1. Текст значит ткань¹. Расплести по нитке тряпицу текста.

Разложить по цветам, улавливая оттенки.

Затем объяснить, какой окрашена краской

каждая нитка. Затем – обсуждение ткачества ткани:

устройство веретена, ловкость старухиных пальцев.

Затем – дойти до овец. До погоды в день стрижки.

(Sic) Имя жены пастуха. (NB) Цвет ее глаз.

 

        2. Но не берись расплетать, если сам ты ткач неискусный,

если ты скверный портной. Пестрядь запутанных ниток,

корпия библиотек, ветошка университетов² –

кому, Любомудр, это нужно? Прежнюю пряжу сотки.

Прежний плащ возврати той, что промерзла в углу.

 

2.1.Есть коллеги, что в наших (см. выше) делах неискусны.

        Все, что умеют, – кричать: «Ах, вот нарядное платье!

        Английское сукнецо! Модный русский покрой!»³.

 

2.2.Есть и другие. Они на платье даже не взглянут.

        Все, что умеют, – считать миллиметры, чертить пунктиры.

        Выкроек вороха для них дороже, чем ткань⁴. 

 

2.3. Есть и другие. Они на государственной службе⁴.

         Все, что умеют, – сличать данный наряд с униформой.

        Лишний фестончик найдут или карман потайной,

        тут уж портняжка держись – выговор, карцер, расстрел.

 

        3. Текст – это жизнь. И ткачи его ткут. Но вбегает кондратий 5 –

и недоткал. Или ткань подверглась воздействию солнца,

снега, ветра, дождя, радиации, злобы, химчистки,

времени, т.е. «дни расплетают тряпочку по-

даренную Тобою»6, и остается дыра.

 

3.1.Как, Любомудр, прохудилась пелена тонкотканой культуры.

        Лезет из каждой дыры паховитый хаос и срам 7.

 

        4. Ткань – это текст, это жизнь. Если ты доктор – дотки.

 

 

 

В многослойной структуре стихотворения можно увидеть как минимум три «уровня».

 

Первый задан подзаголовком и прочитывается как пародия на типичное диссертационное исследование с выделенными «положениями, выносимыми на защиту», «обзором литературы», примечаниями и сносками.

 

Второй представляется нам «иллюстрацией» к лекционному курсу «История и методология литературоведения», поскольку упомянутый «обзор литературы» выстроен как характеристика нескольких узнаваемых методик и «подходов» к анализируемому тексту. Так, в строфе 2.2. – явный намек на приемы структурной поэтики с ее формализованным понятийным аппаратом, многочисленными моделями и схемами; в строфе 2.1. – на генетические изыскания, в том числе и на «патриотическое» литературоведение.

 

Очевидно, что степень ироничности авторских оценок различна: от дружелюбной усмешки до сарказма в адрес тех, кто «на государственной службе». Например, методика, описанная в первой строфе, сама по себе представлена безоценочно (правда, приведена ad absurdum), что, вероятно, указывает на ее научную продуктивность (сложность возникает в этом случае лишь по субъективным причинам – из-за «неискусности» исследователя).

 

                          Расплести по нитке тряпицу текста.

Разложить по цветам, улавливая оттенки.

Затем объяснить…

 

О таком подходе к изучаемому предмету говорил еще А.Н.Веселовский: «Положим, вы не имеете представления о прелестях средневековой романтики, о тайнах Круглого Стола, об искании Святого Грааля и о хитростях Мерлина. Вы в первый раз встретились со всем этим миром в “Королевских идиллиях” Теннисона. <…> Вслед за этим вам случилось раскрыть старые поэмы Гартмана фон дер Ауэ, Готфрида Страсбургского и Вольфрама фон Эшенбаха: вы встретили в них то же содержание, знакомые лица и приключения. <…> Только мотивы действия здесь иные, чувства и характеры архаистичнее, под стать далекому веку. Вы заключаете, что здесь произошло заимствование новым автором у старых, и найдете поэтический прогресс в том, что в прежние образы внесено более человечных мотивов, более понятной нам психологии, более современной рефлексии. <…> Но вы еще не можете остановиться на этой стадии сравнения: восходя далее от средневековой немецкой романтики, вы найдете те же рассказы во французских романах Круглого Стола, в народных сказаниях кельтов; еще далее – в повествовательной литературе индийцев и монголов, в сказках востока и запада. Вы ставите себе вопрос о границах и условиях творчества»¹. Подобная ретроспекция в ХХ веке стала основой исследований в широко популярной области мифокритики (работы Г.Мэррея, М.Бодкин, Н.Фрая и др.).

 

Завершающим этапом любого аналитического изучения должен быть «синтез»:

 

                      Прежнюю пряжу сотки.

Прежний плащ возврати той, что промерзла в углу.

 

Признаемся, что эти строчки стали для нас камнем преткновения: смутные ассоциации, индуцируемые ими, никак не поддавались расшифровке. Но обратим внимание на примечание 6: «Бродский. Также ср. Пушкин о “рубище” и “певце”, что, вероятно, восходит к Горацию: purpureus pannus!».

Примечание представилось нам ключом к прочтению стихотворения в целом, поскольку указывает на принципиальную полигенетичность его образов. Цитата из Бродского (к ней мы еще вернемся) заставляет прочитать «тряпочку», как и все варианты «ткани», в значении жизнь=ткань; у Пушкина в «Разговоре книгопродавца с поэтом» «яркая заплата / На ветхом рубище певца» – это слава; «пурпурный лоскут» в «Науке поэзии» Горация, к которому пародийно возводятся все остальные вариации «тряпочки», связан с третьим значением, из которого предыдущие отнюдь не выводятся:

 

Если художник решит приписать к голове человечьей

Шею коня, а потом облечет в разноцветные перья

Тело, которое он соберет по куску отовсюду —

Лик от красавицы девы, а хвост от чешуйчатой рыбы, —

5 Кто бы, по-вашему, мог, поглядев, удержаться от смеха?

Верьте, Пизоны: точь-в-точь на такую похожа картину

Книга, где образы все бессвязны, как бред у больного,

И от макушки до пят ничто не сливается в цельный

Облик. Мне возразят: «Художникам, как и поэтам,

10 Издавна право дано дерзать на все, что угодно!»

Знаю, и сам я беру и даю эту вольность охотно —

Только с умом, а не так, чтоб недоброе путалось с добрым,

Чтобы дружили с ягнятами львы, а со змеями пташки.

Так ведь бывает не раз: к обещавшему много зачину

15 Вдруг подшивает поэт блестящую ярко заплату,

Этакий красный лоскут — описанье ли рощи Дианы,

Или ручья, что бежит, извиваясь, по чистому лугу,

Или же Рейна-реки, или радуги в небе дождливом, —

Только беда: не у места они². 

 

В контексте размышлений по поводу стихотворения Лосева отсылка к Горацию видится важной, ибо у римского классика речь идет о необходимости «цельного облика» произведения искусства: так автор стихотворения, предлагая читателю возможность разных интерпретаций, возвращает его к необходимости смыслового синтеза.

 

Итак, кто же «промерзла в углу»? Наиболее основательным нам кажется предположение, отсылающее к шестой книге «Метаморфоз» Овидия, в начале которой рассказывается миф об Арахне. Посмотреть на ее «удивительный труд» приходили окрестные нимфы:

 

Любо рассматривать им не только готовые ткани, –

Само деланье их: такова была прелесть искусства!

Как она грубую шерсть поначалу в клубки собирала,

Или же пальцами шерсть разминала, работала долго.

И становилась пышна, наподобие облака, вóлна.

Как она пальцем большим крутила свое веретенце,

Как рисовала иглой³!

 

Обратим внимание лишь на отдельные фрагменты широко известного мифа. Вступая в состязание с дерзкой, Паллада принимает облик смертной старухи («ловкость старухиных пальцев»); обе параллельно ткут «пурпурную ткань»:

 

Ткется пурпурная ткань, которая ведала чаны

Тирские; тонки у ней, едва различимы оттенки.

Так при дожде, от лучей преломленных возникшая, мощной

Радуга аркой встает и пространство небес украшает.

Рядом сияют на ней различных тысячи красок,

Самый же их переход ускользает от взора людского.

Так же сливаются здесь, – хоть крайние цветом отличны.

Вот вплетаются в ткань и тягучего золота нити,

И стародавних времен по ткани выводится повесть⁴.

 

Можно предположить, что этот фрагмент «Метаморфоз» отзовется впоследствии в образе радуги из «Фауста» Гете («… радуга и жизнь – одно и то же»), а также в стихотворении Г.Р.Державина «Радуга», где, в частности, содержится обращенная к Апеллесу фраза «зреть Афины / картины»; это, в свою очередь, ощутимо в подтексте стихотворения Лосева*?. В частности, неуловимость перехода от одной вариации образа к другой, от одного смыслового нюанса к другому вполне уподобляется описанному Овидием сочетанию красок в радуге, ускользающему «от взора людского», а триада ткань – текст – жизнь символически воплощается в визуальном образе радуги.

 

В сравнении с вышеприведенной цитатой из Овидия, у Лосева последовательность действий обратная: расплести, разложить по цветам, объяснить каждый цвет и т.д., но зеркальное соответствие налицо.

 

Смысловым центром истории является состязание в мастерстве богини и смертной, осмелившейся бросить первой вызов и наказанной превращением в паука, который с тех пор продолжает ткать свою нить в углу; Афина же уничтожает творение соперницы: «изорвала она ткань». (По тому же принципу зеркального соответствия в анализируемом стихотворении ситуация повторится в строфе 3 благодаря цитате из Бродского, но об этом позже). В этом контексте призыв «Прежнюю пряжу сотки. / Прежний плащ возврати той, что промерзла в углу» может быть прочитан как обращение к богине с просьбой о милосердии.

 

В то же время демиургом творчества в масштабах космоса, по античным (см. Платона) представлениям, является Ананке, держащая веретено=мировую ось; она, по мифу, мать Мойр, прядущих (и обрезающих) нити судьбы, и поэтому тоже может «претендовать» на роль прототипа «старухи» из лосевского стихотворения.

 

Есть еще одно предположение, которое представляется допустимым, если учитывать разные уровни прочтения его смысла. Уже говорилось, что он структурируется как модель «докторской диссертации», как обзор литературоведческих методик; на более глубинном уровне текст стихотворения строится по аналогии с так называемым хвостатым сонетом (сонетом с кодой). Действительно, присутствует отчетливое членение на три части в соответствии с триадой тезис – антитезис – синтез. Первая строфа задает тему «Текст значит ткань» (что можно счесть переводом с латыни), вторая (с модификациями 2.1., 2.2., 2.3.) ее развивает, третья предлагает иную (антитетичную) тему «Текст – это жизнь» (а это уже метафора, ставшая одной из культурных универсалий); наконец, единственная строка четвертой «строфы» соответствует пятнадцатому стиху сонета – коде – и синтезирует противоположности: «Ткань – это текст, это жизнь». И нам кажется, что в таком прочтении «той, что промерзла в углу» становится сама Жизнь: бытийственность, лишенная «пелены тонкотканой культуры», оказывается под угрозой; недаром рассуждение венчает прямой императив: «Если ты доктор – дотки». Заметим попутно, что в еще более общем смысле лирическая ситуация в стихотворении Лосева ассоциируется с тютчевскими прозрениями о «шевелящемся хаосе», скрытом за накинутым над бездной покровом (см. стихотворения «Святая ночь на небосклон взошла», «О чем ты воешь, ветр ночной?» и др.):

 

На мир таинственный духов,

Над этой бездной безымянной,

Покров наброшен златотканый

Высокой волею богов.

                    <…>

Но меркнет день – настала ночь;

Пришла – и с мира рокового

Ткань благодатную покрова

Сорвав, отбрасывает прочь…⁶

 

Возможность такой параллели подтверждается античной «аурой», в которую погружено стихотворение Лосева и которая, как уже было отмечено, насыщена «космическими» обертонами; но все же более близким (и хронологически, и по смыслу) претекстом обсуждаемого фрагмента «Ткани» можно с уверенностью считать стихотворение О.Э.Мандельштама «Я скажу тебе с последней прямотой…»:

 

Там, где эллину сияла

Красота,

Мне из черных дыр зияла

Срамота⁷. 

 

К Мандельштаму восходит и ориентированный на классический античный размер шестииктный стих с цезурой, открывающий каждую строфу, а затем варьирующийся все менее упорядоченно. Однако между Лосевым и Мандельштамом в данном случае существует текст-посредник – это поэзия И.Бродского, который, с нашей точки зрения, является в «Ткани» и архетипом Поэта (притом что здесь вполне узнаваемы и образы других поэтов, особенно – трагедийного ХХ века).

Обратимся к строфе 3:

 

Текст – это жизнь. И ткачи его ткут. Но вбегает кондратий –

и недоткал. Или ткань подверглась воздействию солнца,

снега, ветра, дождя, радиации, злобы, химчистки,

времени, т.е. «дни расплетают тряпочку по-

                 даренную Тобою», и остается дыра.

 

Недавно появившаяся статья А.М.Левашова и С.Е.Ляпина «Ритмико-синтаксическое строение “Прощальной оды”: к гексаметрической концепции шестииктного стиха Бродского»⁸ обратила наше внимание на частотность употребления Бродским этой формы, с чем вполне соотносится и стиховая композиция, избранная Лосевым. Авторы статьи подчеркивают также преемственную связь между Бродским и Мандельштамом, выделяя, в том числе, черты сходства в стиховом воплощении темы времени (у Бродского одной из магистральных). «Крайне важно отметить, – пишет Бродский в эссе, посвященном предшественнику, – что почти всегда, когда Мандельштаму случается обращаться к теме времени, он прибегает к довольно тяжело цезурированному стиху, который подражает гекзаметру размером либо содержанием»⁹. Добавим к этому, что для Бродского (как и для многих современных авторов) типично использование строчных букв вместо прописных в начале стиха за исключением тех случаев, когда этого требует грамматика. Это не соответствует правилам традиционной версификации, однако сближает Бродского с латинской поэзией, где, как известно, прописная буква ставилась только в начале стихотворения. Лосевым используется также типично «бродский» enjambement «дни расплетают тряпочку по / даренную Тобою». Благодаря другому переносу в перечислении зловредных факторов, которым подвергается «ткань», особо выделено воздействие «времени», и далее закономерно возникает фраза из стихотворения Бродского. Однако эта цитата – неточная, по-видимому, сознательно измененная Лосевым, хотя его «Ткань» в значительной степени может восприниматься как парафраза текста Бродского:

 

Дни расплетают тряпочку, сотканную Тобою.

И она скукоживается на глазах, под рукою.

Зеленая нитка, следом за голубою,

становится серой, коричневой, никакою.

Уж и краешек, вроде, виден того батиста.

Ни один живописец не напишет конец аллеи.

Знать, от стирки платье невесты быстрей садится,

да и тело не делается белее.

То ли сыр пересох, то ли дыханье сперло.

Либо: птица в профиль ворона, а сердцем – кенар.

Но простая лиса, перегрызая горло,

не разбирает, где кровь, где тенор¹⁰.

 

В варианте Лосева «тряпочка»=жизнь подарена Творцом, что в ироническом «модусе» стихотворения отсылает к зачину крыловской басни: «Вороне где-то Бог послал кусочек сыру». В ином модусе понимание жизни как дара возвращает нас к проблеме отношений между богами и смертными, выявленной в подтексте первых строф. Остающаяся в подтексте известная аналогия творца-поэта и Бога-Творца продолжается выяснением статуса филолога – «доктора». В отличие от Всевышнего, человеку противостоят сверхличные силы, его «ткачество» (как и в случае с Арахной) может быть оборвано их вмешательством:

 

                                                                   …вбегает кондратий –

и недоткал. Или ткань подверглась воздействию солнца,

снега, ветра, дождя, радиации, злобы, химчистки,

времени <…>

                                              и остается дыра.

 

Внезапная кончина настигла, как мы знаем, того, кто видится нам в данном случае архетипом Поэта. «Вечером в субботу 27 января 1996 года он <…> сказал, что ему нужно еще поработать, и поднялся к себе в кабинет. Там она (жена – Н.М.) и обнаружила его утром – на полу. Он был полностью одет.<…> В вестернах, любимых им за “мгновенную справедливость”, о такой смерти говорят одобрительно: “He died with his boots on” (“Умер в сапогах”). Сердце, по мнению медиков, остановилось внезапно»¹¹. Но существенно также перечисление разных вредоносных воздействий на ткань текста и ткань жизни, что еще раз свидетельствует о многослойности стихотворения и возможности различных его прочтений.

 

Вынесенное в отдельную строку слово «времени», как и слово «дыра», тем не менее побуждают нас остановиться в выборе: и то, и другое – неотъемлемые и узнаваемые приметы поэтики Бродского, который (как и многие) не раз обращался к «филологической метафоре» (Д.Ахапкин) текст=ткань. Ею завершается, например, «Большая элегия Джону Донну»:

 

Дыра в сей ткани, Всяк, кто хочет, рвет.

Со всех концов. Уйдет. Вернется снова.

Еще рывок! И только небосвод

во мраке иногда берет иглу портного¹².

 

Или не менее известная декларация, в которой поэт уравнивается с «небосводом» в своей функции:

 

Поэта долг – пытаться единить

края разрыва меж душой и телом.

Талант – игла. И только голос – нить.

И только смерть всему шитью – пределом¹³.

 

Еще один смысл указанного образа – в стихотворении «Пятая годовщина»:

 

Теперь меня там нет. Означенной пропаже

дивятся, может быть, лишь вазы в Эрмитаже.

Отсутствие мое большой дыры в пейзаже

 не сделало; пустяк: дыра, – но небольшая… ¹⁴

 

«Вычитание тела из пространства»¹⁵, оставляющее в нем «дыру», в контексте стихотворения Лосева приобретает не только (и не столько) метафизический, сколько культурологический смысл: «Как, Любомудр, прохудилась пелена тонкотканой культуры. / Лезет из каждой дыры паховитый хаос и срам». О подобной ситуации писал в свое время Д.Самойлов:

 

Вот и все. Смежили очи гении.

И когда померкли небеса,

Словно в опустевшем помещении

Стали слышны наши голоса.

 

Тянем, тянем слово залежалое,

Говорим и вяло и темно.

Как нас чествуют и как нас жалуют!

Нету их. И все разрешено¹⁶.

 

Многие авторы докторских диссертаций («неискусные ткачи», «скверные портные») по-своему также приложили руку к этому деструктивному процессу. Благодаря их стараниям ткань превращается в «пестрядь запутанных ниток, корпию библиотек, ветошку университетов». Литература, как известно, не континуальна, а дискретна, она состоит из бесчисленного множества отдельных «произведений». Однако на уровне каждого такого произведения превращение целого в обрывки, клочки, отдельные нити означает инволюцию целого – и отдельно взятого текста, и литературы как таковой. К строчкам о корпии и ветошке автор дает примечание: «Ср. то, что Набоков назвал “летейская библиотека”». Приведем еще одно стихотворение Лосева, прямо корреспондирующее с этой сноской:

 

              МОЯ КНИГА

 

Ни Риму, ни миру, ни веку,

ни в полный внимания зал –

в Летейскую библиотеку,

как злобно Набоков сказал.

 

В студёную зимнюю пору

(“однажды” – за гранью строки)

гляжу, поднимается в гору

(спускается к брегу реки)

 

усталая жизни телега,

наполненный хворостью воз.

Летейская библиотека,

готовься к приёму всерьёз.

 

Я долго надсаживал глотку

и вот мне награда за труд:

не бросят в Харонову лодку,

на книжную полку воткнут¹⁷.

 

Возможный источник прозрачного по смыслу образа летейской библиотеки – роман В.Набокова «Подлинная жизнь Себастьяна Найта», где рассказчик – «двойник» героя – язвительно критикует своего бездарного соперника по ремеслу и его книгу «Трагедия Себастьяна Найта», без которой «летейская библиотека при всей неисчислимости ее томов останется, конечно, прискорбно неполной»¹⁸. Филологическая «игра» с чужими текстами, признанным «магистром» которой был Набоков, Лосевым, безусловно, учитывается; однако его собственная манера, как кажется, – иная: при всей ироничности и «цитатности», текст пишется, по его выражению, «всерьез» (до «полной гибели всерьез»!). Поэтому образ летейской библиотеки сложнее, чем у Набокова: отождествляя себя со своей «книгой», автор надеется, что его все-таки «не бросят в Харонову лодку, / на книжную полку воткнут». Получается еще одна вариация на тему поэтического «памятника»: non omnis moriar, multaque pars mei / vitabit Libitinam* …

 

Но вернемся к стихотворению «Ткань», которое, как и многое у Лосева, поэта и филолога, воспринимается в качестве метатекста. Ткачество как создание «текста жизни», бывшее прерогативой Божественного демиурга, одновременно осмысляется и по-иному – как родовое свойство человека. Фраза «И ткачи его ткут» в равной мере может быть отнесена к любому носителю жизнетворческого начала. А вот номинации «портной» и «портняжка» – другое дело: в стихотворении они использованы в значении поэт и / или литературовед (критик). И тот, и другой «ткут» (словесные) тексты; поэтическое и научное творчество, таким образом, соприродно божественному творческому началу; они соотносятся как видовое и родовое понятия.

Стихотворение завершается призывом, имеющим обобщающий смысл: «Ткань – это текст, это жизнь. Если ты доктор – дотки». Мы не будем специально останавливаться на идее целительной функции искусства и многозначности слова «доктор» (слово «ткань», как известно, имеет и медицинский смысл), но обратим внимание на то, каким образом автор анализируемого стихотворения сам выполняет эту задачу.

 

Важная роль, как мы полагаем, в данном случае принадлежит анаграммированию, итог которого выражен финальной формулой: «ДОКТор – ДОТКи». Если посмотреть на весь текст с этой точки зрения, то обнаруживается закономерность, основанная на использовании как этимологически родственных слов, так и случайных совпадений: ТКань – доКТорская – ТеКсТ – ТКань – ниТКе – ТеКсТа – оТТенКи – ниТКа – ТКачества – ТКани – сТрижКи – ТКач – ниТоК – веТошКа – соТКи – ТКань – фесТончиК – порТняжКа – ТеКсТ – ТКачи – ТКуТ – КондраТий – недоТКал – ТКань – химчисТКи – ТряпочКу – ТонКоТКаной – КульТуры – ТКань – ТеКсТ – доКТор – доТКи. Так сформированный ключевой анаграммой прием «ткет» стихотворение, скрепляя целостность текста, который в то же время оставляет читателю простор для поиска новых смыслов и интертекстуальных перекличек.

 

 

 _______

*? Текст печатается по изд.: Лосев Л. Собранное. Стихи. Проза. Екатеринбург, 2000. С.74-75.

* За указание на эту параллель мы приносим благодарность Татьяне Вячеславовне Зверевой⁵.

* Нет, не весь я умру! Лучшая часть моя / Избежит похорон… (Гораций. Оды. Кн.3, ХХХ. Пер. А.П.Семенова-Тян-Шанского).

^1. Веселовский А.Н. О методе и задачах истории литературы как науки // Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М., 1989. С. 39 - 40.

^2. Гораций. Наука поэзии (пер. М.Л.Гаспарова) // Гораций. Оды. Эподы. Сатиры. Послания. М., 1970. С.383.

^3. Овидий. Метаморфозы (пер. С.Шервинского). М., 1977. С.147-148.

^4. Овидий. Метаморфозы. С.149.

^5. См. также: Смолярова Т. Аллегорическая метеорология в поэзии Державина (вокруг стихотворения «Радуга» [1806] // Новое литературное обозрение. 2004. № 66 [Электронный ресурс] Код доступа: http://magazines.russ.ru/nlo/2004/66/smor12.html. Дата обращения 15.11.12.

^6. Тютчев Ф.И. Стихотворения. М., 1986. С. 140.

^7. Мандельштам О.Э. Выпрямительный вздох: Стихи. Проза / Составление, послесловие и указатель Д.И.Черашней. Ижевск, 1990. С.109.

^8. Иосиф Бродский: проблемы поэтики. Сборник научных трудов и материалов. М., 2012. С.139-151.

^9. Бродский И.А. Сын цивилизации (пер. Д.Чекалова) // Сочинения Иосифа Бродского. Том V. СПб., 2001. С. 93-94.

^10. Сочинения Иосифа Бродского. Том III. С.204.

^11. Лосев Л.В. Иосиф Бродский: Опыт литературной биографии. М., 2006. С.283.

^12. Сочинения Иосифа Бродского. Том I. С.235.

^13. Там же. С. 267.

^14. Сочинения Иосифа Бродского. Том III. С. 149.

^15. См.: Лотман Ю.М., Лотман М.Ю. Между вещью и пустотой (Из наблюдений над поэтикой сборника Иосифа Бродского «Урания») // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В трех томах. Том III. Таллинн, 1993. С.294-307.

^16. Самойлов Д.С. Шумит, не умолкая, память-дождь… М., 2012. С. 149.

^17. Цит. по: Рогов О. «…На книжную полку воткнут» // Волга. 2012. № 9-10 [Электронный ресурс]. Код доступа: http://magazines.russ.ru:8080/volga/2012/9/r22.html. Дата обращения 20.11.12.

^18. Набоков В.В. Американский период Собрание сочинений в 5 томах. Т. 1. СПб., 1999. С. 74.

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева


Архив «Филолога»: