… амальгама, за которой

Начала и концы того простора,

Где обитают только отраженья.

 

Изучение семиотики не похоже на прямую дорогу. Каждая только что выученная аксиома вдруг начинает иронично подсмеиваться над тобой и грозит трансформироваться в серию парадоксов. Сегодняшний предмет разговора – иконические знаки. Перестают ли они, достигая предела своего «совершенства» (предела иконизма), быть знаками? В частности, речь пойдёт о проблеме исключения зеркальных отражений из числа семиотических объектов. Начну с того, что в акте высказывания один и тот же референт может быть актуализирован через указание на него, повторение-удвоение в языке или через промежуточный знак-посредник. Соответственно, по «способу зацепить высказывание за мир» (Н.Арутюнова) носитель знака может соотноситься с референтом по индексальному, иконическому и символическому типам. Иконические знаки в этом ряду обладают особой значимостью, поскольку являются основным инструментом репрезентации мира.

 

Несколько общих положений об иконических знаках позволят мне перейти к собственно теме разговора – семиотике зеркальных отражений. Согласно Ч.У.Моррису, иконический знак обладает некоторыми свойствами представляемого объекта¹. Так, рисунок кота, выполненный в реалистической манере, похож на сам замещаемый объект, а звукоподражательное мяу-мяу воспроизводит звучание его «речи». Однако здравый смысл, как пишет У.Эко, заставляет нас признать, что иконические знаки не столько повторяют свойства своих референтов, сколько создают условия для их узнавания. Действительно, даже самое реалистическое изображение зебры, выполненное как вид сверху, вряд ли позволит нам узнать её на рисунке. Мы распознаем изображение, пользуясь кодом, хранимым в нашей памяти. Такой код включает наиболее значимые для коммуникации признаки объекта. Например, в случае с зеброй – это непременные полосатость, четвероногость и др. ². Возникает соблазн сделать из этих посылок следующий вывод: при увеличении степени иконизма знака степень его подобия миру будет возрастать, и тогда иконический знак, достигший высшей степени своего «совершенства», вплотную приблизится к реальности, став самой вещью. Однако на самом деле мы входим в пространство парадокса, когда в ситуации абсолютного иконизма знак перестаёт восприниматься как знак. В этом контексте я буду говорить о том, является ли отражение в зеркале семиотическим объектом-знаком.

 

Для чистоты рассуждений сразу же разделю два понятия: зеркало как вещь и отражение в зеркале. Само зеркало, несомненно, является одним из ведущих символов культуры. В основе архетипа зеркальности лежит семиотическое понятие двойственности (бинарности): зеркало «удваивает» мир, и этим объясняется, почему оно столь мифологизировано в культуре³. Зеркало хранит в себе возможность перехода в «другую» реальность – мир зазеркалья. Зеркало – это семиотическая граница между «своим» и «чужим», но одновременно и окно в иной, возможный мир. Отсюда увлечение ренессансными художниками образами зеркала-окна. Сущностная характеристика зеркала – быть инструментом отражения – одно из оснований когнитивных возможностей человека. Мышление о мире осуществляется, в том числе, по аналогиям, или зеркальным переходам от уже познанного к познаваемому. Познание есть зеркальная «игра повторяемых сходств», где «каждая вещь найдёт при более широком охвате своё зеркало»⁴. Пределом этого положения становится борхесовский Алеф: зеркальный шар, отражающий одновременность всех состояний Вселенной⁵. С помощью этого символа может быть описана и поэтика самого Борхеса, чьи тексты – тоже своего рода зеркало, отразившее всю интеллектуальную историю. В искусстве на зеркальности (то есть собственно иконичности) основан «эффект реальности». Само же зеркало, вводимое, например, в картину, становится способом расширения пространства. Зеркало не только его «волшебно удваивает», но и обладает возможностью показать зрителю то, что объективно глазу невидимо. Семиотика зеркальности – ведущий стилистический приём, на котором построены, например, картины Д.Веласкеса «Венера с зеркалом», «Менины»⁶. Зеркальность – это и фундамент рефлексивности, самопознания. Вспомним семиотическую игру ренессансных художников, вставлявших зеркальное стекло в портретную раму, что позволяло воспринимать отражение как натурный «автопортрет». Как художественный приём, зеркальность широко используется и в музыке: на эффекте зеркального повторения, симметрии правого-левого, начала-конца полностью основана такая музыкальная форма, как фуга.

 

Однако всё это касается семиотики зеркала как вещи⁷. А как в терминах семиотики интерпретировать отражения в зеркале? Являются ли они иконическими (абсолютными) знаками? Этот сложный вопрос остаётся непрояснённым (и более того, вынесенным за скобки анализа) в одном из выпусков «Трудов по знаковым системам», полностью посвящённом семиотике зеркала⁸.

 

Ещё раз вернусь к соблазну сделать заключение о том, что, с точки зрения семиотики, зеркальное отражение можно интерпретировать как иконический знак, степень «абсолютности» которого связана с качеством зеркала, производящего отражение. Кажется, что отражение в зеркале удовлетворяет нашим представлениям о знаке (иконическом): отражение интерпретируется как носитель, отсылающий к своему референту (субъекту, который стоит перед зеркалом) и «повторяющий» его. Однако отражение не икона и даже вообще не знак. Чтобы объяснить, почему отражение – не знак, сравним его с действительными иконическими знаками, например, фотографией, портретом.

 

1. Рисунок, фотография, портрет – это знаки, замещающие свои референты. Например, людей, которых они представляют, вместо которых функционируют в культуре. Для восприятия этих изображений нам не требуется сам изображённый. Даже если мы зададимся целью сравнить, а насколько верна фотография, насколько велика степень «похожести» портрета, то и в этом случае знак и референт существуют отдельно, не совпадая во времени. Напротив, зеркальное отражение существует в одновременности с тем, кто стоит перед зеркалом. Когда мы отходим от зеркала, наше отражение также покидает его пределы. Зеркальное отражение функционирует аналогично местоимению «я»: вне субъекта ни отражение, ни семантика слова «я» (кто именно этот «я»?) не возникают. И когда Борхес обращается к зеркалу:

 

<…>

Перенимаешь каждый жест и взгляд.

<…>

Уйду, а ты всё будешь повторять

Опять, опять, опять, опять … («Зеркалу»)⁹,

 

то, на самом деле, это семиотическая мифология о зеркале, способном хранить все отражения в своей памяти.

 

2. Даже самый реалистический портрет не воспроизводит абсолютно все характеристики своего референта. Рисунок как знак категоризирует (обобщает), выделяя наиболее значимые, с точки зрения художника или интерпретатора, черты объекта изображения. И потому, даже в случае максимального сходства с тем, кто позировал художнику, портрет всегда прочитывается как знак, замещающий группу, парадигму людей. С другой стороны, портрет, взятый в качестве знака, не только обобщает (типизирует), но и выделяет отдельные черты (редуцирует). Таким образом, действительный иконический знак обеспечивает возможность мышления и познания. Напротив, зеркальное отражение «безразлично» к тому, кого оно «повторяет»¹⁰.

 

В этом контексте вновь укажу на семиотическую мифологию – мечту о зеркале, способном осуществлять категоризацию мира. В романе нашего современника Горана Петровича «Атлас, составленный небом» существуют зеркала, показывающие прошлое, настоящее и будущее, а также отличающие правду от лжи:

 

Западное зеркало служит для наблюдения за ложью и истиной. Ложь и истина в нем разделяются и предстают каждая сама по себе, не смешиваясь, и так их можно ясно рассмотреть. На левой стороне кристаллизуется ложь того, кто находится перед зеркалом, на правой — истина. <…> Легенды говорят, что для некоторых своих хозяев оно было даже смертоносным — люди чаще всего не в состоянии пережить разделение лжи и истины. <…> Поэтому и неудивительно, что дольше всего зеркало задерживалось в руках тех, кто соткан или из чистой лжи, или из чистой истины. Естественно, для них отражаться в таком зеркале было вовсе не так мучительно¹¹.

 

В «Хазарском словаре» Милорада Павича зеркала способны в процессе отражения замедлять или, напротив, ускорять течение времени:

 

Чтобы развлечь принцессу, слуги принесли ей два зеркала. Они почти не отличались от других хазарских зеркал. Оба были сделаны из отполированной глыбы соли, но одно из них было быстрым, а другое медленным. Что бы ни показывало быстрое, отражая мир как бы взятым в долг у будущего, медленное отдавало долг первого, потому что оно опаздывало ровно настолько, насколько первое уходило вперед¹².

 

3. Портрет-знак обладает значением. Семантика иконического знака определяется тем, что и как он отображает (категоризирует, редуцирует). Зеркало же «не “переводит”; оно запечатлевает то, что в него попадает, именно таким, каким это в него попадает. Оно правдиво до нечеловеческой степени <…>. Наш мозг интерпретирует информацию, воспринимаемую сетчаткой; зеркало же не интерпретирует объект»¹³. Ср. у Борхеса:

 

Вмещает всё зеркальный мир глубокий,

Но ничего не помнят те глубины («Зеркала»)¹⁴.

 

Об этом же у Д.Хофштадтера: зеркало не видит категорий, отражения ничего не значат. В отличие от зеркала, истинная репрезентативная система функционирует и тогда, когда прекращён непосредственный контакт с реальностью, которую она не просто отражает, но моделирует и формирует¹⁵.

 

Таким образом, зеркальное отражение всё же не удовлетворяет всем необходимым признакам знака. Нам кажется, что отражение есть «носитель» знака, знак, но на самом деле оно:

- не замещает свой референт;

- не способно функционировать в отсутствие того, кто отражается в зеркале;

- не категоризирует отражаемое, не имеет значения.

При этом мы не можем отрицать, что зеркало (отражение) включено в процесс коммуникации, который является процессом обмена знаками. Получается, что отражение – не знак, но включено в знаковый процесс. Тогда что же оно такое?

 

У.Эко считает, что отражение следует считать своего рода «протезом». Если у нас плохое зрение, мы используем оптический инструмент, очки. Очки – это искусственный глаз, посредник между нашим собственным глазом и рассматриваемым объектом. А зеркало в этом контексте – это нейтральный посредник-протез, позволяющий видеть то, чего наши глаза увидеть не в состоянии, ведь без помощи зеркала мы не можем рассмотреть самих себя. Зеркало – это инструмент перцепции, но не означивания¹⁶. И всё же, как мне кажется, Эко не договаривает до конца. Соглашаясь с тем, что зеркало есть «протез», я не соглашаюсь со способом рассуждений. Говоря о прагматике зеркал, Эко выходит из пространства семиотического анализа в бытовой дискурс. А как же быть с определением семиотической природы зеркальных отражений? Они ведь включены в процесс коммуникации?

 

Представлю свой вариант решения этой проблемы, который находится в процессе кристаллизации и потому не является «окончательной» точкой зрения. Действительно, чтобы узнать, как я выгляжу, я использую зеркало. Возникает семиотическая ситуация, которая может быть описана следующим образом. Объектом познания Я (референтом отображения) является визуальная сторона Я. В акте коммуникации познающий субъект и референт оказываются «разделёнными». Поскольку референт недоступен для прямого отображения (нельзя увидеть своё лицо), мы используем зеркало (отражение). Но оно не столько посредник между двумя Я, сколько заместитель «картинки» тела / лица. Тогда разве нельзя сказать, что истинным референтом в этом процессе становится именно отражение? Обращаясь к отражению как к референту, человек «создаёт» представление о себе, выстраивает свой собственный образ. А значит, происходит рождение знака (ментального образа). Полученное «значение» (какой / какая я?) всегда отлично от того, какие мы «на самом деле» (как видят нас другие). И это полностью согласуется с семиотической аксиомой: знак не совпадает со своим референтом. Таким образом, отражение в зеркале – действительно не знак, не абсолютная икона, а референт, позволяющий родиться другому знаку (иконическому или символическому). Этот вывод, в отличие от вывода У.Эко, позволяет зеркалу остаться составляющим семиотического процесса (семиозиса).

 

Остаётся непрояснённым вопрос о том, действительно ли иконические знаки, стремящиеся достичь предела подобия со своим референтом, перестают быть знаками. В качестве примера рассмотрим так называемые «обманки» (фр. trompe-l'oeil). Обманки – это иллюзии восприятия, результат «игры» художников. На картине присутствуют объекты, природа которых определяется нами как «нарисованные». Но одновременно мы видим «реальные» предметы, что создаёт эффект смешения реальностей: нарисованный мир и подлинная натура. На картине Уильяма М. Харнета (1848-1892) «The Old Cupboard door»¹⁷  изображение скрипки, старых книг, высохшего цветка, трещин в дверце шкафа, нотных сборников, ключа достигает такой предельной степени подобия, что нам кажется: мы имеем дело с восприятием реального ключа, нот, книг, цветка, трещинок. Подобный пример: на заре кинематографа люди в зале в страхе вскакивали, поскольку на них с экрана двигался поезд. Однако это вопрос не о знаках, а о природе человеческого восприятия. Знаки же продолжают оставаться знаками, даже если мы входим в ситуацию оптической иллюзии. Правда, следует отметить, что «абсолютные» иконы (логически мы, хоть и не сразу, всё же понимаем, что имеем дело с изображением) плохо выполняют функции категоризации и редукции действительности, а значит, обладают невысоким когнитивным потенциалом.

 

В итоге, размышление о зеркалах и иконических знаках лишь подтверждает общее положение: не следует уступать соблазнам лёгких, лежащих на поверхности решений, принимая видимости за сущности.

 

_______

^1. Моррис Ч.У. Основания теории знаков // Семиотика: Антология / Сост. Ю.С. Степанов. М.: Академический проект, 2001. С. 66.

^2. Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб.: Симпозиум, 2006. С. 157.

^3. Eco U. O zwierciadlach // Eco U. Cztanie swiata. Kraków: Znak, 1999. S. 78.

^4. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб.: A-cad, 1994. С. 67.

^5. Борхес Х.Л. Алеф// Борхес Х.Л. Стихотворения. Новеллы. Эссе. М.: НФ Пушкинская библиотека, 2003. С. 276-291.

^6. Детальный анализ зеркальности как художественного приёма см. в: Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб.: A-cad, 1994. С. 41-46.

^7. Подробнее об этом см., например, в следующих работах:

Зеркало: Семиотика зеркальности. Ученые зап. Тарт. гос. ун-та. Тарту, 1988. Вып. 831. Т. 22.

Мельшиор-Бонне С. История зеркала / Предисл. Жана Делюмо. Пер. с франц. Ю. М. Розенберг. М.: Новое литературное обозрение, 2005.

Дубин Б. Зеркало в центре лабиринта: о символике запредельного у Борхеса // Вопросы литературы. 1991. №8. С. 154-159.

^8. Зеркало: Семиотика зеркальности. Ученые зап. Тарт. гос. ун-та. Тарту, 1988. Вып. 831. Т. 22.

^9. Борхес Х.Л. Сочинения в трёх томах. Т. 3. Стихотворения. Устные выступления. Интервью. Рига: Полярис, 1994. С. 188.

^10. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб.: A-cad, 1994. С. 45.

^11. Петрович Г. Атлас, составленный небом. СПб.: Амфора, 2005. Режим доступа: http://bookz.ru/authors/goran-petrovi4/atlas-s_546.html

^12. Павич М. Хазарский словарь. Роман-лексикон в 100 000 слов. Женская версия. СПб.: Амфора, 2010. С. 37.

^13. Eco U. Mirrors // U. Eco. Semiotics and the Philosophy of Language. Bloomington: Indiana University Press, 1983. P. 207-208.

^14. Борхес Х.Л. Сочинения в трёх томах. Т. 3. Стихотворения. Устные выступления. Интервью. Рига: Полярис, 1994. С. 43.

^15. Хофштадтер Д., Деннет Д. Глаз разума. Фантазии и размышления о самосознании и о душе. Самара: Издательский Дом «Бахрах-М», 2003. С. 169-170.

^16. Eco U. O zwierciadlach // Eco U. Cztanie swiata. Kraków: Znak, 1999. S. 74-77.

^17. См. приложение к статье Ю.М. Лотмана «Натюрморт в перспективе семиотики // Режим доступа: http://philologos.narod.ru/lotman/still-life.htm

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева


Архив «Филолога»: