Окончив в 1960 году филфак Пермского государственного университета, я стал работать в школе, но мне хотелось попробовать себя в занятиях со студентами, и я соглашался на любые предложения.

 

На филфаке всегда почему-то оказывался не закрытым какой-нибудь курс, в основном на заочном отделении, и тогда приглашали меня. Так я прочел заочникам курс античной литературы, а потом литературы Средних веков и Возрождения.

 

Как это возможно? Я воспользовался советом преподавателя духовной семинарии Осипова (впоследствии он стал известным богословом). В книге о своей жизни он рассказал, что ему пришлось (так же, как мне) с ходу читать курс богословия, и один опытный преподаватель посоветовал сделать так. Взять существующие современные учебники курса (их обнаружилось три за полвека) и читать каждый раздел, сопоставляя и соединяя материалы. А уж потом, если времени хватит, брать еще что-нибудь, какие-нибудь специальные работы.

 

Я так и делал. Брал все учебники по зарубежной литературе данного периода, сопоставлял их материалы и писал конспект лекции. А потом добавлял материал из других источников. Помню, тогда прочел трехтомник Андре Боннара «Греческая цивилизация» и очень многое из него вставлял в свои занятия. Конечно, сейчас я ни за что на такую дерзость не пошел бы, но тогда был молод и самоуверен. И брался за все.

 

Приглашали меня и на разные лингвистические курсы.

 

В 1962 году пригласила меня к себе заведующая кафедрой русского языка педагогического института Ольга Петровна Беляева и попросила прочесть курс диалектологии для заочников. Ольга Петровна была очень опытным диалектологом и старательно меня экзаменовала, проверяя, насколько я в курсе ориентируюсь. А потом дала мне множество полезных советов и отправила на занятия.

 

Мало того, пришла ко мне на лекцию, послушала и разобрала ее, а перед экзаменом проверила составленные мной билеты и кое-что в них поправила (очень хорошо помню и сегодня: писать в билетах нужно не «существительное», «прилагательное», а «имя существительное», «имя прилагательное»).

 

Ни раньше, ни позже никто не проявлял ко мне такого внимания, и мне тогда это понравилось. Да и сейчас я считаю, что это была замечательная школа. К сожалению, Ольга Петровна умерла совсем рано, ей было сорок с небольшим. Все последующие годы, до самой смерти, она меня приглашала почасовиком на разные курсы, и она же рассказала руководителям факультета начальных классов пединститута о моем существовании.

 

В то время я работал в областном институте усовершенствования учителей. Работа мне не нравилась. Каждый месяц полагалось на неделю выезжать в область. Называлось это «изучение, обобщение и распространение передового педагогического опыта».

 

На самом деле выглядело это так. Нас приглашали в облоно и говорили: «Создается комиссия по проверке школ такого-то района. Возглавляет комиссию – такой-то (обычно возглавлял инспектор облоно), а вы проверяете предметы по своей специальности». Иногда давали более конкретное указание: снять директора такой-то школы.

 

Известно, что при желании в любой школе можно наискать достаточно предлогов, чтобы снять кого угодно… Очень мне это не нравилось. Зато нравилось организовывать курсы для учителей и особенно выступать на них. Вот там я иногда просто хулиганил. Однажды прочитал для учителей литературы цикл лекций о Пушкине (!). Сейчас сам не могу поверить. В свое оправдание могу сказать, что все произведения Пушкина прочел еще школьником (все собрание – от корки до корки) и прочел еще очень много книг о Пушкине. Между прочим, однажды случайно меня послушала в этой роли Инна Викторовна Малышева и даже похвалила. А ведь Инна Викторовна всю жизнь изучала Пушкина. Впоследствии мы с ней неоднократно сотрудничали на почве собирательства книг о Пушкине.

 

И все-таки мне хотелось работать со студентами, и вот с подачи Ольги Петровны в 1966 году пригласили меня в Пермский педагогический институт (ныне ПГПУ) на факультет начальных классов – почасовиком, провести курс практической стилистики.

 

Так я оказался на факультете. В самом здании я бывал и раньше. И знал историю этого здания. Дело в том, что во время войны здесь было общежитие. И жили в этом общежитии очень знаменитые люди.

 

 

Мариинский театр из Ленинграда был эвакуирован в Пермь, и многие артисты жили в доме на Кирова, 65. Например, великая балерина Галина Сергеевна Уланова. Жили здесь преподаватели балетной школы при Мариинском театре. На основе этой школы создано знаменитое теперь Пермское хореографическое училище. Из других знаменитостей жил здесь, например, чемпион мира по шахматам Михаил Моисеевич Ботвинник. Так что история у дома замечательная.

 

  

 

Я впервые побывал в этом доме лет за восемь до того, как стал в нем работать. Лев Семенович Гордон как-то привел меня, еще студента, в этот дом и познакомил с Романом Робертовичем Гельгардтом. Гельгардт жил в комнате на третьем этаже, там сейчас аудитория факультета музыки.

 

 

  

Вот удивительное дело. Гельгардт, несомненно, самый крупный языковед, когда-либо работавший в нашем вузе. Языковед со всемирной известностью, работы которого, особенно по художественной стилистике, нисколько не утратили своей актуальности и постоянно переиздаются. Например, уже в этом, 2011, году вышел солидный сборник работ Гельгардта «Исследование стиля художественной речи».

 

 

А в Перми, в 1958 году, в Пермском книжном издательстве вышла большая книга Р. Гельгардта «Стиль сказов Бажова».

 

К семидесятилетию ученого было опубликовано несколько статей о нем, и среди их авторов не кто иной, как Д.С.Лихачев (см.: Научные доклады высшей школы. Филилогические науки, 1976, №4).

 

Человек, обладавший огромными знаниями, полиглот, знаток европейской культуры, очень остроумный (иногда зло), он довольно долго работал в нашем вузе, а ведь о нем никто не вспоминает. Как не вспоминали о Гордоне, пока не появились статьи о нем в «Филологе» и книга Игоря Севастьяновича Капцуговича «Пермский педагогический в судьбах людей. Книга третья».

 

Вот несколько высказываний Романа Робертовича. В рецензии на свою книгу он прочел: «Труп Р.Р.Гельгардта вызывает громадный интерес». И задумчиво сказал: «Какая замечательная опечатка. А что лучше: исправить "труп" на "труд" или заменить "громадный" интерес на "патологический"?»

 

Когда Роману Робертовичу исполнилось 70 лет, его спросили, что он считает самой большой своей заслугой. Его ответ: «Вот за что меня надо было сегодня поблагодарить. За то, что мне – мне и всем нам, советским ученым, – не удалось сделать переворота в науке. Тешу себя надеждой, что мы повлияли на науку гораздо меньше, чем нам кажется. Вот на том нам всем и спасибо».

 

А вот ответ на вопрос о том, как относятся читатели к его работам: «Читатели читают, да не почитают – почитатели почитают, да не читают».

 

Гельгардт очень походил на Гордона – и внешне (немного), и судьбой. Он москвич, родился в 1906 году, работал в столице, а перед самой войной – в Ленинграде. В начале войны, в числе других русских немцев, его выселили в Казахстан, и только через несколько лет ему разрешили поселиться в Перми.

 

Он стремился вернуться в Москву, за него хлопотал его личный друг, виднейший советский языковед Виктор Владимирович Виноградов, но Гельгардту разрешили переехать только в Тверь, где он и работал профессором до своей смерти в 1982 году. Перед смертью он попросил, чтобы его похоронили в Москве, но и это удалось сделать только с огромными трудностями. Так что в Москву он все-таки вернулся…

 

В комнате Гельгардта на Кирова 65 одна стена сплошь состояла из книжного стеллажа, у второй стены стояла кровать, у окна стол – и все, больше ничего не было. Помню, меня поразило то, что на книжном стеллаже на самом видном месте стояла большая Библия. Сейчас трудно представить себе, насколько это было необычно.

 

К этому времени я много раз бывал в школах области, в том числе в самых далеких, и именно их напомнил мне факультет: маленькие комнатки с большими печами (во время войны их топили, но когда я пришел, уже было центральное отопление), узкие коридоры. Между прочим, с первого года я слышал разговоры о том, что вот скоро построят новый корпус и мы переедем. Сначала речь шла о том корпусе, где сейчас факультет физического воспитания, потом о корпусе, где математики. И мы каждый раз с энтузиазмом принимались планировать, какие кабинеты откроем, какое оборудование подготовим. Но всегда другие факультеты оказывались более нуждающимися, и мы до сих пор — теперь уже целых три факультета — ютимся в этом здании, совершенно не приспособленном для обучения студентов.

 

Итак, провел я свой курс — по-моему, что-то связанное с практической стилистикой и культурой речи, закончил его весной 67-го года, а в сентябре того же года, то есть ровно сорок четыре года назад, мне позвонил декан факультета Михаил Сергеевич Печерский и попросил заехать. Меня ждали декан и завкафедрой (тогда на факультете была одна кафедра) Зоя Иосифовна Головина. Они сказали, что у них большое несчастье: скоропостижно скончалась Софья Алексеевна Старцева. Мне предложили читать ее курсы.

 

 

 

Тогда, как, впрочем, и сейчас, преподаватель русского языка на факультете начинал работать с первокурсниками, работал с ними все годы, читал все разделы огромного учебного курса и принимал государственный экзамен. Софья Алексеевна в начале сентября провела самые первые занятия на выпускном курсе. И мне предстояло продолжить.

 

Софью Алексеевну я хорошо знал и прекрасно ее помню. Она была опытным преподавателем, хорошо знала диалектологию (у меня до сих пор есть несколько ее работ), она побывала на моих занятиях по практической стилистке и многому меня научила. Тем не менее, этот первый год был для меня необыкновенно трудным. Приходилось не только читать синтаксис, как положено по учебному плану, но и одновременно осваивать все предыдущие разделы: ведь их надо было повторять для подготовки к госэкзамену. И я учился вместе со студентами. Точнее, со студентками: на курсе не было ни одного мальчика. И с этим, кстати, связаны были дополнительные трудности.

 

Софья Алексеевна говорила мне: «Если студентки придут к вам на занятия в тапочках и халатиках, гоните их». Дело в том, что студентки жили в этом же здании, на четвертом этаже (на третьем жили преподаватели и аспиранты), а учебные аудитории размещались на первом-втором этажах. И вот просыпаются девушки за пять минут до звонка, набрасывают на голову платочек, запахивают халатик и бегут на занятия. А сами еще на ходу спят.

 

Софью Алексеевну студентки любили. Она много с ними «возилась». Организовала кружок: по вечерам собирались и читали друг другу любимые стихи. Почти все девочки были из деревни, город на первых порах не знали, и Софья Алексеевна помогала им освоиться.

 

Выпустив этот курс, я в следующем году принял первокурсников и выпустил их четыре года спустя (обучение тогда было четырехлетним). Несколько лет назад эти девочки — сейчас они все уже пенсионерки, у большинства внуки — пригласили меня на встречу по поводу тридцатипятилетия окончания института. И вот они говорили на этой встрече, что годы, проведенные в вузе, были самыми счастливыми в их жизни. Неудивительно: они были молоды, да и я немногим их старше.

 

Сейчас на факультете, кроме меня, нет ни одного работавшего тогда преподавателя. И я подумал, что стоит сорок с лишним лет спустя вспомнить тех, кто тогда учил студентов (и кое-чему таки научил): и Софью Алексеевну Старцеву, и Зою Иосифовну Головину, и многих-многих других.

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева


Архив «Филолога»: