Галина Ребель

 

 

Никакие картинки, в том числе киношно-телевизионные, не передают живую магию этой устремленной в небо, легкой, изящной, с женским изгибом корпуса и женским очарованием, прекрасной ажурной башни, летящей над землей и прочно стоящей на земле, притягивающей взор отовсюду, откуда ее можно увидеть.

 

А поставлена она так, что, кажется, действительно видна отовсюду, – и хочется еще так посмотреть, и этак, и с той стороны, и с этой, и в таком ракурсе, и в другом – хочется поймать ее в объектив и не просто в памяти, а в физическом ощущении сохранить это очарование и притяжение.

 

С башни Монпарнас открывается панорама той части Парижа, в которой Эйфелева красавица царит безраздельно:

 

 

 

Из центра Помпиду пасмурным утром, на фоне по-импрессионистски мягкого неба она кажется отчасти растворенной в тумане и больше принадлежащей пустынному, волнистому серо-голубоватому небу, чем густо заселенной земле:

 

 

Случайно оказавшийся в кадре строительный кран своей стрелой-поперечиной выразительно дополняет картину: с одной стороны, выступая очевидным конструктивным подобием башни, а с другой – наглядной демонстрацией того, что сходное необратимо расподоблено, когда в дело вмешивается художник, которому, кажется, помогает само провидение.

 

Победительно-торжественной выглядит она с Трокадеро:

 

 

 

Кажется, все эти люди движутся к ней, от нее, вокруг нее в каком-то неосознанном, но очевидном ритме-притяжении – и не кажется, а так оно и есть. Это смотровая площадка, с которой башня открывается во всем своем великолепии и где собираются тысячи, десятки тысяч людей ежедневно и особенно ежевечернее.

 

С этой стороны Сены она кокетливо позирует в кружевах зелени, которые вторят ее собственному кружевному металлическому наряду:

 

  

 

Снисходительно сверху вниз посматривает на обреченные смириться и упасть, не достигнув и малой доли ее высоты, струи водометов:

 

 

 

Отсюда хорошо видно, как основательно и в то же время грациозно она громоздится над муравьиной жизнью города:

 

 

 

И даже когда  входишь под своды ее подбрюшья и вся эта огромная конструкция нависает над тобой, ты не ощущаешь тяжести, а с восхищением рассматриваешь этот не утрачивающий своего изящества даже при ближайшем рассмотрении металлический ажур.

 

 

 

От нее трудно оторваться – по крайней мере, мне не хотелось (впрочем, и на площадке Трокадеро, и на Марсовом поле находились тысячи людей, расположившихся здесь основательно и надолго),

и за свою неспешность я была вознаграждена неожиданным и забавным действом.

 

Усевшись на удобно расположенную в тени Марсова поля скамеечку, чтобы дождаться заката и зажигания огней, я стала свидетелем романтического ужина при свечах ввиду и на фоне Эйфелевой красавицы.

 

 

 

Поначалу фотографировать чужую частную жизнь было неловко, но потом я заподозрила, что эта сценка скорее всего была частью грандиозного шоу, которое естественным образом, безо всякой общей режиссуры, разыгрывалось вокруг башни и ее готовящегося свечения.

 

Привлеченные необычным зрелищем туристы, с разрешения участников застолья, фотографировали влюбленных с разных ракурсов и в разных позах, я же, не сходя с места, старалась запечатлеть и тех и других. Вот один из моментов фотосессии:

 

 

 

А тем временем небо сгущалось облаками, снизу подсвечивалось заходящим солнцем, суровело, меркло, и башня превращалась в угрюмый черный скелет на его погасшем, но еще светлом фоне.

 

В какой-то трудноуловимый момент ее контуры вдруг начали теплеть, наливаться янтарем, и через несколько минут она уже победительно сияла во весь свой элегантно-гигантский рост.

 

     

 

В ночном шоу приняла участие луна. При виде следующей картинки невольно вспоминается: «Луна, как бледное пятно, сквозь тучи мрачные желтела…»

Луна, пожалуй, даже спасовала, растерялась, смутилась – по крайней мере, выглядела смущенной, стыдливо прикрывшейся облаками от этого праздничного сияния.

 

 

 

Вот она выглянула ненадолго из своего укрытия, чтобы спрятаться в нем вновь.

 

 

 

Уже знакомые нам зеленые кружева почти растворились во тьме, слились с нею, чтобы однозначно и полновластно сияло и царило в ночи роскошное, драгоценное парижское украшение – Эйфелева башня.

 

  

 

В Лувре есть картина Лукаса ван Волькенборга «Вавилонская башня»:

 

 

 

Близкий этому вариант написал Питер Брейгель-старший:

 

 

 

Обе картины – наглядные иллюстрации к назидательной истории про то, что негоже людям замахиваться на недостижимое и невозможное.

 

А при виде Эфелевой башни приходит в голову шальная и дерзкая мысль: но ведь получилось же! Получилось!

И в тысячу раз лучше, чем это представлялось художникам средневековья.

И в тысячу раз краше, чем это делалось в разных вариантах высоток потом.

 

Она такая одна. И одна останется.

Потому что она не просто технически совершенна – она прекрасна. И ее Он нам простил…

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева


Архив «Филолога»: