Изучение семиотики не похоже на прямую дорогу. Каждая только что выученная аксиома вдруг начинает иронично подсмеиваться над тобой и грозит трансформироваться в серию парадоксов. Сегодняшний предмет разговора – аксиома о неразрывной связи носителя знака и его референта (объекта мира, на который знак указывает). Эта аксиома звучит так: один объект стоит вместо другого (aliquid stat pro aliquo), но в сознании присутствуют оба.

 

Знак замещает референт, создавая необходимость движения мысли от носителя знака к идее замещённого им объекта. Вернусь к примеру из первой статьи, рассматривая его в контексте нынешнего вопроса:

 

Луна не знает, что она луна,
И светится, не ведая об этом¹.

 

Луна действительно не знает, как мы ее называем. Однако говорящему известно, что спутник Земли носит именно это имя, поскольку язык утвердил конвенцию замещения: слово луна употребляется в случае, если мы намерены указать им на соответствующий референт. Во всех ситуациях произнесения / написания / представления слова луна в сознании возникает образ / идея / понятие об объекте, который носит данное имя. И наоборот: видя луну, мы «заключаем» её в вербальную оболочку знака луна.

 

Возможность коммуникации основана на неразрывной связи между знаком и референтом. Одновременно это и способ бытия самого знака. Более того, из нашей аксиомы с неизбежностью должно выводиться существование объекта, на который знак указывает, каким бы парадоксальным данный объект нам ни казался.

 

В «Имени розы» устами Вильгельма Баскервильского У.Эко рассуждает о так называемых «чистых знаках», или verbum mentis, которые соотносят нас не с самой вещью, но с её идеей: конь как таковой. Эко не раз упоминает, что «учитель скептически отзывался об универсальных идеях»². Он не считал чистые знаки собственно знаками, рассматривая их в качестве технических инструментов мышления, позволяющих совершать путь от универсального к единичному. Из этого следует, что Вильгельм стоял на позициях средневекового философского номинализма, в рамках которого слово (например, конь) соотносится с идеей (коня)³. Но где живёт сама идея? Она находится в нашем сознании, но уж никак не в мире. Противоположную позицию занимали (и продолжают занимать) реалисты (от лат. real, реальный), последовательно проводя в жизнь семиотическую аксиому о связи знака и референта: если есть слово, то непременно где-то в мире, в качестве некоторого объекта, существует идея, которую оно замещает. Именно об этом у Х.Л.Борхеса:

 

Та роза, которая вне тленья и стиха,
<…>
воскресающая волшебством алхимика из тёплой горстки пепла,
<…>
единая вовеки роза роз⁴.

 

Или у Чеслава Милоша:

 

Платон и его идеи: на земле существуют – бегают и сменяют друг друга поколения зайцев, лис, коней, а где-то там, наверху, вечно длятся идеи зайцости, лисости, идея коня и идея треугольника <…>⁵.

 

Каждый из нас, как пишет Борхес, рождается реалистом или номиналистом⁶. Для одних слово «роза» отсылает к реально (вне нас) существующей идее (розе роз), для других – оно лишь слово, связанное с конкретным цветком / понятием о розе. Однако интересно, что это разногласие совершенно не оспаривает аксиоматичность связи между знаком и референтом. В обоих случаях от слова роза протягивается ниточка к объекту, тесно с ним связанному: к розе роз или к конкретной розе. А это значит, что абсолютное проведение в жизнь нашей аксиомы всё же позволяет говорить, что за словом «красота» может стоять и сама красота – абстрактный предмет, а не свойство вещи.

 

Ещё раз повторю, что положение о неразрывной связи между знаком и референтом ни у кого не вызывает сомнений. И потому оно, как правило, не рассматривается как сложное, а значит, заслуживающее нашего внимания и работы мысли. Однако дальнейший разговор коснётся случаев, в которых «несомненная» аксиома может и должна украситься шлейфом наших сомнений.

 

Рассмотрим случаи, в которых, как может показаться наивному семиотику, знак обретает автономность от вещи, а вещь (референт) отделяется от знака:

1. О возможности существования знаков, которые ни на что не указывают (знаков-симулякров).

2. О возможности существования знаков, которые указывают сами на себя.

3. О возможности существования вещей, для которых в языке нет знаков.

 

Знак может проходить несколько стадий своего развития. На первой он указывает на свой референт. Отображая объект мира, знак подчёркивает свою связь с реальностью. На второй стадии знак обращён уже не к самому референту, но к представлению о нём. Здесь он становится знаком знака – «эхом отсутствующего звука, тенью отсутствующей вещи и даже рисунком несуществующего рисунка». Умножая эту ситуацию, знак теряет связь с миром, превращаясь в знак без референта, в пустую форму, в симулякр⁷. В таком контексте можно прочесть известное высказывание Гертруды Стайн: Роза есть роза есть роза есть роза (Rose is a rose is a rose is a rose). Что означает первое слово в этом высказывании? Что значит «роза», если она определяется через розу и далее розу, и вновь розу? В итоге, слово уже не значит ничего. Симулякры, как «пустые формы», не нуждаются в референтах и референции. Возникновение симулякра, по Ж.Бодрийяру, знаменует утрату мира.

 

Примером знака без референта, функционирующего без значения, наподобие пустой вербальной формы, является слово, созданное Станиславом Лемом: сепульки (sepulki). Первое упоминание о сепульках у Лема встречается в «Четырнадцатом путешествии» его «Звёздных дневников»: «Сепульки – элемент цивилизации андритов, играющий значительную роль в их существовании». Лем использует иную, нежели Бодрийяр, технологию создания пустых знаков. Кажется, что он вводит понятие о референте данного слова, приводя информацию о сепульках из Космической Энциклопедии:

 

СЕПУЛЬКИ – элемент цивилизации андритов, связанный с сепулькариями (см. СЕПУЛЬКАРИИ).
СЕПУЛЬКАРИИ – объекты, предназначенные для сепуления (см. СЕПУЛЕНИЕ).
СЕПУЛЕНИЕ – регулярное действие, процесс производства сепулек, совершаемый андритами, живущими на планете Энтропия (см. СЕПУЛЬКИ)⁸.

 

Здесь механизмом создания знака без референта становится определение слова через однокоренные слова, по кругу, то есть в итоге – через само себя (пример псевдонаучного определения). Кстати, в одном из более поздних рассказов цикла Лем, словно между строк, упоминает, что и сама Космическая Энциклопедия – это обман, несуществующий труд. Таким образом, реализуется ещё одно значение бодрийяровского термина: симулякр есть обман, фикция. Фиктивны сепульки, о которых говорит Энциклопедия. Да и сама Энциклопедия – лишь культурный симулякр. Симулякрами становятся и любые слова, которые человек употребляет, не стремясь знать их точное определение. Так, если на экзамене по семиотике (или вне его) студент бодро жонглирует терминами семиозис, семиосфера, симулякр, но при этом не может объяснить их значения, поскольку никогда об этом не задумывался, то можно делать вывод: его сознание есть пространство симулякров. Почему он играет пустыми словами? Потому что считает их «уместными» в данной ситуации или желает «блеснуть» знаниями, произвести впечатление на собеседника. В итоге любовь к симулякрам превращает и самого человека в симулякр.

 

Не указывая никуда, симулякр становится знаком, обращённым к самому себе. Нереферентность превращается в автореференцию, или самореференцию. На какой референт указывает знак я? Только на того, кто именно сейчас его и произносит:

 

Я говорю о себе «я».

 

На какой объект мира указывают следующие высказывания?

 

В высказывании, которое вы сейчас читаете, восемь слов.

Зайчик – это такой маленький зайчик⁹.

 

Кажется, что они указывают сами на себя, становясь автономным от реальности и завлекая нас в «семантические петли». В этом же контексте вновь можно использовать «формулу» Гертруды Стайн. Если роза есть роза есть роза есть роза, то роза и говорит о самой себе. В качестве самореферентных, или описывающих самих себя, можно рассматривать и слова многосложный, труднопроизносимый.

 

Но действительно ли симулякр – это знак без референта, существующий автономно от мира? Действительно ли следствием самореферентности становится превращение знака в симулякр? Посмотрим на эти ситуации внимательнее. На самом деле симулякр, как и любой знак, выступает в языке заместителем какого-то объекта.

Например:

 

- в случае с лемовскими сепульками, мы имеем дело с автором, который намеренно (определяя это слово по кругу, через однокоренные слова), так и не поведал нам, что же такое / кто же такие сепульки, скрывающиеся за этим странным словом. Существуют ли они как неделимый организм или можно говорить о каждой из сепулек в отдельности? Однако это не значит, что сам Лем не связывал это притягательное слово с конкретным объектом. Для Лема это слово имело референт. Что остаётся читателю? Только верить, что сепульки существуют;

 

-в ситуации с псевдоинтеллектуалом, употребляющим слова как пустые, не наполненные значением формы, мы видим перед собой человека, который не пожелал узнать значения «модных» терминов. Но это не значит, что сами слова-знаки указывают в никуда. Для истинно образованного человека они имеют значение и «привязаны» к определённой сфере мысли;

 

- в высказывании «Я говорю о себе “я”» слово «я» заместило человека, сказавшего так о себе, или личность говорящего. Замечу, что толковые словари любого языка испытывают большие сложности с определением значения этого слова. Объясняя, что значит «я», словарь показывает нам только направление референции «я», функциональное назначение знака: так говорит о себе сам говорящий¹⁰. Причина кроется в том, что этот знак в каждом акте речи имеет единственно возможный референт – самого говорящего. Каждый из нас может примерить это местоимение только на себя.

 

Может быть, только ситуация с самореферентными выражениями требует чуть более сложного «подтверждения» аксиомы о связи знака с референтом. Нам действительно кажется, что самореференция происходит как процесс, в котором выражение указывает само на себя, одновременно выполняя функции и знаконосителя, и референта, то есть создавая «петлю», в которую попадает наш разум:

- слово «многосложный», в том числе, говорит о количестве своих слогов;

- то же с высказыванием «в высказывании, которое вы сейчас читаете, восемь слов».

 

Но это только кажущаяся ситуация. В действительности эти случаи не выходят за рамки нашей аксиомы. И здесь знак указывает на нечто вне самого себя. Так, знаконоситель (звуковая / графическая последовательность) многосложный – это начальный уровень восприятия знака. В нашем сознании материя знака (слышимое или видимое слово) замещает слово «многосложный». Однако это не «то же самое» слово! Теперь мы его не просто слышим-видим-представляем, но словно наблюдаем со стороны, отодвигаем от себя, чтобы, посчитав его слоги, обнаружить, что их действительно «много». Слово, которое мы анализируем, находится уже на другом уровне восприятия.

 

Так же и с примером «в высказывании, которое вы сейчас читаете, восемь слов». На первом уровне мы воспринимаем знаконоситель – написанное высказывание. Для того чтобы определить степень его истинности (а действительно ли в нём восемь слов?), мы должны перейти на второй уровень восприятия – ещё раз увидеть это предложение и убедиться в том, что слов восемь. Таким образом, на первом уровне происходит восприятие знаконосителя, на втором – возникает референт. Несмотря на то, что они обладают одинаковой формой, это разные сущности, принадлежащие разным измерениям. В знаменитой книге Дагласа Хофштадтера обнаружение референта в ситуациях кажущейся самореферентности приравнено к прыжку из системы, за пределы системы¹¹.

 

Каждый из нас совершает «прыжок из системы», говоря сам с собой, осмысляя себя. Внутренняя речь и рефлексия есть выход за пределы собственного «я», когда одно «я» видит другое «я» в качестве своего собеседника. Знак всегда удваивает реальность. Размышляя о себе, мы также совершаем знаковый процесс удвоения. Об опасности «потеряться» в собственных «я» очень любил писать Х.Л. Борхес. Я-Борхес бреду по Буэнос-Айресу и везде сталкиваюсь с Борхесом: его имя в библиографическом словаре, в списках преподавателей университета, на обложках книг. Но кто пишет эти книги – я или он? Я-Борхес целиком отдавал себя ему-Борхесу и теперь тщетно пытаюсь освободиться от него. Борхесу кажется, что он – это два человека: частное лицо и известный писатель, общественный деятель. Он не думает о себе как о себе. Отсюда парадоксальный финал: я не знаю, кто из нас двоих пишет сейчас эту фразу¹².

 

Следующая ситуация, которая, казалось бы, тоже может заставить нас усомниться в необходимости обязательной связки «знак-референт», – это возможность допустить, что в мире существуют вещи, которые не получили в языке воплощения в виде знаков. Начну с древней философской загадки: «Шумит ли падающее дерево, если рядом нет никого, кто услышал бы этот шум»? С семиотической точки зрения, ситуация, когда ломающееся дерево производит звук, выступает референтом для слов «шум», «треск» и т.д. Но если нет человека, который наблюдает эту ситуацию и отображает её в знаке (слове, картине, музыкальном тексте), то откуда мы знаем о шуме падающего дерева? Падает ли оно? Шумит ли оно?

 

Esse est percipi, существовать – значит быть воспринимаемым, заключённым в материальную форму знака. Языки, знаковые системы, обеспечивают человеку «существование» мира. Реальность становится в полном смысле реальностью, когда переводится на язык. Как языковое существо, человек не может воспринимать несемиотизированные (не ставшие знаком) феномены. Мир существует только будучи зафиксированным в языке. Мы знаем о существовании пеликана, даже если ни разу не видели его непосредственно. И это только потому, что в наших языках есть знак – слово «пеликан», его картинка, фотография, которые уже заместили для нас это существо. Даже увидев нечто незнакомое, неизвестное, для которого в нашем личном словаре нет имени, мы спрашиваем: что это? И в этот момент неизвестный объект уже заместился в нашем сознании знаком с предельно общим значением (что, нечто), но всё-таки знаком. Мы осуществляем «перевод» мира в знаки. Подобно этому, пишет Ю.Лотман, химические вещества могут усваиваться клеткой, только если они переведены в свойственные ей биохимические структуры. Оба случая – частные проявления одного и того же закона¹³. Именно перевод мира в знаки позволяет нам знать о существовании мира. Но тогда за отсутствием знака будет стоять и отсутствие вещи.

 

Я покажу эту парадоксальную мысль на примере эссе Х.Л.Борхеса «Тлён, Укбар, Орбис терциус». Здесь описывается язык, в котором нет существительных. Первичной клеткой этого языка являются безличные глаголы. Например, нет слова «луна», а есть глагол «лунарить». Борхес пишет, что предметную ситуацию «луна поднялась над рекой» жители Тлёна отображают как «вверх над постоянным течь залунело»¹⁴. Возникает вопрос: каким видят мир носители такого языка? Они «<…> понимают мир как ряд ментальных процессов, развёртывающихся не в пространстве, а во временнóй последовательности»¹⁵. Живя в предметном мире, где есть, например, луна и деревья, они не подозревают об их существовании, поскольку эти объекты не зафиксированы в слове. Их мир – движение: изменение цвета, света, звука, мысли. Об этом же в эссе «Бессмертный»:

 

«<…> Аргус ассоциирует всё иначе <…>; и может, для него даже не существует предметов, а вместо них головокружительная и непрерывная игра кратких впечатлений»¹⁶.

 

Два человека видят один и тот же мир. Но разве «один и тот же», если для одного человека этот мир есть собрание предметов в пространстве, а другой эти предметы не видит? Причина в языке, лишённом существительных, то есть знаков, замещающих предметные формы. Более того, Борхес отмечает наличие в грамматике только безличных глаголов. Если развивать его мысль дальше, то мы должны констатировать и отсутствие личных местоимений, которыми язык замещает такой «предмет», как лицо, участник коммуникации. А это значит, что носитель такого странного языка не мог означить самого себя в качестве «я»: не мог мыслить себя в качестве субъекта мысли и одновременно её объекта. В этом языке человек не в силах отобразить процесс своего мышления – сказать «я думаю, я мыслю». Возникнет лишь «думается-мыслится». Но это состояние берётся вне конкретного субъекта. Язык запрещает здесь не только видеть предметы, но и идентифицировать себя самого.

 

Такая ситуация, как ни парадоксально, выступает ещё одним доказательством в пользу универсального семиотического закона о неразрывности знака и референта. Просто в данном случае, члены бинома «знак-референт» наделены нулевыми значениями: отсутствие знака неразрывно связано с отсутствием вещи.

 

В итоге, семиотические аксиомы остаются незыблемыми. Но тот, кто хочет постигнуть сущность семиотики (как и любой науки), не должен бояться, когда только что выученная аксиома иронично подсмеивается, рождая серию парадоксов. Сомнения, которые мы проверяем, лишь укрепляют знания. Там же, где кончаются сомнения, кончается и наука. Сомнения надо подчёркивать, а не замазывать¹⁷.

 

-----

1. Борхес Х.Л. Стихотворения. Новеллы. Эссе. М.: НФ Пушкинская библиотека, 2003. C. 77.

2. Эко У. Имя розы. СПб.: Symposium, 2002. С. 39.

3. Номинализм – от лат. nomina, имена, nominalis, относящийся к названиям.

4. Борхес Х.Л. Сочинения в трёх томах. Т.3. Рига: Полярис, 1994. С. 12.

5. Plato i jego idee: na ziemi biegaja i przemijaja zajace, lisy, konie, ale gdzies tam w górze trwaja wiecznie idee zajeczosci, lisowatosci, koniowatosci, wespól z idea trójkata <…> (перевод мой. – Е.Б.). – Milosz Cz. Abecadlo. Kraków: Wydawnictwo literackie, 2010. S. 105.

6. Борхес Х.Л. От аллегорий к романам / Борхес Х.Л. Стихотворения. Новеллы. Эссе. М.: НФ Пушкинская библиотека, 2003. С. 530.

7. Бодрийяр Ж. Симуляция и симулякры // Режим доступа: http://lit.lib.ru/k/kachalow_a/simulacres_et_simulation.shtml

8. Lem S. Podróz czternasta // Lem S. Dzienniki gwiazdowe. Kraków: Wydawnictwo literackie, 1982. S. 131. Перевод мой. – Е.Б.

9. Это автореферентное определение мой сын Филипп Бразговский произвёл в возрасте двух с половиной лет.

10. Я – служит для обозначения говорящим самого себя, употребляется для обозначения своей личности // Ожегов С.И. Словарь русского языка. М.: Русский язык, 1977. С. 839.

11. Хофштадтер Д. Гёдель. Эшер. Бах. Эта бесконечная гирлянда. Самара: БахраХ-М, 2001. С. 447-448.

12. Борхес Х.Л. Стихотворения. Новеллы. Эссе. М.: НФ Пушкинская библиотека, 2003. С. 304.

13. Лотман Ю.М. О семиосфере // Лотман Ю.М. Чему учатся люди. Статьи и заметки. М.: Центр книги Рудомино, 2010. С. 88-89.

14. Борхес Х.Л. Тлён, Укбар, Орбис терциус // Борхес Х.Л. Стихотворения. Новеллы. Эссе. М.: НФ Пушкинская библиотека, 2003. С. 108.

15. Там же. С. 109.

16. Борхес Х.Л. Бессмертный // Борхес Х.Л. Стихотворения. Новеллы. Эссе. М.: НФ Пушкинская библиотека, 2003. С. 210.

17. Афоризм, как предполагается, принадлежит российскому физику Петру Леонидовичу Капице.

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева


Архив «Филолога»: