Было так. Сидели в гостинице, в Березниках, пили водку и вели беседу три поэта: Марков, Тюленев, Решетов, и еще один прозаик с ними был – автор этих строк. Закусывали крабовыми палочками, адыгейским сыром, запивали исетским пивом. Хорошо так сидели, говорили в очередь да все о вечном – о тараканах, конечно, не о литературе же, литература – это святое, больное, о ней негоже всуе…

 

Долго крепились, пока прозаик не нарушил поэтическое табу:

– А мне вот одна пишущая дама заявила, что литература – это наркотик.

 

Что тут началось! Все заорали враз, как укушенные, и каждый про свое. Долго орали, пока прозаик не взял ручку, бумагу из-под сыра и не пригрозил:

– Сейчас всех перепишу.

 

Что он имел в виду? Все задумались. И вот тогда в наступившей тишине началось ток-шоу о главном, блиц-интервью о сути писательского дела с записью ответов на обрывке упаковочной бумаги. Вот они, эти ответы.

 

Вопрос был для всех один: «Литература – наркотик?».

 

– Ничего подобного. Литература – это… Это воздух.

 

– Конечно, наркотик! Безусловно! Один из лучших – опохмеляться не надо. Читатель, уважающий себя, должен оставаться трезвенником – не верить писателю. Читатель выше писателя: все прекрасное от писателя в нем заключено, но он не выталкивает свои пороки наружу.

 

– Я бы всю страну на этот «наркотик» перевел: потому что он созидает, а не разрушает.

 

Ситуация восхитительна. Как у Маршака: «Смотрите, это – месяц, – зевнув, сказал один. Другой сказал: – Тарелка! – А третий крикнул: – Блин!»

 

Ну как такую ситуацию упустить! И ваш покорный слуга, вернувшись в Пермь, обзвонил писательскую братию (точнее, тех, кто оказался дома) и собрал любопытную коллекцию мнений, выраженных в присущей каждому автору манере. Без подготовки, навскидку – снимок рабочего момента одиннадцатилетней давности.

 

Итак, вопрос: «Литература – наркотик?»

 

 

– Ни в коем случае! Ведь наркотики приносят вред. А Слово – это Бог, и как это может быть наркотиком? А то, что она приносит удовольствие – так и молитва приносит удовольствие, и рождение детей приносит удовольствие. Так что литература приносит хорошее удовольствие, полезное людям. Примерно я совпадаю с Толстым, что талант – это особое физическое состояние человека, и к нему добавляется твое решение – следовать ему или пойти наперекор и стать, например, спортсменом. Я не пошла наперекор. И так же читатель: вот он лежит, читает, получает удовольствие – ну и что? Это тоже не наркотическое удовольствие, это помощь в преодолении страха смерти, в желании понять мир. Не случайно человечество ни одного дня не жило без искусства, люди жили без хлеба, без мира… Ведь животные не работают, они не духовные: волки разорвали зайца – съели, заяц нашел капусту – сгрыз. А духовное существо, человек, не может, не задумываясь о высоком, работать, и даже простой крестьянин, который пашет, имеет свою схему мира, своего Бога, свои слова, которые ему помогают, и свою песню, чтобы спеть на свадьбе, – это уже искусство. Нет, нет, искусство – это так высоко, и так важно. Нет, ну есть любители подросткового кайфа в книжках, но, в принципе, это проходит потом.

 

 

– Я к этому высказыванию отношусь резко отрицательно. Распространенность его не означает, что оно верно. Для меня литература никогда не служила средством заволакивания действительности. Она меня приближала к пониманию действительности. А понимание – это не балдеж, понимание – это напряжение, это гамма переживаний, но в любом случае те ощущения, которые я испытываю, когда пишу, или когда воспринимаю, их нельзя описывать в терминах кайфа. Как относиться к людям, для которых литература – наркотик? Держаться от них подальше, и все.

 

 

– Наркотик не совершенствует человека, но разрушает его мозг. А литература – это один из способов созидать себя, созидать мир через себя и себя через мир.

 

 

– Литература – мой долг. Мне это было дано – записывать ощущения, не факты. И теперь я должна. Это не обсуждается. Не моя воля. И в этом – покой. Чужие суждения о моих работах могут, конечно, ранить – но они не принципиальны, не могут ничего отменить.

 

 

– Может быть, доля правды здесь и есть. Но меня это коробит. Наркоман ведь уходит от действительности. А я хочу мое восхищение миром передать другому. Кому-то помочь разобраться в чем-то. Может быть, литература – это способ познания мира. Нет, человек творит, чтобы возвыситься над жизнью, не жить растением: душа просит.

 

 

– Литература является наркотиком для графоманов. И для тех, кто ее создает, – для талантов. Как ни странно кажется это сочетание. А вообще этот вопрос чрезвычайно сложный, конечно, он уходит корнями в такую глубину времени, когда слово было дело. Самый главный, самый мощный литератор, создавший реальность, есть Господь Бог. Не только литература, но искусство вообще – всякое высокохудожественное произведение – создается в эйфории. Наркотик и особое галлюциногенное состояние творца где-то очень близки друг другу. Хаксли и Бодлер экспериментировали с наркотиками – именно исследовали творческую способность наркотиков. Потом Хаксли написал «Двери восприятия», а Бодлер – «Искусственный рай». И не случайно многие творцы надираются, то есть принимают спиртное, алкоголики. Ну, это их тренируют бесы, понятно. Так что ответ такой: литература близка к наркотику для творцов и графоманов-сумасшедших. А для нормального читателя, который во все тяжкие аналитики самого себя не бросается, ему литература – просто общение с другими людьми, выход за пределы своего замкнутого мирка. Есть, конечно, дамочки, которые дамские романы запоем читают, молодые люди, которые фантастику запоем, – но это так, не наркотик, это легкое опьянение «чтивным вином», я бы сказал. Это преходяще. Наркотик-то ведь забирает человека целиком и навсегда.

 

 

– По-моему, да. Судя по тому, каким спросом пользуются, особенно, детективы. Люди хотят забыться, расслабиться. Для них это наркотик. Для меня – нет, для меня хорошая литература – просто удовольствие. У меня свой наркотик – живопись. Когда что-то получается, я испытываю такое внутреннее ликование, иногда очень сильное…

 

 

– Это неправда, если говорить о литературе. Потому что есть литература – и есть чтиво. Литература тренирует ум, чувства. Это – полигон такой, проверка различных способов переживания различных ситуаций. Для меня литература – учитель. Я считаю, что она может изменить мир. Конечно, это зависит от конкретного произведения искусства и от самого читателя. Он ведь тоже очень разный. Вообще любое произведение искусства – это система знаков, она имеет много уровней. И вот в зависимости от своего развития читатель проходит по тому или другому уровню, и ему открывается в произведении искусства больше или меньше.

 

 

– Я не считаю литературу наркотиком. К наркотику привыкаешь, он укорачивает время твоей личной жизни, укорачивает за счет интенсивности наслаждения отрезком бытия. Писательство не концентрирует чувство наслаждения, а удлиняет твою личную жизнь. Если говорить о наслаждении, то писательство есть наслаждение временем, а наркотик – наслаждение телом.

 

 

– По-моему, это бред. Пошлое утверждение. Писателю дается дар, зачем – никто не знает, но что дается – я знаю и видела, наблюдала, как это происходит. И читателю зачем-то это надо. Тут есть категория высшая, с которой мы не вольны, мы этого не понимаем до конца – какой природы это наслаждение, возвышение. Это категория высокая, ее нельзя переводить в пласт еды, питья и прочего. Пошлые книжки можно и со жвачкой сравнить. Но мы же о литературе говорим?

 

 

– Я думаю, что вполне может быть наркотиком, отчего нет? Наркотик, в смысле – блаженство, увлечение, – безусловно, почему нет? Как для писателей, так и для читателей: я помню, у меня сильно болело сердце – и мне казалось, его ритм выравнивается, когда я читаю Маркеса, которого тогда еще только начали публиковать. А в смысле, что литература может нанести некий вред, подобный сильному наркотику, – я не знаю, тут мне трудно рассуждать. Это дело совести творящего ее.

 

 

– Для настоящего писателя это, может быть, и наркотик. А для меня, например, нет. Я вполне себя контролирую. Я считаю, литература – это графомания, это желание писать, писать и писать. И Толстой был графоман, и любой талантливый писатель должен быть графоманом в этом смысле. Я вот – плохой графоман, у меня нет этой потребности – писать и писать. И читатели также бывают разные.

 

 

– Я себя считаю графоманом, и ничуть этого не стыжусь, потому что под этим словом я понимаю такую вещь: лично я без этого своего существования не представляю. Для меня высшее наслаждение в жизни – это все-таки работа. А народ – он безмолвствует, как всегда. Хотя никуда не делись одержимые девочки, которые читают поэтов каких-то, никуда не делись одержимые мальчики, которые пишут графоманские стихи. Выпускают книжки, как ни странно…

 

 

– Я не согласен. Потому что наркотик имеет дурные последствия, а литература – нет. Это самое главное. А воздействие такое же сильное, я думаю. Но если имеет дурные последствия – то это не литература. Я так к этому отношусь.

 

 

– Литература – наркотик для людей с бедной жизнью, ненасыщенной. Они ищут страстей, которых не хватает им в жизни. Кто-то смотрит боевики, а кто-то читает детективы, приключения. В подростковом возрасте это понятно, когда читают Стивенсона, Купера и всех прочих. А вот люди, которые, повзрослев, так душевно и не развились, они на взрослом материале ищут, может быть, более сильный наркотик. Это – наркотик, действительно, да. У писателей это очень индивидуально. Для Жоржа Сименона писательство было наркотиком, он книгу за книгой писал непрерывно. И для других, мне кажется, процесс вынашивания замысла имеет какой-то наркотический эффект – ходить, думать, жить в этом… Это имеет какой-то оттенок наркотический – виртуальный мир внутри себя создавать. Что касается меня, то я пишу «запоями», погружаюсь и отключаюсь от жизни, да, но это – контролируемое состояние.

 

 

– Это вообще убийственное занятие. Для наших близких, в первую очередь. Это они платят своим здоровьем за наши «радости творчества». И за неудачи тоже.

 

 

– Любая деятельность может оказаться наркотиком, и литература – тоже. Если долго чем-то заниматься, например, варить семье обеды каждый день, то, когда перестанешь этим заниматься, тебе будет чего-то не хватать. Или когда женщина рожает и выходит в декретный отпуск, то сначала ей хорошо без работы, а потом у нее начинается «ломка» и она при первой возможности бежит трудиться. Так же и литература. Человек садится и пишет, все очень просто. Хотя есть разница. Один писатель строит дело так, чтобы подсадить читателя на свою «иглу», как я уже читал где-то: «Акунин подсадил читателя на “иглу”». Это – да, это совершенно верно, читателю уже хочется покупать продолжение и дальше, дальше капать себе в вену этого героя… Прочитают шесть книг Акунина и бьются на полу в страшной «ломке». Это наркотик. А настоящая литература в отличие от «ненастоящей» содержит некие инновации, писатель открывает новые горизонты в человеческом мышлении, в человеческом переживании, он ставит какой-то эксперимент, важный хотя бы для него. А если литератор этим не озабочен – просто не может, не способен или не ставит такой цели – то его дело превращается в то, что называют «рассказыванием историй», как это любят американцы. При этом никаких новых измерений в мозгах читателя не прибавляется, новых ракурсов на мир не открывается, он жует одну и ту же банальность типа: «надо быть добрее друг к другу», или «все мужики – сволочи, все бабы – дуры».

 

 

– Ну, есть тут что-то, да, втягивает. Каждый себе находит что-то – один Акунина, другой Кафку – может, читая, забыть про время. Есть и эффект привыкания. Бывает, прочту хорошую книжку и сразу хочу за вторую браться. А потом чувствую: перебор, надоело, блевать хочется. Передозировка. Мутит, ничего не хочется, берешь что-нибудь простое – мерзкое, непривычное, чтобы перебить оскомину… Для графомана литература безусловный наркотик, даже больше – образ существования. А вообще – в зависимости от того, что пишешь. Когда создаешь новую реальность и если в ней что-то есть – это захватывает.

 

 

– Вряд ли. Наркотик, в принципе, – полная зависимость организма от каких-то вливаний. То есть ты подчинен какому-то ритму и не управляешь им. А литература, я думаю, дело иное: творческий процесс вполне управляем.

 

 

– Согласен: наркотик. Пишущие люди – это продолжение читающих. Вначале они все были читающими, при этом сели на «иглу» литературы и не смогли с нее слезть. Это такая достаточно серьезная вещь, суррогат жизни, который по яркости может сравниться с лучшими минутами жизни реальной. То же свойство у наркотиков. Это не плохо, не хорошо – это так есть. С этим надо жить. Регулирует потребление литературы – культура, она дает ей взлеты, она обусловливает ее падения. Культура перераспределяет по областям сенсуального восприятия человека литературные воздействия: в какие-то годы литература может быть кулинарной книгой, в какие-то – заменителем эротики, в какие-то – заменителем политики… Есть люди, которым литература заменяет жизнь, но их очень немного.

  

Ну, вот вам и тридцать три смелых зверолова – а зверь и ныне там. Хотя, если преодолеть естественное запирание мозгов от чужой мысли, то можно убедиться, что при всей разноречивости суть высказанных мнений едина. Настоящая литература божественна. Память о ней мешает России немедленно раствориться в мире, а ее жителям – рассеяться по миру.

 

Хотя, возможно, именно это в грядущем и произойдет, и люди почтут рассеянье за благо…

 

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева


Архив «Филолога»: