В музее «Оранжери» (Musée de l'Orangerie) я бывала, но давно, в последние годы предпочитала осваивать другие территории. Кроме того, в течение семи лет музей был закрыт на реконструкцию, позволившую, прежде всего, кардинально изменить освещение экспозиции. Вновь открылся он для посетителей в 2006 году. Поэтому я решила нынче обязательно туда сходить, дабы освежить воспоминания и поделиться своими впечатлениями.

 

«Оранжери» находится в саду Тюильри (Jardin de Tuileries) – месте историческом, как, впрочем, все места в Париже.

 

 

Начинается сад Тюильри за аркой Карузель у Лувра (установлена в 1808 году в честь побед Наполеона) и завершается у площади Согласия (place de la Concorde).

 

 

В 1564 году Екатерина Медичи построила рядом с Лувром дворец с итальянским садом. По приказу Людовика XIV сад был переделан знаменитым архитектором Ленотром в классицистическом стиле и открыт для публичных посещений горожанами.

 

 

Здесь проводились официальные празднества и народные гуляния. В 18 веке в нем установили многочисленные скульптуры.

 

 

Современные художники не отстают от предшественников и украшают аллеи своими шедеврами. Завершают сад два симметрично расположенных павильона: оранжерея (1853)) и зал для игры в мяч (1861). Во времена Коммуны (1871), для художественных памятников еще более жестокие, чем революция, дворец был разрушен, а сад как политически нейтральный сохранился.

 

Музей «Оранжери» открылся в 1927 году в помещении бывшей императорской оранжереи – отсюда его название. Главным экспонатом стали панорамные панно «Кувшинки» импрессиониста Клода Моне. Художник, сдавшись под напором своего друга - знатока искусства и к тому же премьер-министра Франции - Ж. Клемансо, передал их в дар государству с условием, что они всегда будут экспонироваться вместе, поскольку по замыслу представляют единое целое.

 

Музей представляет, кроме работ Мане, собрание живописи конца XIX - начала XX века, одного из самых бурных периодов в истории искусства – времени творческих экспериментов и разработки нового художественного языка. Это тоже дар коллекционеров – меценатов Доменики Вальтер и двух ее мужей Поля Гийома и Жана Вальтера.

 

Но начнем по порядку. Пройдя через рамку металлоискателя и показав охране содержимое своей сумки, попадаем в небольшой холл, где можно сдать в гардероб верхнюю одежду (а можно и не сдавать), но рекомендую, дабы не таскать на плечах лишний груз материального. В кассе покупаем билет (по парижским понятиям совсем недорогой - 4,5 евро), предъявляем его сидящей на стуле смотрительнице, которая считывает код, как в супермаркете, и мы готовы к встрече с прекрасным.

 

Широкий пандус приглашает пройти в зал Моне, но советую сначала спуститься на нижний уровень, чтобы в конце отдохнуть и порелаксировать в окружении кувшинок.

 

Напротив лестницы, по которой спускаемся, висит довольно большая декоративная работа Дерена, написанная под явным влиянием наивного искусства, к которому художник был неравнодушен.

 

 

Налево расположены залы с временными экспозициями. Сегодня - это фотографические работы Генриха Кюна, мастера первой половины XX века. Через год (уже объявлено) будет выставка Фриды Калло.

 

Мы идем направо, где сначала в двух небольших залах представлена история коллекций Ж.Вальтера и П.Гийома в фотографиях, макетах, подлинных документах и предметах того времени.

 

 

 

Первый зал представляет произведения Сислея, Ренуара, Сезанна. Имена известные, работы не самые растиражированные, тем более интересно сопоставить их с хорошо знакомыми.

 

 

 

   

 

Ренуар меня несколько разочаровал, показался блеклым, возможно, потому, что живописи маслом противопоказано быть застеклённой. Соображения безопасности в случае с Ренуаром сыграли против художника. И почему-то бросились в глаза помпезные тяжеловесные рамы, не слишком подходящие к искристой и легкой живописи.

 

   

 

 

 

А вот любимому мной Сезанну ничто не мешает: его мощная, цельная живопись, передающая материальную сущность вещей, не зависит от развески, рам, отношения к ней зрителя, она по - буддистски отрешенна.

 

 

Таким был и сам Поль Сезанн – молчаливый труженик, пробивавший дорогу поколениям новаторов – авангардистов.

 

Следующий проходной зальчик приютил двоих: таможенника Анри Руссо и Амадео Модильяни. На левой стене висят восемь картин Руссо, наивных и смелых, отличающихся свежестью восприятия мира

 

   

 

Признаюсь, что в молодости я не любила наивного искусства.

 

Простота технических приемов, замена линейной перспективы разномасштабностью фигур, использование локальных цветов, активность контура, плоскостность изображения казались мне лишь результатом отсутствия профессиональных навыков. И в этом есть своя правда: Руссо, например, начал писать в 40 лет и нигде не учился, кроме как у великих, которых копировал в Лувре.

 

Однако, есть в наивном искусстве сермяжная правда, которой иной раз не найти у самых обученных ремеслу и умелых живописцев. Предельная честность в стремлении отразить реальность удивительным образом сочетается с поэтизацией мира, подобно детским фантазиям.

 

Жан Кокто точно сказал: «Здесь соприкасаешься с поэзией, написанной красками». Руссо, как и другие художники «святого сердца», так называют самоучек, не отягощенных правилами и запретами, спонтанно, интуитивно создавал оригинальные поэтические миры, возвышенные в своей естественности и чистоте; миры, в которых реализуется вековая мечта цивилизованного человечества о наивной гармонии человека и мира.

 

Не случайно «наив» во всех его формах (первобытный, народный, детский и т.д.) привлекал мастеров 20 века, имевших за плечами «школу» и стремившихся разрушить представления о «правильном» искусстве, начиная с модернистов, авангардистов и кончая концептуалистами и современными постмодернистами.

 

Но обратимся к правой стене, где расположились пять портретов кисти Модильяни, наряду с Ван Гогом, наверное, самого мифологизированного художника начала 20 века. Красавец – итальянец, несмотря на бедность, всегда элегантный, образованный, знавший наизусть горы стихов, любимец женщин и любитель спиртного; он прожил короткую жизнь, особенно в искусстве – всего 14 лет. Сегодня на арт-рынке Модильяни признается одним из самых дорогих художников, и его бурная и драматичная биография сыграла в этом не последнюю роль.

 

      

 

В «Оранжери» представлены в основном работы периода, когда дилером художника был тот самый Поль Гийом, коллекция которого и легла в основу собрания музея. В 1914 году их познакомил Макс Жакоб, и Гийом активно поддерживал Модильяни, выставлял его картины в своей галерее.

 

В том же году состоялась встреча Модильяни с Хаимом Сутиным, переросшая в большую дружбу. Обратите внимание на третий из представленных портретов – это портрет Сутина. Дальше будет интересно сравнить его с автопортретом самого художника.

 

Модильяни занимает особое место в живописи эпохи модернизма, которой в порыве сотрясения художественных основ свойственна дегуманизация, движение в сторону от человека. Модильяни же всегда интересовал исключительно человек, его внутренняя сущность. Он обобщает модель в характерной для него манере: за счет компоновки, вертикального формата (исключение – ню) возникают вытянутые фигуры, удлиненные лица, «нежной шеи лебединый взлёт». Плавная текучесть линии вкупе с охристо - терракотово- розовым колоритом создают стиль, невольно отсылающий к классике (Джотто, Боттичелли, Энгр), но являющийся современным, сугубо модильяниевским, узнаваемым стилем.

 

В отличие от многих друзей - новаторов Модильяни никогда не разрушал портретного сходства, сохраняя характерные черты портретируемого. Находясь в рядах модернистов, Моди (maudit -по фр.- «проклятый», так его называли друзья) никогда не шёл в общем строю, к примеру, отказался подписывать футуристический манифест Маринетти. Такое впечатление, что, проживи он дольше, его интерес к человеку и врожденное чувство стиля могли бы принести 20 веку много полезного. Хотя, о чем это я? Искусство - вещь вообще бесполезная, но приятная…

 

Как и картины, развешенные в зале, завершающем первую анфиладу.

 

   

 

Мари Лорансен. Имя широкой публике не слишком известное, поэтому заслуживающее некоторых подробностей.

 

Художница, близкая кругу радикально настроенных бунтарей - Пикассо, Браку, Аполлинеру, сама особым радикализмом не отличалась. Она занималась росписью фарфора, резьбой по дереву, книжной иллюстрацией, делала декорации, в том числе для балета Дягилева.

 

Её своеобразный стиль сформировался под влиянием увлечения все тем же наивным искусством (особенно африканской скульптурой), старинной гравюрой и живописью рококо. Этому голубовато - розовому царству девочки, очарованной феями и балеринами, она оставалась верна всю жизнь.

 

   

 

Мари Лорансен вошла в историю как возлюбленная Гийома Аполлинера – популяризатора новой эстетики (кубизма, орфизма, футуризма и т.п.) и созидателя новой поэзии. Пылкий роман начался в 1907 году с легкой руки Пикассо, познакомившего их, но не ожидавшего бурного продолжения отношений. Слишком разные по воспитанию, по отношению к семейным ценностям – любвеобильный Аполлинер и хрупкая, но строгая Лорансен расстались через пять лет. Это были лучшие, самые плодотворные годы, особенно в жизни поэта: Мари вдохновила его на создание множества произведений. Шедевром любовной лирики, связанным с художницей, считается знаменитый «Мост Мирабо». Мари Лорансен, прощаясь с Аполлинером, написала короткое стихотворение, которое хочется напомнить:

Не просто печальная
А скорбящая
Не просто скорбящая
А несчастная
Не просто несчастная
А страдающая
Не просто страдающая
А покинутая
Не просто покинутая
А сирая
Не просто сирая
А изгнанная
Не просто изгнанная
А мертвая
Не просто мертвая
А забытая

 

 

Печаль, сквозящая в поэтических строчках, будто изливается на её картины эфемерностью мечты, манящей, но недостижимой идиллией.

 

Художница ошибалась в одном: она не забыта, её знают и любят во Франции. Поразительно то, что её обожают японцы, скупившие более 500 её работ и открывшие для них специальный музей.

 

Мы же начинаем обход следующего зала с работами Матисса, Дерена и Пикассо.

Матисс, как всегда, праздничен, идилличен, безмятежен.

 

   

 

Дерен колористически сдержан, демонстрирует любовь к линии. Меня у Дерена больше привлекают ранние фовистские пейзажи и поздние натюрморты.

 

   

 

Пикассо впечатляет мощью и силой. Его плодовитость способствовала наполнению залов многих музеев.

 

   

 

В нескольких местах на стенах вместо картин висят фоторепродукции. Первая мысль – подлинники находятся на реставрации, но таблички сообщают, что картины украдены с экспозиций в разных странах.

 

Подходим к двум последним залам, где нас ожидает эмоциональный всплеск.

 

   

 

 

   

 

Чтобы полюбить живопись Утрилло, надо побывать на Монмартре, побродить по извилистым и крутым улочкам, где работали и прожигали жизнь тогда мало кому известные, а теперь признанные великими художники. Мать Утрилло, Мари - Клементин Валадон была профессиональной натурщицей, ее писали Ренуар, Ван Гог, Тулуз-Лотрек и многие другие. Позднее под именем Сюзанна Валадон она стала известна как художница.

 

Живописная манера Утрилло обнаруживает влияние постимпрессионизма и наивного искусства. Его картины, близкие и понятные обитателям Монмартра, долгое время не признавались профессиональными критиками. Слава богу, в искусстве не всё решают критики.

 

Завершающий аккорд общей экспозиции – живопись Хаима Сутина.

 

   

 

 

Белорусский еврей, странным образом ощутивший тягу к рисованию в среде, к тому совсем не расположенной. Гонимый непреодолимой страстью к живописи, в 1913 году он оказывается в Париже, поскольку в крупных российских городах жить не мог из-за пресловутой черты оседлости. Нищий, вечно голодный, застенчивый и одновременно экстравагантный в своем поведении, Сутин в парижской богемной среде был белой вороной, которую не воспринимали всерьез. И.Эренбург в книге «Люди, годы, жизнь» писал: «Можно ли было предполагать, что о работах этого тщедушного подростка будут мечтать музеи всего мира?»

 

Только единицы оценили его живописный дар и поняли, что имеют дело с «поцелованным богом». Первым провидцем оказался Модильяни, сказавший однажды коллекционеру Л.Зборовскому: «Ты не грусти, когда меня не станет, я оставлю тебе в наследство гениального художника – Сутина».

 

Одержимый искусством, преклоняющийся перед классической живописью (его кумиром был Рембрандт), Сутин впитывал все новейшие веяния, ведь в его окружении были Пикассо, Леже, Цадкин, Делоне и другие, но сам художественными экспериментами не особенно увлекался. Его индивидуальность оформилась как-то сразу, стихийно и зазвучала мощно в цвете, линии, мазке.

 

 

      

 

Он восхищался пушкинским высказыванием: «Поэт сам выбирает предметы своих песен, и толпа не имеет права управлять его вдохновением», - и всегда ему следовал.

 

Неискушенного зрителя живопись Сутина может шокировать полемической резкостью, бурлескными деформациями. Но благодаря им и возникает необычайный динамический эффект и эмоциональный отклик. Экспрессия искажения и дисгармонии порождает энергию чувств, которая либо находит отклик в зрителе, либо осложняет отношения между ним и изображением.

 

   

 

Манера художника экспрессионистична: напряженные, искаженные формы, кричащий, агрессивный цвет, отсутствие светотени, нарушение пространственных соотношений – всё нацелено на выражение субъективных переживаний автора. Зритель либо принимает эту живопись, лишенную изящества и красоты в обыденном её понимании, либо – нет. Сама она в оправданиях и объяснениях не нуждается. Перефразировав другого экспрессиониста, можно сказать: «его прекрасный, его трагический мир».

 

Экскурсия приближается к финалу, и мы идем к «Кувшинкам» Моне.

 

 

Кувшинки (по фр. «nympheas») были любимыми цветами художника, он одушевлял их. В своем знаменитом саду в Живерни он собрал десятки их разновидностей и рисовал «нимф» на протяжении 40 лет.

 

В «Оранжери» представлен цикл из восьми большеформатных панно, воспроизводящих жизнь воды и цветов на протяжении дня: от рассвета до заката.

 

 

 

 

Ф.Сонье, куратор музея, назвал эту своеобразную «инсталляцию» «Сикстинской капеллой импрессионизма».

 

 

Круговая панорама двух залов производит завораживающее, умиротворяющее впечатление.

 

Отдохнув в процессе созерцания и медитации, можно отправляться на новые подвиги в освоении культурного пространства Парижа. Но об этом в следующий раз.

 

Фотографии Г.Толовой

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева


Архив «Филолога»: