Международный фестиваль театра и кино о современности «Текстура» – событие для думающей Перми ожидаемое и желанное. Множество мероприятий, включенных в недельную программу (с 22 по 28 сентября), собрало такое количество пермяков и гостей города, что, взглянув на переполненные залы, в которых даже на ступеньках лестниц сидят люди, невольно порадуешься: не все так плохо в датском королевстве. Фильмы и спектакли о сегодняшнем дне часто рисуют картины пессимистические, выуживают на поверхность самое больное, острое, омерзительное; но то обстоятельство, что это больное и острое готовы воспринимать, об этом готовы говорить, это хотят обсуждать и преодолевать, – внушает некоторые надежды.

 

Победителем в номинации «Театр СегоДня» стала постановка режиссера московского театра «Практика» Светланы Земляковой «Бабушки». На ней и остановимся подробнее.

 

Основная техника, в которой выполнен спектакль, – вербатим. Мы говорим «основная», потому как только лишь вербатимом постановщики не обошлись (да и не могли обойтись), и сказать свое слово, чтобы композиционно оформить пьесу, им все-таки пришлось. То, что видел пермский зритель, – не бессвязный и беспрерывный речевой поток, не просто вопрос-ответ и даже не выкладка жизненного и документального материала, а упорядоченное и организованное действие, в котором вербатим явился одним из инструментов создания художественного образа сибирской деревни.

 

Всю соль спектакля составляет слово, живое русское диалектное слово, слышать которое со сцены нам, филологам, доставляет большое удовольствие. Это такой документальный материал, с которым не просто трудно работать актеру, но который еще и раздобыть действительно непросто. Если бы в программке не было прописано, что главные роли исполняют «молодые актрисы – выпускницы гитисовской мастерской О.Кудряшова», то сразу было бы и не разобрать, какого они возраста, так это слово звучало органично и правдоподобно. Бабушки вышли настолько настоящими, что эффект присутствия зрителя был достигнут практически с первых минут действия, а после закрепился репликами со сцены, обращенными в зал: «Уж там люди сидят, смотрят на тебя!»

 

В самом начале спектакля на сцене только телевизионная камера и длинная белая лавка: так с помощью минимума декораций обрисовывается ситуация интервью, от которой будет отталкиваться и на основании которой будет строиться действие. В зависимости от того, как эта ситуация модифицируется, принимая формы стандартных для деревни этапов дневного и жизненного цикла, меняется проекция на заднике сцены – фоном становится автобусная остановка, пастбище с тенью коровы, раннее деревенское утро (или мрак деревенского вечера), освещенное фарами довезшего до деревни хлеб автомобиля.

 

Героини пьесы – вовсе не те известные нам городские бабушки, которые с раннего утра толкаются у дверей поликлиники, днем остервенело, с неизменным «Пенсия-то у меня – шиш!» выгребают со дна контейнера в супермаркете самые красивые яблоки, а вечером, вооружившись пультом управления телевизором, вместе с Андреем Малаховым погружаются в хитросплетения судеб посторонних людей.

 

Бабушки Светланы Земляковой – это совсем другие персонажи, нам незнакомые. Это филигранно вырезанные из жизни сибирской глубинки образы женщин, которых старость не застала врасплох, а стала логичным завершением многотрудной, полной больших горестей и маленьких радостей жизни. Современному зрителю все в этих бабушках кажется вечным и, одновременно, архаичным, навсегда утерянным, потому многое из того, что происходит на сцене, принимается доброй улыбкой и ласковым одобряющим смехом.

 

Противопоставление городского пространства, проекцией которого стал зрительный зал, и деревни, явленной на сцене, не воспринималось как противостояние культур, эпох и интересов: зрители с любопытством и неподдельным вниманием наблюдали за тем, что говорят и делают героини, внимательно ловили каждое произнесенное слово и наслаждались самим процессом слушания этой полной естественного очарования живой речи.

 

На протяжении всего действия герой – столичный журналист Алеша – пытается преодолеть преграды между привычным для себя городским (можно ли говорить – цивилизованным?) миром и заповедным миром русской глубинки, в котором он очутился, быть может, не в результате самостоятельного выбора, а по повелению начальства, чтобы снять «топовый» экзотический репортаж из мест, куда редко ступает нога горожанина. То, что новая обстановка ему непонятна и не близка, становится ясно из первого вопроса, который он задает обращенным к нему со всем вниманием бабушкам:

 

– Расскажите, как вы живете…

– Живем!..

– Како рассказывать-то чо…

 

Для них, собравшихся вокруг микрофона, этот вопрос слишком абстрактен, потому что жизнь в деревне складывается из конкретных дел и занятий, и все идет своим чередом. Что они, действительно, должны рассказать Алеше из Москвы, который приехал, воткнул рядом микрофон и загородился кинокамерой?

Отсюда – воспроизведенные актрисами с удивительной точностью робкие интонации и неловкое молчание, ступор старушек и попытки включить в свою речь официальные формулировки. На настоящий живой разговор их вызывает не неопытный и неуклюжий Алеша, а песня, исполняя которую, каждая из героинь обращается к своему прошлому. И вот это уже не песня, а плач-воспоминание, подготавливающий ответ на заданный Алешей вопрос.

 

Спектакль очень музыкален. Полифоническое пение, время от времени прерывающее (но не рвущее на части) разговор бабушек, не звучит как деревенская самодеятельность. Это живое, из тайников души выпростанное, вымученное слово. Одна из героинь, правда, (и это тоже вполне натуралистично) пытается пойти против своеволия в исполнении, стремится нормировать то, что с первого звука зажило собственной жизнью, и в итоге сама не чувствует, как своими замечаниями разрушает цельность песни.

 

Все эти мелочи, искусно уловленные актерами и режиссером, создают точный образ той полумифической бабушки, которая и бабочкой-то побыть не успела (а на афише изображена бабушка, из-за плеч которой вырастают крылья бабочки), жила с неспокойным мужем, неблагодарными детьми, с заботами по дому и хозяйству, с больной скотиной – все время преодолевала смерть, а теперь не страшится её и ждет со спокойной душой.

 

Постепенно грань между миром Алеши и бабушками размывается, из своего угла сцены – слабоосвещенного закутка – он перебирается на лавку, а ближе к финалу даже приобретает атрибут деревенского жителя – шапку-ушанку – и пытается, пусть несмело и совершенно невпопад, подпевать бабушкам. В один из моментов вообще происходит смена ролей и вопросы начинают задавать, выполняя роль журналистов, бабушки, а отвечать приходится Алеше.

 

Конечно, полной гармонии между ними не возникнет, да этого и не должно случиться. Журналист, только прикоснувшийся к неизвестному, полагает, что открыл для себя все недоступные ранее тайны бытия, и поэтому его финальный монолог кажется наивным и смешным: «Ура, я живой!», – дает он себе установку на каждый следующий день. Но это не от недостатка ума или образованности (мальчишка-то дельный), а, скорее, от вполне оправданного возрастом недостатка той бесценной житейской мудрости, носителями которой являются бабушки – героини спектакля.

 

Композиционно спектакль условно можно разделить на две части: первая – очень динамичный полилог, в котором участвуют все герои, за исключением инициатора ситуации – московского журналиста; вторая – серия монологов, в которых каждая из героинь рассказывает свою собственную историю. Заявленная на афише продолжительность спектакля – один час двадцать минут. Приблизительно столько и длилась первая часть, по сравнению с которой вторая кажется несколько затянутой. В монологах-самопрезентациях бабушек резко снижается темп действия, кое-где пропадает та искра, без которой невозможно воспринимать происходящее на сцене. Общее впечатление от уже сформировавшегося образа начинает дробиться на какие-то детали, характеризующие частную судьбу каждой героини. Два-три ярких монолога, но не друг за другом, а вплетенные в канву общей беседы, были бы уместны и даже необходимы, но с четвертого зритель понимает, что выскажутся все героини, и начинается арифметика: «Так, четверо сказали, осталось, стало быть, еще две». А это нежелательно…

 

Несмотря на композиционный дисбаланс, постановка произвела на зрителей благоприятное впечатление. Гости фестиваля из зала выходили если не озаренные светом какой-то новой правды, то, как минимум, улыбающиеся. Быть может, и потому еще, что нашего с вами городского шумного, пошлого, проблемного СегоДня со всеми его противоречиями и острыми углами в спектакле не было.

 

Изолированный мир русской деревни впустил в себя паренька Алешу и зрителей, поделился бесконечной тоской и мимолетной радостью и отпустил с миром. А актрисы, под конец разоблачившие себя и стряхнувшие многослойность старческих одежд, выглядели такими счастливыми в разноцветных коротеньких платьях, что хотелось поверить – все будет хорошо!

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева


Архив «Филолога»: