«Воспитание должно готовить к жизни во времени, – пишет В.В.Зеньковский, – но и к жизни в вечности – к жизни земной и к жизни вечно»¹ . В двадцатом столетии педагогика забывает об этом основополагающем своем предназначении, сосредоточив все усилия на формировании человека социального, общественно полезного, упуская из виду, что социальность, при всей ее значимости, далеко не единственная и даже не первичная ипостась человеческого бытия. Подобная однолинейность в развитии личности неизбежно приводит к серьезным негативным последствиям, и особенно опасно, что такой опыт становится национальной практикой, закрепляется в менталитете как идеал. Сегодня, когда мы переживаем возрождение антропологического подхода к воспитанию, когда само воспитание «оказалось востребованным в его изначальном бытийственном понимании как педагогика бытия»², актуальным видится обращение к опыту предшествующих эпох с целью реинтеграции важнейших национальных и общечеловеческих бытийно-философских категорий, первыми среди которых являются духовность и нравственность. Семантический анализ данных слов показывает их смысловую связанность, причем нравственное выступает составной частью духовного, своего рода связующим звеном бытового и бытийного, философского и социального, поскольку поддается нормированию и в житейской практике сводится к устойчивому набору запретов и требований, предъявляемых обществом к индивиду. Духовность как «стремление к внутреннему совершенствованию, высоте духа»³ выходит далеко за грани бытового и нормативного, становясь в ряд сущностных, онтологических проблем. Таким образом, духовно-нравственное воспитание следует рассматривать как развитие, а впоследствии саморазвитие в индивидууме его лучших душевных свойств, качественно меняющих, совершенствующих природу личности и обогащающих мир вокруг нее.

 

Н.Г.Гарин-Михайловский обратился к теме воспитания в атмосфере острой полемики, охватившей российское общество последней трети XIX столетия. Общественно-политические перемены в стране и набирающее обороты революционное движение ставили перед обществом вопрос о выборе глобальной стратегии развития, основанной на радикальных (революционных) изменениях или на эволюции, с ее опорой на традиционные устои, источником и охранителем которых служила семья.

 

Революционеры видели в патриархальной семье опору существующего государственного строя, покоящегося на строгой иерархии, и выступали с резкой критикой традиционной системы семейного воспитания. Образцом концепции, направленной на коренную ломку устоявшихся педагогических воззрений, могут служить «Письма о воспитании» Н.В.Шелгунова, обратившегося к анализу психолого-педагогического статуса матери в русской семье – главному источнику формирования незрелой личности с низким коэффициентом гражданского самосознания и волевых качеств. В том же ключе тему женского воспитания интерпретировал и один из героев А.П.Чехова: «Современная женщина так же слезлива и груба сердцем, как и в средние века. И, по-моему, вполне благоразумно поступают те, которые советуют ей воспитываться, как мужчина»⁴. Речь здесь, безусловно, не шла о попытке принизить роль женщины или ущемить ее права. Проблема заключалась в том, что, замкнутая в ограниченный бытом круг жизни, русская женщина не могла идти в ногу с веком, не обладала необходимым общественным опытом. В связи с этим Н.В.Шелгунов с горечью замечает: «...все, что нас делает людьми, мы узнаем не дома, а где-то в другом месте и много после домашнего воспитания»⁵. Вторжение общества в столь заповедную сферу явилось показателем давно назревшего кризиса института семьи. Однако радикальные перемены могли повлечь за собой необратимые последствия. Понимая всю полноту ответственности, ложившуюся на их плечи, русские писатели с большой осторожностью предлагали свои концепции на суд общественности. Одной из интересных, на наш взгляд, и по сей день недостаточно изученной и оцененной является художественная концепция Н.Г.Гарина-Михайловского, воплощенная в его автобиографической тетралогии «Детство Темы», «Гимназисты», «Студенты», «Инженеры», первая часть которой, по мнению авторитетного критика Ф.Д.Батюшкова, «стоит целого трактата по педагогии»⁶ .

 

Актуализируя собственный жизненный опыт, Н.Г.Гарин-Михайловский выдвигает в качестве идеала традиционную русскую модель семейного воспитания, подчеркивая приоритет женщины в приобщении ребенка к основам духовности, в развитии в нем нравственных начал. Духовная близость писателя с его собственной матерью, Глафирой Николаевной, продолжалась до самой ее смерти. В одном из последних писем к ней он замечает: «Все пройдет, все минет, все дойдет до назначенного ему, но выращенное Вами поколение все будет продолжаться, передавая из рода в род завещанную Вами нравственность, честь и семейственность... Ваш любящий и следующий по указанному Вами, моей дорогой мамой, пути – Ника»⁷. В этих словах и пронесенная сквозь жизнь идея преемственности, и глубокое понимание роли матери в выборе земного пути, осознаваемого не в узком смысле (как род деятельности), а в самом широком – онтологическом.

 

Выстраивая идеальную, с его точки зрения, парадигму семейного воспитания, Н.Г.Гарин-Михайловский старался учесть весь объем национального опыта. Для этого он знакомит читателя с тремя сословными воспитательными моделями: дворянской (Карташевы), разночинской (Корневы), простонародной (прислуга, улица). Во всех трех случаях духовно-нравственным развитием детей занимаются матери. Однако принципы и определяемые ими приемы и методы совершенно между собой не схожи.

 

Аглаида Васильевна Карташева, которую биограф Н.Г.Гарина-Михайловского П.В.Быков назвал святой женщиной и идеальной семьянинкой⁸, подходит к воспитанию детей и в особенности сына Артемия, как тонкий психолог. В ее воспитательной стратегии чувствуется продуманная программа, базирующаяся на серьезном чтении и постоянных размышлениях. Ее образ – антитеза распространенному в российском обществе типу матерей, названному Н.В.Шелгуновым «чадолюбивыми медведицами»⁹. Любовь Карташевой деятельна, направлена на преображение духовного мира детей, совершаемое в русле христианской доктрины. Приведем в качестве иллюстрации два эпизода.

 

В главе «Прощение» («Детство Тёмы») автор акцентирует внимание читателя на христианском аспекте воспитания главного героя (этот оттенок значения доминирует в самом названии главы). Особенно примечателен откровенный разговор матери с сыном, пережившим тяжелое потрясение и в результате замкнувшимся, озлобившимся. В нем Аглаида Васильевна обратилась к образу Христа, пытаясь библейскими истинами уврачевать душу ребенка, хотя была категорически не согласна с «методами воспитания мальчиков», продемонстрированными мужем. Будучи глубоко верующим человеком, она прекрасно понимала, насколько опасно для детской души разъедающее чувство ненависти к ближнему, даже если оно вызвано жестокостью отца. Перед нами образец урока духовности и нравственности, преподнесенного не в научно-философских категориях и не в застывших формах житейской моралистики. Примечательно, что образ Христа перекликается в рассказе Аглаиды Васильевны с образом отца – героя войны. Несмотря на краткость, данная аналогия занимает сильную позицию в разговоре, позволяя четко обозначить объект, куда должно быть направлено первое движение преображенной души ребенка.

 

Тема духовно-нравственного воспитания звучит и в повести «Гимназисты». Причем здесь она осложняется тем, что главный герой переживает период становления самосознания, отрыва от семьи и вхождения в социум и связанный с этим кризис веры, проповедуемых в семье морально-нравственных устоев. Писатель показывает, что даже в такой сложной педагогической ситуации, когда многообразие и неоднозначность жизненного опыта трудно соотносится в подростковом сознании с универсальностью библейского учения, Аглаида Васильевна справляется со своей задачей, стараясь не отступать от некогда выработанных принципов. Теперь ее тактика – аргументированный спор с сыном, спор честный, без уловок и лукавства. Истина в нем предстает в форме духовно-нравственной категории, вбирающей в себя мировоззренческий и психологический аспекты. И вновь Карташева преподносит сыну урок подлинной духовности, пытаясь в процессе спора внушить Артемию, что любая истина должна пройти в жизнь путем эволюции, через знание, совершенствование, а не с помощью грубой силы, которая кажется наивному подростку более действенной. «Сила не в тех, кто знать не хочет, а сила в твоей истине, – внушает она сыну. – ...Я тебе Христа приведу... не унизил же он свою истину участием рук... И люди оценили, поклонились распятому... две тысячи лет тому назад величайший деятель человечества показал единственный путь проведения в жизнь своих идеалов: сам прими страдания за них, если убежден, но волоса не тронь неубежденного...»¹⁰. Заданная матерью духовная линия подспудно продолжится для главного героя и обнаружит себя в дальнейшем в его поступках, в алгоритме всей его судьбы.

 

Иная духовно-нравственная атмосфера в разночинской семье Корневых. В ней, на первый взгляд, отсутствует продуманная система воспитания. Между детьми и родителями нет тесной связи, духовной близости. Отец для детей – «существующий факт, который надо принимать так, как он есть», а мать – забитое существо, не смеющее в полной мере даже выразить своей любви, поскольку проявлений ее стесняются сын и дочь. Но вместе с тем в личности юного Корнева духовно-нравственный коэффициент достаточно высок, что особенно ярко проявляется в моменты, когда ему удается преодолеть юношеский максимализм и подростковую угловатость. Чтобы понять источник духовно-нравственной высоты героя, необходимо учесть особенности социальной среды, того культурного материала, из которого строилась русская разночинская семья. Вбирая в себя элементы разных, порой несовместимых культур и идеологий, она в качестве основного принципа существования руководствовалась свободой, что открывало перед ней совершенно иные возможности для развития и совершенствования. Корневы не контролируют детей в мелочах, не пытаются моделировать их жизнь и развитие, но, по точному замечанию Н.В.Шелгунова, позволяют им «создавать свои обстоятельства»¹¹. Кроме того, воспитательное воздействие оказывает сама культурная среда, представляющая собой сплав лучших образцов классической русской литературы (особенно любимого на Украине Н.В.Гоголя) и малороссийского фольклора. Сила воздействия объясняется тем, что эта культурная среда не носит ритуального характера, напротив, она живая, она не соблюдается, как ритуал, а на самом деле выражает внутренний мир всех ее носителей, формируя необходимые духовно-нравственные качества личности. Примечательно, что разговоры и споры на религиозные темы в семье не ведутся. Родители лишь требуют соблюдения традиций (например, присутствия на церковной службе по большим праздникам), но даже в этом ощущается главный воспитательный принцип среды – самостоятельность в выборе жизненных и мировоззренческих приоритетов. Дальнейшая судьба Корнева – свидетельство верности данного принципа. В самых сложных ситуациях его духовно-нравственным стержнем будет семья, ответственность перед ней за доверие, являющееся мощным психологическим стимулом для человека в моменты сложного выбора между добром и злом.

 

Крепкие нравственные основы увидел Н.Г.Гарин-Михайловский и в среде простолюдинов, далекой от педагогических идей века, но сохраняющей выработанную веками стратегию воспитания, получившую сегодня название народной педагогики. Здесь, как и в случае с разночинской семьей Корневых, воспитывает среда, а значит, воспитательный процесс носит бессознательный, интуитивный характер, основанный на игре в самом широком понимании этого слова. Описывая различные виды детских игр, автор особо заостряет внимание на тех, которые связаны с преодолением страха смерти. Каролина фон Гейдебранд, рассуждая о душевной сущности ребенка, писала, что «сознание развивается только на основе смерти»¹², т.е. осознание конечности бытия является непременным условием, своего рода катализатором духовного роста индивида. Понять, как страх смерти воздействует на душу ребенка, в какой степени влияет на формирование человеческой личности – задача непростая, и для искусства и литературы – одна из основных. Способы борьбы со страхом различны. Самый традиционный – былички или бессюжетные разговоры о мертвецах, являющиеся обязательным элементом в общении детей из простонародья. В них образ смерти гиперболизируется, приобретая черты карнавальности, в результате чего энергия страха реального переплавляется в безобидный «управляемый» художественный образ. Приобретенный посредством фольклора духовный опыт помогает глубже осмысливать происходящие события, выстраивать более объективную картину мира.

 

Все три модели воспитательных систем, показанных автором, имеют свои недостатки, но их сила во взаимопроницаемости, в способности дополнять друг друга. Писатель всем ходом повествования подчеркивает, что усилия развернувшейся педагогической дискуссии следует направить на интеграцию национального опыта в области семейного воспитания, взяв из него самое лучшее и достойное.

 

--------

2.Борытко Н.М. Профессиональное воспитание студентов вуза: Учебно-методическое пособие / Науч. ред. Н.К.Сергеев. – Волгоград: Изд-во ВГИПК РО, 2004. – С. 6.

^8. Быков В.П. Н.Г.Гарин-Михайловский. Критико-биографический очерк // Н.Г.Гарин-Михайловский. Полн. собр. соч. – Т.1. – Кн.1. – Петроград: Изд-е Товарищества А.Ф.Маркса, 1916.  – С. 27.

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева


Архив «Филолога»: