Круг первый – житейский, эмпирический.

 

Предлагаемый на этом уровне ответ очевиден и всем известен: любовь зла, и, в отличие от сказки, где героиня неизменно воссоединяется с принцем, пусть до поры до времени скрывающимся под маской дурака, жизнь чаще всего происходит по романной формуле: «Все смешалось в доме Облонских».

 

Круг второй – психологический.

 

Наташа, как известно, изначально не понимала, почему ее свадьба с Болконским откладывается на целый год: «Да отчего ж год? Отчего ж год?»; «Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно!».

 

Немаловажную роль в ее нетерпении играет сама атмосфера дома Ростовых: «“Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете – остальное все вздор. И этим одним мы здесь только и заняты”, – говорила эта атмосфера».

 

И вот Наташа, казалось бы, поймавшая желанное счастье, не может им насладиться – она извелась в ожидании («Дайте мне его, дайте, мама, скорее, скорее»); ее томят предчувствия и распирает жажда жизни («Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что есть во мне»); она оскорблена скандальной выходкой старика Болконского и холодностью княжны Марьи; она изнемогает от потребности любить и чувствовать себя любимой («…ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце»), – но князя Андрея все нет и нет, и тут рядом оказывается неотразимый красавец Анатоль, пронзающий ее тем самым «восхищенным, ласковым взглядом», которого она ищет и ждет.

 

Под этим странным, завораживающим, гипнотизирующим взглядом затаенное, отложенное до возвращения жениха, непонятное ей самой желание вырывается наружу, реальный Анатоль заслоняет идеального Андрея, и Наташа вдруг ловит себя на том, что между нею и Курагиным «совсем нет той преграды стыдливости, которую всегда она чувствовала между собой и другими мужчинами». К тому же «под сенью этой Элен» все казалось «ясно и просто»…

 

Подчеркнем, что во всем этом наборе причин, провоцирующих Наташин срыв, ее жених фигурирует в качестве величины отрицательной: он отсутствует, и его отсутствие – важнейшее в ряду событий, ведущих к Наташиной измене и крушению его собственных надежд.

 

Значит ли это, что Наташа – жертва обстоятельств?

 

Психология, как говорил герой Достоевского, – «палка о двух концах». С одного конца вроде бы получается, что – жертва. Однако зайдем с другого конца и сравним между собой два Наташиных самоопределения.

 

Первое из них возникло под впечатлением только что сделанного Болконским предложения:

«Неужели это я, та девочка-подросток (все так говорили обо мне), – думала Наташа, – неужели я теперь с этой минуты жена, равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим? Неужели это правда? Неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово?»

 

Второе – реакция на «страстное, любовное» письмо Анатоля, написанное, между прочим, Долоховым, но Наташа об этом не знает. В ответ на изумление Сони – «Как же ты год целый любила одного человека и вдруг…» – Наташа говорит: «Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Да и не любила никого так, как его. Ты этого не можешь понять, Соня <…>. Мне говорили, что это бывает, и ты, верно, слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидела его, я почувствовала, что он мой властелин, а я раба его и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого».

 

В обоих случаях Наташа очень точно формулирует суть происходящего с ней, а тем самым и принципиальную разницу между своими переживаниями в связи с Болконским и в связи с Курагиным.

 

Князь Андрей дает ей ощущение собственной значимости (жена, равная уважаемому всеми человеку) и ответственности перед собой и другими людьми.

 

Анатоль превращает ее в рабу, лишенную своей воли, готовую на все, – и разбуженное им сексуальное влечение оказывается (в данном случае на время) сильнее, непреодолимее того высокого, прекрасного чувства, которое внушает князь Андрей.

 

Прежде чем делать печальные выводы о непобедимой греховной природе человека вообще и порочности Наташи в частности, стоит внимательно прислушаться к еще одному ее высказыванию: «Отчего же бы это не могло быть вместе? <…> Тогда только я бы была совсем счастлива, а теперь я должна выбрать, и ни без одного из обоих я не могу быть счастлива». Об этих горячечных мыслях героини сказано, что они приходили к ней «в совершенном затмении», а между тем в затмении – то есть почти бессознательно, без специальных усилий разума – Наташа угадала важнейшее условие счастья: необходимость гармонии между чувственной и нравственной, сексуальной и духовной сторонами любви, которые для нее в этот момент олицетворяли разные мужчины – в том и была суть разыгравшейся драмы – и которые впоследствии сольются для нее в Пьере Безухове.

 

Получается, что Наташино затмение, так тяжко пережитое ею самой и так трагично – князем Андреем, было неизбежным этапом на ее пути к счастью?

 

Круг третий – контекстуальный.

 

Читатель абсолютно точно знает, что Анатоль Курагин – дурак, но не потому, что читатель столь проницателен и вынес этот вердикт сам, а потому, что автор сообщает ему это прямым текстом, да еще неоднократно повторяет. Но ведь Наташа смотрит на Анатоля изнутри романа, а не извне, она не читает роман, а живет в нем – она не знает того, что знает об Анатоле читатель, и здесь кроется уже другая проблема – проблема психологии восприятия текста, а не психологии героя произведения. То, что нам, приобщенным к авторскому всеведению, кажется очевидным, совершенно не очевидно живущим своей жизнью героям.

 

К тому же не стоит забывать, что в ловушку прельстительной Анатолиевой красоты до Наташи попадает княжна Марья – умница и книжница, воспитанная строгим отцом Николаем Андреевичем Болконским, почитающая за идеал своего брата, выросшая в атмосфере требовательной любви и эмоционального аскетизма.

 

Никакой установки на ловлю счастья в доме Болконских нет и в помине – здесь главенствуют разум, воля и труд. Но вот в этом огражденном от светской пошлости и суеты замке появляется Анатоль – и рушатся незримые стены, и пленница княжна жаждет быть освобожденной этим ослепительным – даже взглянуть ему в лицо боится – красавцем, и предается волнующим мечтам: «Красивое, открытое лицо человека, который, может быть, будет ее мужем, поглощало все ее внимание. Он ей казался добр, храбр, решителен, мужествен и великодушен. Она была убеждена в этом. Тысячи мечтаний о будущей семейной жизни беспрестанно возникали в ее воображении».

 

Старый князь оскорблен поведением дочери, так простодушно и откровенно потянувшейся к «этому дурню»: «Первый встречный показался – и отец и все забыто, и бежит, кверху чешется и хвостом винтит и сама на себя не похожа!» В этой обиде и негодовании читается все тот же вопрос: как она может? – который уже в этом случае, предваряющем Наташину ситуацию, во многом обнаруживает свою бессильную неправомочность.

 

Правда, переживания княжны не столько чувственного, сколько социально-психологического свойства и, между прочим, очень похожи на то, что думает Наташа, глядя на князя Андрея.

 

Сравним:

Княжна Марья: «Неужели он мой муж, именно этот чужой, красивый, добрый мужчина…»

Наташа: «…неужели я теперь с этой минуты жена, равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим?»

 

Очевидно, что умная княжна Марья заблуждается относительно Анатоля гораздо сильнее, чем не удостоивающая быть умной Наташа: Наташа инстинктивно откликается именно на то, что и способен предложить Анатоль, а в княжне Марье, в силу ее болконской породы, инстинктивные порывы приглушены, непосредственное, чувственное переживание жизни во многом замещено умствованием по ее поводу, она придумывает Анатоля, в то время как Наташа чувствует его.

 

Примечательно, что судьбы Болконских относительно Ростовых Толстой решает методом рокировки: князь Андрей теряет Наташу, а княжна Марья становится женой Николая, то есть слияние с ростовской породой Болконским «показано», жизненно необходимо – тем более остро и болезненно встает вопрос: почему же это не произошло в случае князя Андрея и Наташи?

 

В поисках ответа следует обратить внимание на еще одну жертву любовных перипетий – это Соня, обреченная автором на то, чтобы остаться пустоцветом, несмотря на свою преданную и верную любовь к Николаю Ростову. Можно, конечно, как это и делалось не раз, предположить, что тут сыграли свою роль социальные и материальные соображения (не героев, а автора относительно судеб героев), однако есть сущностные, глубинные мотивы такого сюжетного решения.

 

Вспомним, что говорит Наташа брату, после того как Соня продемонстрировала ему свою верность, отказав Долохову: «Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, бог знает отчего, я знаю верно, что ты не женишься». Мотивировка этого предчувствия возникает в другом месте – в тот самый момент, когда Наташа объясняет кузине свое состояние в связи с Анатолем и при этом перемежает признание оговорками: «Ты этого не можешь понять, Соня…»; «Ты не понимаешь этого». Действительно, не понимает. Соня спасает Наташу от безумного шага, но ее собственная неспособность отдаться чувству, забыться, увлечься или хотя бы вчуже понять это увлечение лишает ее полнокровной, гармоничной женственности, а вместе с тем и толстовского благословения. И именно поэтому она – бесприданница.

 

Княжна Марья и Наташа преодолевают искушение Анатолем, но само это переживание для каждой из них очень важно. Анатоль здесь не столько (точнее, не только) персона, индивидуальность, столько олицетворенный соблазн, зов природы, и, будучи отвергнут лично, он совершенно необходим концептуально: реакция на него, тяга к нему – это своеобразная женская инициация толстовских героинь, а благодаря созданной им перипетии Наташа в конце концов обретает искомую гармонию в Пьере, а княжна Марья – необходимое дополнение, гармонизирующее ее болконскую сущность, в Николае Ростове.

 

*****

Роман «Война и мир» создавался Толстым в самый счастливый для него период. «Я теперь писатель всеми силами своей души, и пишу и обдумываю, как еще никогда не писал и [не] обдум[ывал]. Я счастливый и спокойный муж и отец, не имеющий ни перед кем тайны и никакого желания, кроме того, чтоб все шло попрежнему [так в оригинале – Г.Р.]»¹; «Еще бы я не был счастлив! Все условия счастия совпали для меня»², – такими признаниями изобилуют письма и дневники 1863 г., когда начиналась работа над «Войной и миром». В результате получился самый счастливый роман во всей классической русской литературе. Однако в недрах гармонического мироустройства уже заданы те тенденции, которые в полную мощь развернутся и скажутся впоследствии – и это уже не внутрироманный, а надроманный контекст творчества Толстого в целом. Власть пола, на мгновение заявившая свои права на Наташу Ростову, отныне станет одной из главных тем толстовского творчества и судьбы. Из этого корня вырастет трагедия Анны Карениной, эту гидру пытается задавить Толстой «Крейцеровой сонатой», «Отцом Сергием», с этим врагом он ведет борьбу в собственной семейной жизни.

 

Круг четвертый – философский.

 

Как она могла? – это вопрос не только и, может быть, даже не столько о самой измене, сколько о том, как можно изменить ЕМУ, променять ЕГО на кого бы то ни было.

 

Поиски ответа тем более интересны, что князь Андрей Болконский, пожалуй, самый несовременный, самый непонятный сегодняшним подросткам толстовский герой.

 

То, что его жизненный путь – путь духовных исканий, стало бездумно повторяемым общим местом. Но как-то меньше замечается, что это путь трагических утрат: одна за другой испытываются на состоятельность и отвергаются владеющие им идеи; один за другим уходят из его жизни самые дорогие и необходимые ему люди: жена, отец, Наташа. В начале романа Болконский имеет все, о чем только можно мечтать: аристократическое происхождение, знатность, богатство, блестящее образование, замечательные способности, высокое положение в обществе, карьерные перспективы, семья – то, к чему человек обычно идет долго и трудно, ему дано изначально все и сразу. Но он движется не навстречу преуспеянию, а в прямо противоположном направлении: «эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь – не по мне!» И он уходит – от светского общества, от семьи, потом из армии, после очередного короткого обольщения – от государственной службы, от изменившей ему Наташи, от почетной адъютантской должности при Кутузове. Наконец, из жизни.

 

Почему? И что в этом контексте означает Наташина измена?

 

Для краткости и убедительности обратимся к нескольким ключевым эпизодам.

 

1. Под впечатлением от встречи в Отрадном, которой предшествовала не менее отрадная и благотворная встреча с Пьером в Богучарове, князь Андрей видит воскрешенный весной дуб – и все это вместе наконец-то вливается в его душу целительным потоком и впервые за все время нашего с ним знакомства он испытывает «беспричинное весеннее чувство радости и обновления» А на волне этого чувства происходит переосмысление случившегося ранее: «Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна – все это вдруг вспомнилось ему». Читатель обычно проскакивает эти строки, устремляясь к желанному итогу – воскрешению героя: «Нет, жизнь не кончена в тридцать один год» и т.д. Но нас сейчас интересует не этот временный итог, а сам процесс, точнее – тот угол зрения, под которым рассматривает князь Андрей важнейшие эпизоды своей прошедшей жизни: в одном ряду лучших минут оказываются небо Аустерлица, Пьер на пароме, взволнованная красотой ночи девочка и – мертвое укоризненное лицо жены.

 

Это очень важное для понимания героя обстоятельство: лучшие для него не значит счастливые, лучшие – это минуты прозрения, обретения нового понимания жизни, когда раздвигаются ставшие тесными горизонты и открывается новое небо.

 

2. Любовь к Наташе становится для князя Андрея именно таким моментом – откровением о себе самом: «он удивлялся, как на что-то странное, чуждое, от него не зависящее, на то чувство, которое владело им». Но Пьер – единственный, кому Болконский поверял свои переживания, кто хорошо знал и глубоко понимал его – предугадывает таящуюся в самом Болконском угрозу счастью и настоятельно советует: «Милый друг, я вас прошу, вы не умствуйте, не сомневайтесь, женитесь, женитесь и женитесь… И я уверен, что счастливее вас не будет человека».

 

Не умствуйте… Это все равно, что предложить князю Андрею: не дышите. «…я думаю и не могу не думать» – это крест, и счастье, и условие существования, и стержень личности. В том-то и дело, что лучшие минуты его жизни – те, когда застопорившаяся мысль прорывается сквозь завесу невнятицы и открывает – пусть даже ценой страданий и потерь – новые горизонты смыслов. Важен даже не итог, важен самый этот момент перехода из тьмы к свету. «Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там все счастье, надежда, свет; другая половина – все, где ее нет, там все уныние и темнота…», – так переживает он свою любовь, но, в отличие от Наташи, не спешит к обладанию светом, к материализации счастья – он умеет быть счастлив «умозрительно», умеет, опять-таки в отличие от своей невесты, выразить себя в письмах и даже в состоянии «любовной восторженности» не утрачивает способности рассуждать – в частности об обязанностях перед отцом: «Мне ничего от него не нужно, я был и буду всегда независим, но сделать противное его воле, заслужить его гнев, когда, может быть, так недолго осталось ему быть с нами, разрушило бы наполовину мое счастье». Это не холодное, догматическое умствование – это справедливая мысль, согретая чувством и, в свою очередь, освещающая и облагораживающая его. Но…

 

3. Он сам все объяснит Пьеру при последнем свидании: «Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла… Ну, да ненадолго!» Бремя неусыпной мысли оказывается непосильным.

 

Он ведь и Наташу не может простить не потому, что жесток, а потому, что его чувства всегда под контролем мысли, потому что простить можно душой, сердцем, одно чувство вытесняется другим (так Пьер, проникшись к Наташе жалостью, забывает о своем отвращении к ней, которое испытал, когда узнал об измене; так сама Наташа при известии о гибели Пети забывает свое горе и кидается спасать от смертельного удара мать) – а ум выстраивает логическую цепочку, перебирает-проверяет ее звенья и вновь и вновь упирается в неправомерность, неправильность случившегося, в невыносимое – как она могла?

 

4. Но именно в напряженной работе мысли – притягательная сила личности Болконского. Если бы он остался жив, то, несомненно, к лучшим минутам своей жизни причислил бы момент ранения на Бородинском поле.

 

Толстой оставляет своего героя с его полком в резерве не потому, что князь Андрей призван продемонстрировать «пример самопожертвования и христианско-буддийского непротивления на поле боя»³. Хорош бы он был как военный человек и патриот, если бы занимался такими демонстрациями в момент, когда решается судьба Отечества. «…война так война, а не игрушка», – говорит он Пьеру накануне Бородинской битвы, исполненный решимости «казнить» неприятеля, покусившегося на его родину и его дом. Но Толстой оставляет его лицом к лицу со смертельной опасностью в ситуации вынужденного бездействия, потому что это позволяет обнажить не только человеческую сущность, но и самый механизм существования князя Андрея в мире.

 

Перед тем, как рядом с ним упала граната, Болконский «ни о чем не думал», а только старался «удержаться от созерцания ужаса того положения», в котором он оказался вместе со своим полком. Но вот случилось страшное, и есть считанные секунды на то, чтобы кинуться прочь, припасть к земле, защититься, спастись, и в таких случаях люди действуют, как правило, мгновенно и бессознательно – а князь Андрей смотрел на вертящуюся перед ним гранату и «стоял в нерешительности». Так это выглядело со стороны. На самом деле в нем совершалась главная его работа: он – думал, по-новому вглядываясь в открывшееся ему в этот момент новое мироощущение: «Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух…». «Он думал это» – вместо того, чтобы подчиниться инстинкту самосохранения, и думал о том, что на него смотрят, и, через какое-то время очнувшись за чертой, за которой его, прежнего, больше уже не будет, он все-таки додумает то, что открылось ему в момент смертельной угрозы: «Что-то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».

 

«Ты всем хорош, André, но у тебя есть какая-то гордость мысли, <…> и это большой грех», – говорила ему сестра перед его первой войной. «Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить…» – вторит ей через годы Наташа. Избыточность болконской сущности, болконского умствования в князе Андрее приобретает, по Толстому, несовместимый с жизнью характер.

 

«Что-то», чего он не понимал, и есть сама жизнь вне каких бы то ни было рациональных обоснований, не поддающаяся гордой мысли, не измеряемая, не описываемая ею. Персонифицированным воплощением этой жизни и является Наташа Ростова, которая, по словам Пьера, не удостоивает быть умной.

 

А князь Андрей, как и герой Достоевского, не мог полюбить жизнь больше, чем смысл ее. И поэтому он теряет – сначала Наташу, а потом и саму жизнь⁴.

 

*****

В дневнике Толстого, в ходе работы над романом, появляется запись: «Всё, всё, что делают люди – делают по требованиям всей природы. А ум только подделывает под каждый поступок свои мнимые причины, который для одного человека называет – убеждения – вера и для народов (в истории) называет идеи. Это одна из самых острых и вредных ошибок. Шахматная игра ума идет независимо от жизни, а жизнь от нее»⁵.

 

Одержимый «шахматный игрок» Наполеон подвергается в толстовском романе абсолютному и беспощадному разгрому.

 

На князя Андрея за неистребимое пристрастие к умствованию накладывается предсмертная епитимья в виде толстовской философии любви, в которой действительно сочетаются христианские и буддийские мотивы. Но – «всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию».

 

А пленяет читателя и остается у него в памяти князь Андрей, живущий трудною земною жизнью, – раздражительный и нежный, счастливый и отчаявшийся, томимый тоской по идеалу и упрямо устремленный к разгадке смысла бытия.

 

Да, по логике толстовского романа не годится вкушать от древа познания добра и зла, ибо, как сказано в эпилоге, «если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится сама возможность жизни».

 

Но разве сама эта романная логика не гордыней человеческой мысли порождена?

 

------

1. Толстой Л.Н. ПСС. Т. Т. 61. М.: «ТЕРРА»-«TERRA», 1992. С. 24.

2. Там же. Т. 48 – 49. С. 49.

3. Полтавец Е. «Нерешённый, висячий вопрос…» Почему погиб Андрей Болконский? Литература. 2002. № 29 / http://lit.1september.ru/view_article.php?ID=200202904

4. О месте князя Андрея в типологии героев русской литературы см.: Ребель Г.М. Герои и жанровые формы романов Тургенева и Достоевского. (Типологические явления русской литературы XIX века). Пермь: ПГПУ, 2007. С. 31 – 49.

5. Толстой Л.Н. ПСС. Т. 48 - 49. М.: «ТЕРРА»-«TERRA», 1992. С. 52 – 53.

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева


Архив «Филолога»: