Тогда официально требовалось, чтобы на каждого студента было по собранию сочинений Ленина. Работы Ленина входили в список обязательной литературы буквально по всем предметам, и поэтому студент должен был по первому требованию получить в библиотеке нужный том. Помню бесконечные стеллажи: триста экземпляров первого тома, потом триста экземпляров второго и так далее. В помещении выдачи книг лежали груды томов Ленина с самыми его популярными работами. Места для других книг почти не оставалось. И библиотека отказалась даже на выбор взять книги Бочкарева.

 

Тогда Татьяна Николаевна обратилась к друзьям мужа. Они приходили, рылись в книгах, отбирали что-нибудь и уносили. Приходил Павел Иванович Гусынин, друг Никанора Ефимовича, директор института усовершенствования учителей, ректор С.Я.Чумаков и другие. Когда появился я, три машины-самосвала уже были вывезены в утиль. Правда, Татьяна Николаевна сказала, что это были только журналы. Бочкарев много лет выписывал множество журналов: «Педагогика», «Вопросы языкознания», «Начальная школа», «Русский язык в школе» и др. И все это хранилось стопками. Вот эти журналы и вывезли.

 

Когда в первый день я отобрал две сумки книг, Татьяна Николаевна что-то посчитала, очень дешево, и я заплатил. А на второй день она сказала: «Да я уж вижу, что ты книги любишь. Бери так. Мне деньги все равно не успеть истратить». И я стал брать так.

 

Теперь нужно рассказать о самих книгах библиотеки Бочкарева. Даже не знаю: книг оказалось много, все они по-своему интересны. Ну, кое-что расскажу.

 

Прежде всего, конечно, словари. В самой большой комнате квартиры стоял поразивший меня стеллаж. Огромный, метра три в высоту и метров пять в длину, он весь был заполнен словарями. Это были только двуязычные словари. Оказывается, Бочкарев покупал все выходившие двуязычные и многоязычные словари всех языков. Ну, конечно, одна часть должна была быть русской. Нужно сказать, что в то время действительно изучались языки многочисленных народов СССР. Их записывали, изучали, создавали словари и грамматики. И эти словари Никанор Ефимович покупал. Естественно, я не мог забрать все словари, хотя и хотелось. Во-первых, некуда было поставить, во-вторых, мне казалось, что мне они никогда не пригодятся. Тем не менее несколько книг с этого стеллажа я взял, не удержался, например, луораветланско-русский словарь. Луораветланы – это самоназвание чукчей. Таким образом, у меня – наверно, единственного в городе – есть словарь чукотского языка.

 

Взял два маленьких красных томика. Это испанско-русский и русско-испанский словари с того же стеллажа. Взял и литовско-русский словарь, потому что он составлен очень крупным лингвистом, работы которого я читал, – Петерсоном. Наконец, заинтересовал меня и цыганско-русский словарь. Кстати, в библиотеке Бочкарева была еще одна книга о цыганах. Был такой знаменитый индолог академик Баранников (цыганский язык относится к числу индийских; много тысяч лет назад цыгане вышли из Индии и разбрелись по свету). Он написал книгу о цыганах Украины. Язык, фольклор, быт. Интересно, что книга была напечатана на английском языке (в начале тридцатых годов, ничтожным тиражом).

 

На этом стеллаже стояли только двуязычные словари. А вот словари собственно русского языка были в другом месте, в массивном шкафу в кабинете хозяина. Они стали наиболее существенным пополнением моей библиотеки.

 

Словарь русского литературного языка в 17 томах (так называемый БАС – большой академический словарь) начал выходить в 1948 году. Естественно, я тогда не мог его покупать. Это было подписное издание, довольно дорогое, да и выходило очень небольшим тиражом. Никанор Ефимович получал его по подписке. Ко времени кончины Н.Е. вышло то ли пять, то ли шесть томов этого словаря. Я их забрал, потом пошел в магазин подписных изданий и выяснил, что следующие вышедшие тома еще есть. Я их купил и продолжал покупать до последнего тома. Интересно, что в библиотеке Бочкарева первый том этого словаря был в двух экземплярах. И не случайно. Первый том словаря вышел в 1950 году, но в 1948 году его издали очень маленьким, пробным тиражом – для обсуждения. И у Бочкарева были оба варианта первого тома.

 

Лежал в том шкафу и перешел ко мне и «Словарь языка Пушкина» в четырех томах. Тоже классический словарь, вышедший до того, как я смог покупать книги. И много других словарей. Все эти словари у меня сохранились. Ну, например, словарь Михельсона «Русская мысль и речь. Свое и чужое». Это еще дореволюционный словарь фразеологии, очень интересный. Я помню, что в студенческие годы заодно с библией получил из спецхрана и этот словарь и долго его изучал. Он находился в спецхране не из-за идеологии, а потому что считался большой редкостью. Стоил по букинистическим каталогам очень дорого. Сейчас его дважды переиздали, а тогда это, конечно, была большая редкость. Ну и другие, редкие и интересные словари.

 

Особо хочу вспомнить литературную энциклопедию. Это не та энциклопедия в 10-ти томах, которая издавалась в шестидесятые годы, а ее предшественница, выходившая в 30-ые годы. Она, по-моему, была гораздо интересней, в ней были писатели – зарубежные, которых во втором издании нет. Писали ее ученые и академики еще с дореволюционным стажем, и это – их образованность – очень сказывалось. И вообще эта энциклопедия была приятней – и шрифтом, и рисунками.

 

Значительную часть библиотеки составляли книги по языкознанию. Я взял несколько академических грамматик русского языка. (Опять маленькое отступление. Самая первая такая грамматика написана Ломоносовым в середине ХVШ века. Потом последовала грамматика Греча начала ХIХ века, грамматика Востокова 1831 года, грамматика Давыдова. И так далее, кончая последней в двух томах, вышедшей в 1980 году). Так вот, не знаю уж каким образом, но у меня дома есть все академические грамматики русского языка. Впору выставку организовывать. Во многом я этим обязан библиотеке Бочкарева, хотя одна из таких редких грамматик у меня от Ивана Михайловича Захарова.

 

Из библиотеки Н.Е. к нам переселились основные книги по языкознанию, в том числе и очень ценные и редкие. Например, «Курс общей лингвистики» Ф. де Соссюра. Каким-то чудом эту книгу напечатали на русском языке в тридцатые годы. Напечатали, конечно, крошечным тиражом, на газетной бумаге. Это была редкость! И вот ее я и нашел у Бочкарева. Конечно, сейчас работу Соссюра несколько раз переиздали, в новом переводе, с комментариями, с солидным научным аппаратом, а все-таки то издание как-то приятнее. По-видимому, тогда пытались издать серию работ выдающихся зарубежных языковедов, потому что в библиотеке Бочкарева нашлась и книга Сэпира «Язык», изданная тогда же и в таком же виде. (В СССР был профессор Шапиро, который писал книги о пунктуации. Тогда шутили, что у нас есть свой Сэпир, хотя, конечно, рангом пониже: Сэпир – это американское произношение еврейской фамилии «Шапиро»). После двух выпусков эту серию прикрыли: советские языковеды – самые передовые в мире. Им незачем читать книги буржуазных лингвистов. А возобновили серию сорок лет спустя и первым делом издали в ней, конечно, Соссюра.

 

Еще хочется рассказать об очень оригинальном исследовании профессора Абаева «Осетинский язык и фольклор». Огромный том (первый, потому что второй я купил уже самостоятельно) посвящен изучению осетинского языка, родного языка исследователя. Абаев был одним из самых крупных марристов, но для него, как и для многих других, марризм был, скорее, следованием моде. А настоящее его дело – вот это капитальное исследование.

 

Чем интересна книга Абаева, которая, кстати, выпущена очень небольшим тиражом? В других местах я ее не видал, хотя ссылаются на нее часто. Осетинский язык относится к иранской группе индоевропейской языковой семьи. Осетины появились на Северном Кавказе в начале средневековья. У них не было письменности, следовательно, не было и письменной истории, только легенды. Откуда они пришли, оставалось неизвестным. Абаев поставил задачу: анализируя осетинский язык, установить историю народа. И сделал это образцово. Начальным, отправным пунктом послужил следующий факт: на осетинском языке "вода" обозначается корнем "дн", обычно "дон". Известны следующие закономерности. Народы в древности (независимо от языка) называли главную водную артерию своей территории просто словом "вода", а другие, более мелкие реки, "вода" с каким-нибудь определением. (Хороший пример – многочисленные реки Пермской области на "ва": Сылва, Лысьва, Колва, Пожва, Иньва – их сотни. "Ва" на коми – вода, а перед этим словом определения: сладкая, коровья, холодная и т.д.).

 

Известно также, что названия рек обычно не меняются, когда меняется население. То есть приходит новый народ, а название реки принимает старое. Кама называется так по крайней мере 7 тысяч лет, и о том, какой народ дал реке это название, идут ожесточенные споры. Так вот, на территории Причерноморья тысячи рек и ручьев включают в название корень "дн". Самые известные: Дон, Днепр, Донец, Дунай, Днестр, а в целом их действительно тысячи. Таким образом, можно высказать предположение, что когда-то осетины жили на территории Южной Украины и именно от них остались эти названия. Повторяю, это только отправная точка.

 

Далее последовал анализ слов, связанных с хозяйством, бытом и так далее. Короче говоря, Абаев совершенно точно установил, доказал, что осетины – прямые потомки знаменитых скифов, описанных Геродотом. Что это просто тот же самый народ, но на другом отрезке времени. Совпало все: язык, религия, хозяйство, фольклор. И все это описано в книге Абаева. Очень поучительная книга.

 

В библиотеке Бочкарева больше всего было именно лингвистической литературы. Всякой. Марристы и их противники, классики языкознания и новые (для того времени) работы. Книги по самым разным языкам и по всем отраслям языкознания. Впечатление такое, что он покупал все, что выходило. Конечно, большая часть этих книг так там и осталась, и что с ними потом стало, я не знаю. А я взял, например, собрание сочинений Марра в пяти томах. Мне любопытно было его прочесть.

 

Н.Е. хранил и книги тех, кто пострадал от марризма. Например, я нашел – и забрал, естественно, – любопытную раннюю книгу Поливанова «Стук по блату». Это исследование воровского арго, а название – на арго – и означает «разговор на воровском жаргоне». В 20-ые годы было модным исследование воровского арго, и в этом отношении были достигнуты большие успехи. Например, у того же Бочкарева я нашел сборник работ о воровском арго. Там исследовались его международные связи. Оказывается, в русском воровском арго много заимствованных слов. Особенно из цыганского языка, а на втором месте – что бы вы думали? – древнееврейский язык. Например, название милиционера "мусор" кажется взятым из русского "мусор – сор". На самом деле это древнееврейское слово "мусер" – доносчик. Или "хала" – на арго "хлеб вообще" (в литературном языке это название особого вида хлеба), тоже заимствование из древнееврейского языка, где "хала" тоже значит "хлеб".

 

Попадались и совсем любопытные работы. Например, я нашел книжку, кажется, 1928 года издания, автор которой – некто Волошинов. Называется «Марксизм и вопросы языкознания». Я ее взял из почтения к возрасту (книги). А потом эту книгу у меня прочли многие литературоведы Перми. Оказывается, написал ее Бахтин!

 

Да, едва не забыл одну из самых интересных литературоведческих книг. Это книга Шипулинского «Шекспир – Рэтленд. Трехвековая конспиративная тайна истории». Напечатана в 1923 году тиражом в три тысячи экземпляров. Книга о том, был ли … Шекспир.

 

Художественной литературы в библиотеке Н.Е. было относительно немного, так, тысячи три-четыре книг. Причем подобранных как-то бессистемно. Может, дело в том, что всю такую литературу вынесли до меня. Помню, я забрал много книг из серии «Библиотека поэта». Эта серия выходила с начала тридцатых годов в двух вариантах: Малая и Большая библиотека. Потом было второе и третье издание, а сейчас выходит даже четвертое. Так вот, у Бочкарева были, естественно, книги в основном из первой серии, редкие, которые выходили малым тиражом. Например, книжечка в Малой библиотеке – «Вирши». Это стихи 17-го века. Конечно, читать их невозможно, а все равно любопытно. Или интересная книга в Большой серии – «Ирои-комическая поэма». Это юмористические и сатирические поэмы 18-го – начала 19-го веков таких поэтов, как Чулков, Осипов, Котельковский. Есть там и известная поэма «Опасный сосед» Василия Львовича Пушкина. Тираж у этой книги всего 3300 экземпляров, напечатана она в 1932 году.

 

Наверное, я слишком уж задержался на библиотеке Н.Е. Бочкарева. Просто это самая большая из личных библиотек, в которых мне пришлось копаться. Были и другие, но не такие большие и интересные. Я бы еще кое-что мог вспомнить, но закончу одной совсем необычной книжкой. Не знаю, как она попала к Бочкареву. Он, по-моему, совсем такими книгами не интересовался. Итак, В. Орловский. Бунт атомов. (Прибой, 1928 год). Тираж – 4 тысячи экземпляров. Это – фантастический роман о том, как вырвалась из-под контроля людей атомная реакция. Огненный шар, в котором взрываются атомы, медленно, но неумолимо расширяется, грозя поглотить всю Землю…

 

Есть такое понятие – дезидерата. По-латыни это означает «желаемое». Так коллекционеры называют предметы, которых не хватает в их собрании и которые они разыскивают. У серьезных собирателей фантастики есть списки этих самых дезидерата. Я таких немало видел, и везде была эта книга Орловского. Сам я не очень серьезный собиратель, во всяком случае таких списков у меня никогда не было. А вот книгу обрёл. И сохранил.

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева


Архив «Филолога»: