История создания «Капитанской дочки» свидетельствует о том, что основная трудность в создании романа была связана с созданием и разрешением ситуации, центром которой был бы дворянин, силой обстоятельств оказавшийся в противоречии с законом. Дамоклов меч закона висит над головой Гринева, и с этой точки зрения его следует считать доминирующей фигурой в романе, а его «преступление» – смысловым центром сюжета.

 

Наша задача и будет состоять в попытке реконструкции скрытого трагизма его судьбы, которого не в состоянии изменить счастливая развязка романа.

 

Роман начинается с рассказа о родословной героя, который незаметно вводит читателя в атмосферу служения и чести. Вне этого контекста «Капитанская дочка» превращается в некое сентиментальное «предание русского семейства». Но ни честь, ни служение не обладают в наше время той жизненной актуальностью, которая могла бы сделать роман интересным современному читателю. Не обладают потому, что весь соответствующий строй мысли остался далеко в прошлом. Он принадлежит слою, уже в начале XIX века терявшему почву под ногами. Для Пушкина же это было очень актуально, современники это видели и называли писателей, входивших в пушкинскую литературную группу, «аристократической партией». Сейчас аристократия оттеснена в область исторической археологии. Ее надо вернуть в поле зрения, чтобы герой пушкинского произведения попал в должный смысловой контекст.

 

Пушкинский аристократизм трактуется по-разному, но научных работ об аристократии как социальном феномене с присущим ему и только ему «состоянием ценностного сознания, сформированного особым жизнеустройством аристократии и ее взаимоотношений с миром»¹, – чрезвычайно мало. Вообще аристократии в западном смысле как детища феодализма в России не было. Было «старое» и «новое» дворянство. Похоже, что Пушкин считал возможным приравнять «старое» наследственное дворянство к западной аристократии. «Высшее общество составляет во всей Европе одно семейство», – считает он. В русском дворянстве обводится жирным контуром европейский профиль. «Что такое дворянство?» – спрашивал Пушкин и отвечал: «Потомственное сословие народа высшее, т.е. награжденное большими преимуществами касательно собственности и частной свободы <…> Кто сии люди? люди, отменные по своему богатству и образу жизни. Почему так? Богатство доставляет ему способ не трудиться, а быть всегда готову по первому слову du souverain. Образ жизни, т.е. не ремесленный или земледельческий – ибо все сие налагает на работника различные узы. <…> Чему учится дворянство? Независимости, храбрости, благородству, чести вообще»².

 

Насколько самостоятелен Пушкин в этих выкладках? Анализ пушкинских взглядов не будет полон без привлечения обращений Пушкина к западноевропейским писателям. Известна английская цитата, выписанная Пушкиным. В переводе она звучит так: «Достойная уважения вещь видеть древний замок либо постройку не в упадке, или видеть прекрасное строевое дерево крепким и целым. Сколь еще более (достойно уважения) взирать на древний дворянский род, который выстоял против волн и непогод времени»³. Действительно, в отличие от всех других социальных слоев, аристократизм существует только в пространстве рода – передаточного звена таких качеств, как мужество, достоинство, честь, справедливость.

 

Следует заметить, что очень сходные мысли развивал Монтескье. Именно Монтескье выдвинул честь как важнейший принцип существования дворянства в монархии: «Честь приводит в движение все части политического организма; самым действием своим она связывает их, и каждый, думая преследовать свои частные интересы, по сути дела, стремится к общему благу»⁴.

 

Аристократ существует в пространстве, отгороженном от мира стеной его замка. Отсюда вся важность «чувства Дома», обретающего статус краеугольного понятия в аристократической картине мира. В сферу корневых идей «Капитанской дочки» вводит первый же эпиграф о «чести смолоду». Всеми нитями он связан с «Домом». Важностью «домашнего» оправдано введение в число персонажей старшего Гринева, этого гордого носителя представлений о семейной чести.

 

С «Домом», «Замком» («теремом», как скажет Пушкин в «Езерском») связано чувство собственного достоинства. В переводе из Саути «Еще одной высокой, важной песни…» (1829) «Дом» поставлен в непосредственную связь с самоуважением:

 

И нас они науке первой учат –
Чтить самого себя. О нет, вовек
Не преставал молить благоговейно
Вас, божества домашние.

 

Близко по смыслу пушкинское стихотворение 1830 года:

 

Два чувства дивно близки нам –
В них обретает сердце пищу –
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.

 

Второе его четверостишие первоначально было таким:

 

На них основано от века
По воле бога самого
Самостоянье человека
Залог величия его.

 

Аристократия была «элитой», задававшей обществу высокую нравственную «норму». Особенно сильно ее влияние сказалось на формировании комплекса чести и достоинства в офицерской среде. В соответствующей литературе можно прочесть, что «чувство чести требует, чтобы офицер во всех случаях умел поддержать достоинство своего звания… Он должен воздерживаться от всяких увлечений и вообще от всех действий, могущих набросить хоть малейшую тень даже на него лично, а тем более на корпус офицеров. <...> Слово офицера всегда должно быть залогом правды, и потому ложь, хвастовство, неисполнение обязательства – пороки, подрывающие веру в правдивость офицера, вообще бесчестят его звание и не могут быть терпимы. <…> Честь – святыня офицера, она – высшее благо, которое он обязан хранить и держать в чистоте. Честь – его награда в счастье и утешение в горе. Честь закаляет мужество и облагораживает храбрость. Честь не терпит и не выносит никакого пятна»⁵.

 

Эти понятия и впитал в себя с молоком матери «недоросль» Гринев. Они не действительны для непотомственного дворянина – Швабрина, легко идущего на нарушение присяги и переход на службу бунтовщикам.

 

Выяснив аристократический контекст «Капитанской дочки», обратимся к рассмотрению внутреннего устройства самого судебного конфликта. Он порождается столкновением дворянского долга (перед государством) и страсти (любви). «Долг требовал, чтобы я явился туда, где служба моя могла еще быть полезна отечеству в настоящих затруднительных обстоятельствах. <...> Но любовь сильно советовала мне оставаться при Марье Ивановне и быть ей защитником и покровителем». Это типичный конфликт жанра, порожденного аристократией, – классической трагедии.

 

Проделаем с «Дубровским» (сыгравшим существенную роль в генезисе «Капитанской дочки») мысленный эксперимент и представим себе, что Владимир уже был помолвлен с Машей, когда Троекуров оскорбил Дубровского-отца. Тогда Владимир оказался бы в разрыве между требованием чести (отмщением за обиду отца) и невозможностью мщения, поскольку обидчик – отец его невесты. Это ситуация Сида, т.е. чисто корнелевского выбора. От «классической» расстановки ролей Пушкин отходит и делает Владимира разбойником. Этот сдвиг указывает, что его интересуют варианты чести, требующей того, что запрещает закон. Неудача с «Дубровским» возвратила Пушкина от романтического героя к «классическому».

 

Родимые пятна трагедий Корнеля хорошо различимы. К ним принадлежит влюбленность героя, если принять к сведению, что «любовь корнелевских героев – это всегда разумная страсть, точнее – страсть по разумному выбору, любовь к достойному»⁶. Маша не сразу понравилась Гриневу («С первого взгляда она не очень мне понравилась. Я смотрел на нее с предубеждением»), а лишь тогда, когда он заметил «достойный» стиль ее поведения («Я в ней нашел благоразумную и чувствительную девушку»). Влюбившись, он не останавливается перед крайне неординарными шагами ради спасения своей любезной, а владеющее им чувство довольно точно отвечает тезису корнелевского Сида: «Нет, нераздельна честь: предать любовь свою / Не лучше, чем сробеть пред недругом в бою».

 

Аналогичной метой является и финал «Капитанской дочки» – милосердие государыни. Оно той же природы, что благополучные развязки трагедий Корнеля («Сид», «Гораций», «Цинна»). По замечанию Н.Пахсарьян, эти милосердные исходы «рассматриваются как свидетельства разрешенности, по крайней мере, принципиальной разрешимости противоречия в художественном конфликте корнелевской пьесы, а сами произведения – как пример «трагедий без трагического»⁶.

 

В романе Пушкина милосердие – результат единичного события: прямой встречи государыни с провинциальной просительницей. Милосердный финал, формально снимая трагизм человека чести, не снимает его по сути. Вмешательство государыни не может быть частым, тогда как суд, осудивший Гринева, есть регулярно действующий институт, в сферу компетенции которого попадает каждое нарушение закона (воинской присяги). Стало быть, реальная судьба Гриневых трагична.

 

Если в построении конфликта «Капитанской дочки» использованы «строительные блоки» французской трагедии, то между главными персонами такого параллелизма уже нет. Герой романа – существенно иного масштаба, менее значителен. По-видимому, Пушкину на эту роль нужен был не мощный неординарный характер, а скромный, «рядовой» персонаж. Как заметил Ю.Г.Оксман, «дошедшие до нас планы романа особенно ярко <…> демонстрируют процесс постепенного политического и интеллектуального снижения его героя»⁷. Но, теряя в масштабе, он остается наследником этической традиции XVIII века. В духе русских юристов XVIII в. – последователей Беккариа – он протестует против пытки: «думали, что собственное признание преступника необходимо было для его полного обличения, – мысль не только неосновательная, но даже и совершенно противная здравому юридическому смыслу...»⁸.

 

Эти сведения нам сейчас понадобятся, но прежде обратим внимание на мнение М.О.Чудаковой, увидевшей в Гриневе первого положительного героя русской литературы⁹. Вполне возможно, что замысел Пушкина действительно был связан с мыслью об идеальном герое. Предположение тем более вероятное, что подобная работа уже была однажды проделана и Пушкину хорошо известна. Задачу показать идеального героя за сто лет до Пушкина решал Ричардсон, автор «Памелы» и «Клариссы», чье творчество «выразило «в чистом виде» просветительски-рационалистическую концепцию личности»¹⁰. «История сэра Чарльза Грандисона» имела необыкновенный успех. В этом прецеденте специфический интерес для Пушкина могли представлять как опыт создания героя, живущего в согласии с велениями долга, так и опыт «заземления» уровня разговора: Ричардсон показывает «современную повседневную жизнь человека среднего класса как жизнь эмоционально и драматически насыщенную, нравственно и религиозно значительную»¹¹. Чего нет у Ричардсона – это трагизма, в противоречие с долгом герой не вступает. Пушкин скрещивает трагизм французского классицизма с нравоучительным романом Ричардсона.

 

Верность чести и была тем камнем преткновения, которым обусловлена трагичность жизненного кредо героя («честь смолоду»). Ситуация, поставившая перед ним задачу выбора, заключалась в невозможности вырвать Машу из рук злодея Швабрина легальным путем. Тогда и пришла Гриневу «странная мысль» – обратиться за помощью к самому главарю бунтовщиков. На взгляд Гринева, такой ход не противоречил присяге, поскольку служить «мужицкому царю», равно как и не воевать против него, Гринев отказался. Иначе говоря, реально он не изменял ни чести, ни государыне. С чисто юридической стороны, однако, принятие присяги означало исключение какого-либо контакта с неприятелем. Выбор Гринева трагичен, ибо закон, регулирующий определенное поле поступков, не гибок, не может охватить все многообразие частных, личностных вариантов разрешения ситуаций, находящихся под его эгидой. Донос Швабрина на Гринева выявляет это с полной очевидностью. Вердикт суда – высшая мера наказания. Неправомерно было бы думать, что судьи были несправедливыми или руководствовались архаическими понятиями. Даже Гринев-отец осудил сына. И только «милосердие» императрицы, переведшей поступок молодого офицера из области правовой в область личных человеческих решений, вернуло осужденному и жизнь, и честь.

 

И последний штрих – почему Пушкин так занизил уровень своего героя? Возможно, потому, что со времен Великой французской революции аристократия вытеснялась демократией («третьим сословием»). С ее уходом терялась обязательность нравственной нормы. Этому процессу распада, наступлению эпохи «все позволено» и был противопоставлен «маленький» аристократ как последняя надежда на сохранение нравственной энергии в «демократической» среде.

 

-----

 

1. О.П.Зубец. Об аристократизме. Этическая мысль. Вып. 2. М.: ИФ РАН. 2001. Цит. по: http://ihtik.lib.ru/tmp/zmnh_10sept2005/_ihtik.lib.ru_10sept2005_5234.html . В дальнейшем в разговоре об аристократизме мы будем следовать за этой работой.

2. А.С.Пушкин. Полн. собр. соч. в 10-и томах. М-Л.: Изд-во Акад. наук СССР. 1951. Т. 7. С. 312, 537.

3. Д.П.Якубович. Неизвестная запись Пушкина. Звенья: Сборники материалов по истории литературы, искусства и общественной мысли XIX века. М.–Л., 1933. Кн. II. С. 225–231. Цит. по: (*http://www.ruthenia.ru/document/532314.html)

Д.П.Якубович не отметил того факта, что пересказ идей Фр.Бэкона был дан в статье «Дворянство» энциклопедии Дидро и Д'аламбера: «Вместе с канцлером Бэконом можно рассматривать дворянство с двух точек зрения – как составную часть государства и как положение частных лиц». История в энциклопедии Дидро и Д'Аламбера. Л.: Наука. 1978. С.214.

4. Шарль Луи Монтескье. О духе законов. М.: Мысль. 1999. С. 31.

5. Шадская М.В. Нравственный облик русского офицера второй половины XIX века / Военно-исторический журнал. 2006. №8. С. 3.

6. Пахсарьян Н. Т. Трагедия и трагическое во французской литературе XVII века / XVII век: между трагедией и утопией. Сборник научных трудов. Вып. I. М, 2004. С. 46-53.

7. Оксман Ю.Г. Пушкин – Рылеев – Кольцов – Белинский – Тургенев. Исследования и материалы. Саратовское книжное издательство. 1059 . С.33.

8. См. об этом: Лотман. Ю.М. Идейная структура «Капитанской дочки» / Лотман Ю.М.В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М.: Просвещение. 1988. С. 111.

9. Чудакова М.О. Дочь командира и капитанская дочка. (Реинкарнация героев русской классики). // Литературоведение как литература. Сборник в честь С.Г.Бочарова. М. Языки славянской культуры. Прогресс-Традиция. 2004. С.276.

10. Зыкова Е.П. Ричардсон и Гете. / Гетевские чтении 1977. М.: Наука. 1977. С. 163.

11. Там же. С. 164.

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева


Архив «Филолога»: