Рассказ Тургенева «Поездка в Полесье», написанный в 1857 г., внешними своими чертами схож с рассказами из цикла «Записки охотника»: он тоже об охоте, о людях, с которыми охота сводит рассказчика, о впечатлениях от природы. Описания (пейзажи и портреты) чередуются с диалогами, возникает ощущение достоверности – «документальности» – излагаемых обстоятельств. И все-таки отличие столь существенно, что автору никогда не приходило в голову включить его в цикл – в отличие от написанных много позже, в 1874 г., рассказов «Конец Чертопханова», «Живые мощи», «Стучит!», которые станут органической составляющей цикла.

 

В «Поездке в Полесье» принципиально иначе, чем в «Записках охотника» дано восприятие и переживание природы. Здесь совершенно другой рассказчик – обращенный преимущественно не вовне, а внутрь. Вернее, так: внешние впечатления здесь переплавляются в личные экзистенциальные переживания, в то время как в «Записках охотника» субъективное – на периферии, художественные смыслы созидаются совокупностью объективных ситуаций и картин.

 

Природа Полесья в рассказе выступает не как фон, не как лирико-символическое сопровождение событий, не как эстетическое явление – природа здесь – надчеловеческая сила, власть которой над человеком беспредельна и в беспредельности своей сокрушительна: «из недра вековых лесов, с бессмертного дна лона вод» рассказчику слышится безнадежный приговор: «Мне нет до тебя дела, – говорит природа человеку, – я царствую, а ты хлопочи о том, чтобы не умереть».

 

Полесье, которое мы увидели в своей поездке по местам произведений Тургенева, производило другое впечатление.

 

 

Этот пронизанный мягким солнечным светом сосновый бор не показался ни «неизменным», ни «мрачным», он встретил нас не глухим молчанием или зловещим воем, а тихим шелестом, он внушал не сознание нашей человеческой ничтожности, а желание вдохнуть полной грудью чистый воздух, прежде чем вновь пуститься в путь.

 

И дело тут не только в настроении того, кто встречается с природой глаза в глаза, – причины вполне объективные: за отделяющие нас от Тургенева полтора столетия лес очевидно утратил свое грозное величие, он поредел и измельчал, а измельчав, стал ближе и понятнее человеку.

 

«Лес, в который мы вступили, – пишет Тургенев, – был чрезвычайно стар. Не знаю, бродили ли по нем татары, но русские воры или люди смутного времени уже наверное могли скрываться в его захолустьях. В почтительном расстоянии друг от друга поднимались могучие сосны громадными, слегка искривленными столбами бледно-желтого цвета; между ними стояли, вытянувшись в струнку, другие, помоложе. Зеленоватый мох, весь усеянный мертвыми иглами, покрывал землю; голубика росла сплошными кустами; крепкий запах ее ягод, подобный запаху выхухоли, стеснял дыхание. Солнце не могло пробиться сквозь высокий намет сосновых ветвей…»

 

Лес, в который вступили мы, охотно пропускал сквозь свои кроны свет, и стволы деревьев пятнились янтарем, и лиственный подрост золотился в лучах осеннего солнца.

 

 

Впрочем, на другом от нас берегу заросшего пруда деревья стояли так скученно, густо, что там, пожалуй, действительно солнечный свет застревал в кронах, не достигая стволов и земляного настила, да и человеку, похоже, продираться сквозь эту чащобу непросто и небезопасно.

 

 

Впрочем, стоит чуть сдвинуть объектив, увеличить картинку, и кажущаяся непролазной чаща редеет, в просветах обнаруживается небо, а зеркальное удвоение сосновых стволов в неподвижной воде создает художественный эффект, который рождает ощущение эстетической осмысленности творения и надежду на присутствие в нем Творца.

 

 

  

У Тургенева иначе: «Неизменный, мрачный бор глухо молчит или воет глухо – и при виде его еще глубже и неотразимее проникает в сердце людское сознание нашей ничтожности. Трудно человеку, существу единого дня, вчера рожденному и уже сегодня обреченному смерти, – трудно ему выносить холодный, безучастно устремленный на него взгляд вечной Изиды…»

 

О том же у Тютчева:

 

Мужайся, сердце, до конца:
И нет в творении творца!
И смысла нет в мольбе!

 

Но человеку трудно жить с ощущением безнадежного, безысходного сиротства, и он обустраивает защитными сооружениями не только свою повседневную земную жизнь, но и свое место в непонятной ему вечности.

 

Герои тургеневского рассказа едут в село Святое, а мы направились к Святому источнику.

 

 

Вот они, примиряющие мосты, между человеком и природой, между привычным, близким – и неведомым, дальним, «куда не следует заглядывать человеку»:

 

   

 

Возвращаемся той же дорогой, что ехали сюда, – мимо Старого озера:

 

 

Поездка в Полесье вывела нас за пределы «Записок охотника», и все-таки общее настроение навеяно было именно «Записками» – уникальной книгой о глубинной России, о ее сокровенной красоте и живой душе.

 

Галина Ребель

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева


Архив «Филолога»: