Одним из наименее популярных мифологических сюжетов о поэте в мировом искусстве является история фракийского кифареда Фамирида (другие возможные варианты этого имени в русском языке – Фамир, Фамира, Фамирис; Тамир, Тамира, Тамирид, Тамирис). Этот факт легко объясняется необыкновенной популярностью его мифических соперниц – девяти прекрасных муз, в любви к которым объяснялись в стихах многие поколения поэтов. “Соседы да блюдут союзы; / И вам, возлюбленные Музы, / За горьки слезы и за страх, / За грозно время и плачевно / Да будет радость повседневно…” (М.В. Ломоносов “Ода на день восшествия на престол... Елисаветы Петровны 1748 года”¹); “Боги взор свой отвращают / От нелюбящего муз, / Фурии ему влагают / В сердце черство грубый вкус, / Жажду злата и сребра. / Враг он общего добра!” (Г.Р. Державин “Любителю художеств”²); “Прости, Поэт! судьбина вновь / Мне посох странника вручила; / Но к Музам чистая любовь / Уж нас навек соединила!” (Е.А. Баратынский “К Кюхельбекеру (Прости, Поэт! судьбина вновь…)”³); “Пускай игривою толпой / Слетят родные наши музы; / Им первый кубок круговой, / Друзья! священны нам их узы…” (А.С. Пушкин “Мое завещание (Друзьям)”⁴); “А я иду владеть чудесным садом, / Где шелест трав и восклицанья муз” (А.А. Ахматова “Пусть голоса органа снова грянут…”⁵); “Раздается гортанное пенье. / Шар земной облетающих муз / Непреложны повсюду веленья!..” (Н.С. Гумилев “Замбези”⁶).

 

Примеров, которые иллюстрируют однозначно позитивное восприятие муз, в поэзии необычайно много, приводить их можно до бесконечности. И вполне очевидно, что мрачная история о том, как после состязания в пении «музы-победительницы в наказание за дерзость ослепили Фамирида и лишили его голоса и умения играть на кифаре»⁷, не вписывается в рамки их традиционного восприятия. Представить обворожительных певуний в роли палачей, собственноручно выкалывающих глаза человеку, общеевропейскому культурному сознанию оказалось даже сложнее, чем вообразить красавца Аполлона сдирающим кожу с уродливого сатира Марсия.

 

Тем не менее, в русской литературе есть два весьма любопытных произведения, написанных по мотивам мифа о состязании смертного с музами. Это новелла А.А. Кондратьева «Фамирид» (1905 г.), посвященная «дорогому учителю Иннокентию Федоровичу Анненскому», и «вакхическая драма» «Фамира-кифарэд» (1906 г.), принадлежащая перу самого И.Ф. Анненского, заключительное звено драматической тетралогии на античные сюжеты и единственная из его пьес, нашедшая сценическое воплощение (1916 г., постановка А.Таирова на сцене Камерного театра).

 

Вот как излагал И.Ф. Анненский историю взаимодействия этих двух текстов в авторском предисловии (по сути, это взаимодействие отрицая): «Мое произведение было задумано давно, лет шесть тому назад, но особенно пристально стал я его обдумывать в последние пять месяцев. А. А. Кондратьев сделал мне честь посвятить мне написанную им на ту же тему прелестную сказку, где музы выкалывают Фамире глаза своими шпильками. Он рассказывал мне о своем замысле уже года полтора тому назад, причем я также сообщил ему о мысли моей написать трагического «Фамиру», но почти ничего не сказал ему при этом о характере самой трагедии, так как никогда ранее не говорю никому о планах своих произведений, – во всяком случае, ни со сказкой г. Кондратьева, ни, вероятно, с драмой Софокла мой «Фамира» не имеет ничего общего, кроме мифических имен и вышеупомянутого остова сказки»⁸.

 

Действительно, «Фамира-кифарэд» ни в коей мере не является подражанием «побежденного учителя победителю ученику», как можно было бы подумать, исходя из хронологии написания этих произведений. При последовательном их прочтении в первую очередь поражает не сходство, а именно разность в интерпретации одного и того же сюжета. Даже если совершенно оставить в стороне особенности, неизбежно накладываемые принадлежностью текстов к различным литературным родам и жанрам, а рассматривать исключительно «мифические имена и вышеупомянутый остов», общность которых был согласен признать и сам И.Ф. Анненский, на первый план выходит отнюдь не тождество, а различия.

 

Фамирид А.А. Кондратьева впервые предстает перед читателем как утомленный путник, томимый жаждой и голодом вполне земного свойства: «Сильно устали его покрытые пылью ноги, а кожа сандалий во многих местах протерлась. За спиною болталась легкая тыква, внутри которой давно было сухо; чрез плечо висела красивая пестро раскрашенная кифара. (…) Измученный длинной дорогой, странник подошел к роднику и опустился возле него на цветы черных ирисов и лилово-синих фиалок. Затем он снял круглую шляпу с полями, кифару, пустую тыкву, сумку из шкуры дикой свиньи, положил на траву свой длинный дорожный посох, а сам, став на колени, припал губами к холодной чистой воде и долго не мог оторваться»⁹. Таким совершенно будничным образом происходит его приобщение чудесной воде Иппокрены, излюбленного Пегасом и музами источника вдохновения, после чего он начинает понимать язык зверей, птиц, цветов и деревьев. Однако обретение этой сверхъестественной способности не меняет земной, человеческой сущности его самого. Он заедает чудесную воду ячменными, с медом спеченными хлебцами, чтобы утолить голод. Он недоволен музами из-за того, что их приход к источнику помешал ему целовать хорошенькую наяду. Он не может удержаться от мальчишеского желания публично высмеять своих божественных соперниц в песне, догадавшись, что принять участие в состязании с ним старшей из них, Евтерпе, помешало любовное свидание. И до самого последнего момента своей жизни, жестоко избитый и ослепленный, стоящий на краю утеса, с которого вот-вот соскользнет, он продолжает верить, что светлый Аполлон не оставит своего родного внука и верного служителя и исцелит его во имя торжества добра и справедливости.

 

Фамиру И.Ф. Анненского мудрый Силен не случайно называет «эфемером»x. В отличие от своего литературного предшественника, он не приемлет обыденных человеческих радостей и забот: «Он сердцем чужд и играм, и толпе…»¹¹; «Живет в мечтах он. Сердцем горд и сух… / И музыкой он болен»¹². Сам о себе он говорит следующее: «…живу я / Для черно-звездных высей; лишь они / На языке замедленном и нежном, / Как вечера струисто-светлый воздух, / Мне иногда поют. И тот язык, / Как будто уловив его созвучья, / Я передать пытаюсь, но тоской, / Одной моей тоскою полны струны»¹³. В пьесе инициатором состязания кифареда с музами выступает его мать, прекрасная нимфа Аргиопэ, стремящаяся таким образом обрести признание и любовь сына, с которым была вынужденно разлучена с момента его рождения. Именно этот образ является воплощением противоречивой чувственной стихии: подлинная материнская нежность, страдание и чувство вины сочетаются в ней с противоестественным влечением к сыну, в котором она видит повторение юной красоты своего единственного возлюбленного, и жгучей ревностью ко всему, что может привлечь сердце Фамиры. Именно её призрак царя Филаммона, отца Фамиры, обвиняет в несчастье их сына, который, лишившись по приговору богов музыкального дара, желает «еще черней и глубже вырыть яму ночи»¹⁴ и собственноручно выжигает себе глаза горящим углем.

 

Представляется вполне очевидным, что Фамирид А.А. Кондратьева и Фамира И.Ф. Анненского представляют собой две резко контрастирующих интерпретации одного и того же мифологического образа.

 

В исключительном, казалось бы, образе поэта, ставшего соперником муз, А.А. Кондратьев акцентирует обыденность и повседневность – его поведения, помыслов и, в известном смысле, самой его трагической судьбы. Не случайно автор искусно вкрапляет в свое повествование целый ряд аллюзий на мифы, в сюжетном плане перекликающиеся с историей Фамирида. Появляющиеся у источника болтливые сороки оказываются заколдованными дочерьми царя Пиера, которые когда-то осмелились неосторожно сравнить себя с музами; в их речах упоминаются другие жертвы божественного гнева – превращенная в чайку красавица Гальциона и ощипанные девы-птицы сирены; сами музы, угрожая Фамириду, обещают, что он будет завидовать Марсию; давший приют поэту старый царь Эврит обречен пасть от руки любимца богов Геракла, которому не захотел отдать на поругание свою дочь Иолу и т.д. Мысль о том, что человек как таковой обречен на соперничество с богами (судьбой, природой, вечностью) и последующую за этим расплату, таким образом постепенно выводится на первый план.

 

И.Ф. Анненский, напротив, делает акцент на исключительности поэта и его одиночестве в окружающем мире. Ему не нужны богатство, слава, любовь и дружба. Друзьями Фамира называет лишь седые камни, живущие «глубоким созерцаньем»¹⁵, и обвиняет в бессердечии своего великого предшественника Орфея, оживлявшего их и заставлявшего плясать. Он томится не жаждой борьбы с высшими силами, но жаждой постижения красоты, тоской по неизведанному. «В щите у черепахи запертой / и плачущий по звездам горный воздух»¹⁶ – это метафора не только музыки, но и душевного состояния самого певца. С поэтической условностью и символичностью образа юного кифареда гармонично согласуется вся атмосфера соименного ему произведения. Как герой стремится выйти за рамки обыденного существования, так и сама пьеса стремится преодолеть жанровые каноны. Непросто найти в истории литературы другой пример формально драматического произведения, столь демонстративно не предназначенного автором для постановки: подзаголовки сцен дают им поэтически и вряд ли воплотимые средствами театрального искусства характеристики («Сцена первая, бледно-холодная», «Сцена третья, еще багровых лучей», «Сцена пятая, темно-сапфирная» и др.); весь текст изобилует ремарками, совершенно не реализуемыми сценически («Пахнет тмином»,¹⁷ «Пчелы, стрекозы, бабочки на лугу, на цветах, в цветах…»¹⁸, «Порыв ветра, за ним другой, третий. Из лесу летит пыль, и в ней кружатся листья, где-то скрипят ветки»¹⁹ и т.п.).

 

Необходимо отметить, однако, что несмотря на очевидную разность двух интерпретаций мифа о сопернике муз, есть между ними и одна существенная общность: в обоих произведениях герой не проигрывает состязания и остается не побежденным (что противоречит первоисточнику). В подробном описании состязания, данном А.А. Кондратьевым, сразу обращает на себя внимание благосклонное отношение слушателей к певцу: «Кругом стоял нерешительный шепот. Два кентавра втихомолку спорили между собой, чья песня лучше. Нимфы сочувственно глядели на Фамирида и, видимо, не собирались присуждать пальмы первенства его соперницам»²⁰. Объективное судейское решение остается не вынесенным, поскольку богини, разгневанные насмешками смертного, нападают на него еще до конца испытаний. В пьесе И.Ф. Анненского музы ни разу не появляются на сцене, однако из слов Фамиры очевидно, что назначенное состязание не состоялось, поскольку певец сам отказался от участия в нем: «Я не играл. Не думай, чтобы их / Боялся я. Но бесполезны судьи / Меж музою и человеком»²¹. И хотя официально он признан побежденным за свой отказ, фактически это не так, поскольку мучающее художника сознание несовершенства собственного творчества отнюдь не свидетельствует о его ничтожестве.

 

В конечном итоге именно трагическое величие поэта, внешне униженного и искалеченного, но не побежденного внутренне, оказывается предметом осмысления в обоих указанных произведениях. Эта особенность внутренне объединяет их не в меньшей степени, чем мифологическая первооснова, и в то же время не умаляет авторской индивидуальности (идейной, образной, стилистической и т.д. и т.п.) двух замечательных писателей в изображении поэта и его судьбы. В состязании двух кифаредов «серебряного века» нет проигравшего.

 

-----

1. Русская поэзия XVII – XX веков // Электронная библиотека: Шедевры мировой культуры на CD. – М.: ДиректМедиа Паблишинг, 2004. – с. 21 680

2. Там же, с. 12 898

3. Баратынский Е.А. Полное собрание стихотворений. – Л.: Советский писатель, 1989. – с. 70

4. Пушкин А.С. Собрание сочинений в шести томах. – М.: Библиотека «Огонек», издательство «Правда», 1969. – т.2. – с. 74

5. Ахматова А.А. Сочинения в двух томах. – М.: Издательство «Цитадель», 1997. – т. 1. – с. 165

6. Гумилев Н.С. Собрание сочинений. – М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2000. – с. 133

7. Мифы народов мира. Энциклопедия: в 2-х т./Гл. ред. С.А. Токарев – М.: НИ «Большая Российская Энциклопедия», 2000. – т.2, К – Я. – с. 556

8. Анненский И.Ф. Стихотворения. Трагедия. Переводы / Сост., предисл., примеч., биограф. хрон. В.П. Смирнова. – М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2000. – (Б-ка классической поэзии) – с. 234

9. Кондратьев А.А. Сны: романы, повесть, рассказы. – СПб.: Северо-Запад, 1993. – с. 271 – 272

10. Анненский И.Ф. Стихотворения. Трагедия. Переводы / Сост., предисл., примеч., биограф. хрон. В.П. Смирнова. – М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2000. – (Б-ка классической поэзии) – с. 278

11. Там же, с. 266

12. Там же, с. 272

13. Там же, с. 259

14. Там же, с. 314

15. Там же, с. 278

16. Там же, с. 251

17. Там же, с. 235

18. Там же, с. 249

19. Там же, с. 317

20. Кондратьев А.А. Сны: романы, повесть, рассказы. – СПб.: Северо-Запад, 1993. – с. 296

21. Анненский И.Ф. Стихотворения. Трагедия. Переводы / Сост., предисл., примеч., биограф. хрон. В.П. Смирнова. – М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2000. – (Б-ка классической поэзии) – с. 306

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева


Архив «Филолога»: