Продолжим наше путешествие по городу, взяв в руки на этот раз один из лучших романов ХХ века, отмеченный Нобелевской премией, вошедший в сокровищницу мировой литературы, – «Доктор Живаго». Роман, который, по определению автора, стал делом всей его жизни, «кубическим куском дымящейся совести», «духовной автобиографией», «всей жизнью в ее переживании лирическим героем». С предельной откровенностью – такой, с какой не скажешь от первого лица, – Пастернак передал нам Живое слово о переломной эпохе русской истории, о судьбах человеческих, о Творчестве и о Любви.

 

А нам, жителям Перми, поэт подарил прозрачную, но очень жизненную метафору Пермь – Юрятин, которая воспринимается сегодня как некий литературный факт. 

 

Попробуем ответить на вопросы, почему именно Урал стал важным сюжетообразующим пространством романа, какие события истории Прикамья отражены в произведении, а главное –поищем в Перми далекий след той драмы, что свершалась некогда в Юрятине, в году 1919 или около того...

 

Весь мир летит в тартарары, смещаются все оси былого существования: революция, война, голод, унижение, разруха… Ломка такая, что ее можно сравнить с глобальными мировыми геокатастрофами – наступлением нового периода творения земли, сдвигом тектонических плит, исчезновением Пермского моря. Свидетелем и сыном «творения мира» когда-то был Урал. Он  вышел из бушующей морской стихии каменной грядой, стал почвой, основой возникновения здесь наземной жизни.

 

Этот древний смысловой фон территории был остро воспринят поэтом. Урал предстал его взору именно таким: «Без родовспомогательницы, во мраке, без памяти,/ На ночь натыкаясь руками, Урала / Твердыня орала и, падая замертво, В мученьях ослепшая, утро рожала»¹, – читаем мы в стихах, написанных Пастернаком сразу под впечатлением приезда сюда, в Предуралье, в 1916 году. Акт творения мира происходил здесь и застыл в своей первозданности. В отрывке из повести «Детство Люверс» видение Урала также сопряжено с рокотом – рождением чего-то  «Громадного» на глазах изумленной девочки: «А то, что высилось там, по ту сторону срыва, походило на громадную какую-то, всю в кудрях и в колечках, зеленовато-палевую грозовую тучу, задумавшуюся и остолбеневшую. Женя затаила дыхание и сразу же ощутила быстроту этого безбрежного, забывшегося воздуха, и сразу же поняла, что та грозовая туча – какой-то край, какая-то местность, что у ней есть громкое, горное имя, раскатившееся кругом, с камнями и с песком сброшенное вниз, в долину /.../. “Это – Урал?” – спросила она у всего купе, перевесясь»².

 

Далее мотивация этого пространства как доисторического, мистического, судьбоносного усиливается в романе «Доктор Живаго». Герои встречаются здесь в переломный момент истории, когда кругом все движется и рокочет – перемалываются судьбы людей и страны. Рок не пощадит героев, их жизненные пути переломятся здесь и далее пойдут врозь, «под откос». Но именно здесь «во времена немыслимого быта» герои Пастернака, находясь во всем сиюминутном, одновременно пребывают и над всем происходящим, их драма протекает в надмирном бытии. 

 

Любовь Юрия и Лары разворачивается в четко обозначенном месте вселенной. Размах Урала соответствует масштабу их разверзнутых душ. Трехмерность художественного мира: горизонталь леса, полей, Уральской железной дороги и Сибирского тракта; вертикаль неба, гор, колоколен Юрятина, напоминающих святой Афон; текучесть времени – бегущая вода, река Рыньва, рвущаяся на свободу река жизни, – все это вместе создает четвертое измерение: обеспечивает прорыв в вечное бытие. «Смерти нет. Смерть не по нашей части. А вот вы сказали, талант, это другое дело, это открыто нам. А талант в высшем, широчайшем понятии есть дар жизни»³. Талант, залог бессмертия, и любовь, дар Божий, подхватывают героев романа и даруют им полноту существования именно здесь.

 

Первый раз  упоминание об Уральской земле как о стране необычайной, далекой и обетованной звучит в первых главах романа из уст Анны Ивановны – мамы Тони Громеко, в будущем жены Живаго. Об Анне Ивановне мы узнаем, что она «урожденная Крюгер», дочь фабриканта-железоделателя и владельца заброшенных бездоходных рудников да огромной лесной дачи близ Юрятина на Урале. В ее воспоминаниях, согретых светом детских впечатлений, Урал предстает как «тридесятое царство» – триединство вод, лесов и гор да сказочных, каких-то двужильных людей:

«Она часто посылала за Юрою и Тонею и часами рассказывала им о своем детстве, проведенном в дедушкином имении Варыкине, на уральской реке Рыньве. Юра и Тоня никогда там не бывали, но Юра легко со слов Анны Ивановны представлял себе эти пять тысяч десятин векового непроходимого леса, черного, как ночь, в который в двух-трех местах вонзается, как бы пырнув его ножом своих изгибов, быстрая река с каменистым дном и высокими кручами… И лес перед окнами. А снегу, снегу! Выше дома!» (71).

 

Ландшафт находится в какой-то неразрывной связи с людьми,  «вросшими» в него. Анна Ивановна помнит имена – имена другого мира: «И там все такие. С такими именами. Односложными. Чтобы было звучно и выпукло. Вакх. Или Лупп. Или, предположим, Фавст…» (70). Жители Урала именованы иначе, чем жители, например, столицы. На страницах романа местных жителей будут звать: Аверкий, Ливерий, Анфим Ефимович, Серафима Севериновна и т.п.  Странные имена – не прихотливая выдумка Пастернака, скорее факт, что поразил его в те годы, когда он жил во Всеволодо-Вильве. Отчего они были в ходу именно здесь? Возможно, это старообрядческий след. Детишкам в семьях давали имена строго по святцам. А для Пастернака диковинные имена имеют дополнительное значение «дремучей» местности, связи ее с природными стихиями.

 

Интересен в этом отношении кузнец Вакх, о котором вспоминает Анна Ивановна:

«..Помните, я вчера про лесника рассказывала? Его звали Вакх. Он был с изуродованным лицом, его медведь драл, но он отбился. Этот Вакх был в молодости кузнецом. Ему в драке отбили внутренности. Он сделал себе другие из железа!..» (71).

 

Имя дублируется: проводника семьи Живаго во время их «великого переселения» тоже зовут Вакх, он ввозит их в Варыкино: «Словно бы утром Вакх тут маячил… Скажи, в Варыкино свезти четверых. Новоприезжие». Тоня спрашивает: «Возможно ли, чтобы это был тот самый Вакх, о котором рассказывала мама. Ну, помнишь, белиберда всякая. Кузнец, кишки в драке отбили, он смастерил себе новые. Одним словом, кузнец Вакх Железное Брюхо. Я понимаю, что все это сказка. Но неужели это сказка о нем?» Возница Вакх комментирует это предположение так: «А и проста ты, мать, така глазаста барыня, а дура. Твой-от Вакх, Постаногов ему прозвище, он лет за полста тому в землю, в доски ушел. А мы теперь наоборот, Мехоношины. Име одно – тезки, а фамилие разное, Федот, да не тот» (267). И тем не менее возница Вакх возникает как ожившее предание. Фольклорный мотив о втором рождении актуализирует сказочность пространства.

 

Исследователи отмечали, что композиция романа и функции его героев построены по законам  волшебной сказки. Действительно, Пастернак был знаком с трудами по поэтике фольклора (в частности, с работой В.Я.Проппа «Морфология волшебной сказки»). Сказочный «двужильный» Вакх – волшебный помощник, что встречает героя в этом «тридесятом царстве». Все главные испытания, похожие на инициацию, будут происходить с героем на Урале.

 

Другая ниточка, вплетающая еще в московские главы уральские нити, ведет нас к главной героине – Ларе. «Война с Японией еще не кончилась. По России прокатывались волны революции, одна другой выше и невиданней. В это время в Москву с Урала приехала вдова инженера-бельгийца Амалия Карловна Гишар с двумя детьми, сыном Родионом и дочерью Ларисою» (24).

 

Генетически образ Лары связан с образом Жени Люверс, девочки, что «родилась и выросла в Перми». Повесть «Детство Люверс» задумывалась как первая часть большого романа. Детство обеих героинь спроецировано на Урал. Но внутреннего сходства между героинями почти нет. В романе автор преследует иные цели – через судьбу героини сказать о поруганной судьбе родины. Какая она, эта «девочка из другого круга», всеми желаемая, сильная, тихая, тайная? Пастернак мучительно искал возможности вырвать свою героиню из рамок уготованной ей судьбы, из общего правила, из типической ситуации, сдвинуть «с мертвой точки, к которой собиралась пригвоздить ее жизнь» (317). Автору был очень дорог этот образ, вобравший в себя множество личных мотивов и линий судеб близких Пастернаку женщин. 

 

Она девочка с Урала: ЛАРА – анаграмма УРАЛ. Как и имя ЛюВЕРС восходит к СЕВЕР. Место рождения и натура, степень их обусловленности и взаимосвязи – вопросы, которые волновали Пастернака. «Белая прелесть», «светлая ночь севера», «родительница», «мученица», «упрямица», «сумасбродка», «шалая», «боготворимая», «с вечно величественными и гибельными выходками» – определения героини в романе. Лара для Живаго – это даль, Россия, «дар слуха и слова» – воплощение всего неосязаемого, русского. Юрятин, город детства Лары, и река Рыньва – тоже часть ее существа. Река Рыньва – Река Жизни, во всей совокупности своих значений: чистоты, глубины, омутов, стрежней, обновления – семантически связана с героиней. И еще одно поле значений: Лара – «рябинушка», «горькая», «кровинушка». Так величает ее, почти причитает по ней герой. Рябинушка – символ горькой женской судьбы, доли-недоли. Это общерусская, но в то же время локальная, уральская лирическая формула русской женственности.

 

Юрятин для героини романа – город детства, молодых надежд и любви. «Ей нравилось в Юрятине. Это был ее родной город» (29). И далее: «Ларисе Федоровне были по душе нравы захолустья, по-северному окающая местная интеллигенция в валенках и теплых кацавейках из серой фланели, их наивная доверчивость. Лару тянуло к земле и простому народу» (107).

 

Урал для героини еще и страна молодых надежд. Провинция всегда по-доброму принимает подвижников-просветителей. Так принимает Юрятин-город молодую чету Антиповых. 

 

«Паша и Лара оба кончили, оба одинаково блестяще, оба получили предложения в один и тот же город на Урале, куда и должны были выехать на другой день утром» (99).

 

В Юрятине они устраиваются благополучно: «Антиповы сверх ожидания очень хорошо устроились в Юрятине. Гишаров помнили тут добром. Это облегчало Ларе трудности, сопряженные с водворением на новом месте» (107).

 

Мы даже можем предположить, где именно поселились герои: «Дом, в котором жили Антиповы, находился в части города, противоположной пристани. Дом был последним на улице. За ним начиналось поле. Его пересекала железная дорога. Близ линии стояла сторожка. Через рельсы был проложен переезд» (109).

 

Часть города, противоположная пристани, железная дорога, поле, пустыри – какая мысль возникает у тебя, пермский читатель? Быть может, это где-то в стороне Заимки, где до сих пор есть пустыри и полотно железной дороги идет одно с юга на север, другое с запада на восток?

 

Мечта Павла и Лары, связанная с Уралом, – устроить самостоятельную, счастливую, честную жизнь – так похожа на мечту первых просветителей, приезжавших в Пермь в конце XVIII века, учредить здесь новую, светлую, «умную» столицу огромной губернии. Так пишет об этом исследователь истории пермской книги Н.Ф.Аверина: «Пермь, крошечный город, бесконечно удаленный от столицы, как много талантливых, образованных, неравнодушных людей собирает он! Они бросают блестящее общество, выгодные должности, блага искусства /…/ и едут в никому неизвестную Пермь… Зачем? Наверное, затем, чтобы на новом месте воплотить в жизнь свою мечту, построить, ну если не город Солнца, то хотя бы город разума, знаний и справедливости»4.

 

И вот еще одна знакомая черта: в Юрятине есть гимназии – мужская и женская. Да, к 1914 году такие учебные заведения были во многих городах, но в Перми история гимназий – это история становления губернского города. Мы без труда вспомним здания пермских гимназий и, думается, вправе связать их с теми юрятинскими, куда распределяются после окончания высших педагогических курсов Лара и Павел Антиповы. Павел Павлович Антипов преподает в мужской гимназии греческий и латинский языки, историю. Лариса Федоровна – в женской – тоже гуманитарные предметы.

 

В Перми мужская классическая гимназия располагалась в доме по ул. Петропавловской (сегодня учебный корпус № 2 ПГМА), напротив дома Городской публичной библиотеки (библиотеки им. А.С.Пушкина). Гимназия стояла на этом месте с 1808 года; двухэтажное каменное здание, дошедшее до нас, построено в 1851 году по проекту П.Т. Васильева в стиле классицизма. Мужскую классическую гимназию заканчивал Д.Д. Смышляев – наследник и владелец купеческого дома Смышляевых, видный общественный деятель Перми, автор трудов по истории Пермского края. Выдающиеся выпускники гимназии: А.Ф. Мерзляков – поэт, директор педагогического института, учитель юного М.Ю. Лермонтова; А.А. Дмитриев – историк Пермского края; М.А. Осоргин – журналист, писатель русского зарубежья. В гимназии преподавал писатель П.И. Мельников-Печерский.

 

Мариинская женская гимназия находилась неподалеку от мужской. Два учебных заведения были отделены театральным сквером, который становился местом свиданий старших гимназистов. Большое каменное здание женской гимназии (ныне главный корпус сельскохозяйственной академии) строилось с 1884 по 1896 год по проектам архитектора Ю.О. Дютеля в стиле «модерн с национальным оттенком». В плане она была похожа на букву Z и состояла из учебного корпуса, пансионата для гимназисток и церкви, освященной во имя св. Николая Чудотворца и св. царицы Александры. Гимназическая церковь была самой изящной в городе и посещалась преимущественно аристократической публикой. В автобиографической повести «Времена» М.А. Осоргин вспоминает об этом храме: «Церковь была привлекательна для нас тем, что в нее водили гимназисток: налево ряды наши, направо – их. Мы красовались и переглядывались»⁵. Не правда ли, колоритный штрих к восприятию этого места.

 

Антиповы ощущали себя в Юрятине по-разному:

 

Однообразие провинциального быта, недостаток общения, невозможность самореализации – вот что томит в Юрятине Павла Антипова. Изо дня в день с мерным грохотом тянутся на запад, на фронт первой мировой войны поезда… Все это приобретает черты дурной бесконечности. Жизненная ситуация заходит в тупик. Следует искать выход. Павла мучает бессонница, подступают чувства стыда и долга. Нечто похожее, по-видимому, переживал сам Пастернак в те 1915 – 1916 годы, когда служил здесь на заводах и помнил, что может быть переосвидетельствован, призван в действующую армию. 

 

Павел находит решение: уехать на войну. Спустя месяцы Лариса теряет всякую связь с ним и следует на фронт искать мужа.

 

Вслед за одной войной рождается война другая, немыслимая, лихая. «Задуманное идеально, возвышенно грубело, овеществлялось. Так Греция стала Римом, так русское просвещение стало русской революцией» (509 – 510); революция повлекла за собой гражданскую войну – и это уже была «не жизнь, а нечто беспримерное, фантасмагория, несуразица, содом, /…/ тысяча и одна ночь, бездействующие заводы, разбежавшиеся рабочие, в смысле средств к существованию ни хрена, бескормица…» (259).

 

Бедствующая семья доктора Живаго и ученого Громеко ведет призрачное существование в Москве. В трудные дни Антонине Александровне все чаще приходит в голову мысль, которая становится навязчивой, – уехать на Урал, к этой вековой твердыне. Словно там содержится немая исполинская мощь, защита от всех потрясений – и люди, которые «двужильны», и земля, которая огромна и щедра.

 

Город Юрятин в сознании семьи Живаго все четче приобретает черты земли обетованной. Юрятин – город для Жизни семьи Юрия. Как указывает Е. Фарыно, «Название города Юрятин содержит в себе повтор имени доктора Живаго Юрий»⁶. В этом смысле Юрятин – город не только Лары, но и место, ждущее своего героя – Георгия-земледельца, Юрия. Чем и объясняется это «великое переселение» семьи Живаго – извечной тягой человека к земле, «мечтой пропитаться своими руками» (259).

 

Долгий-долгий переезд, с тяготами и волнениями, со сменой времен года, заканчивается на станции Развилье – в предместье города Юрятина. Семантически Развилье – это еще и развилка, росстань, перекресток, граница миров, место встречи с новым, искомым, это перелом сюжета. Заканчивается первая и начинается вторая часть книги – уральская.

 

Жителю Перми в названии «Развилье» слышится знакомый корень –вил-: Развилье – Мотовилиха. Думается, мы вправе предположить такую связь.

 

Пастернак несколько раз подъезжал к нашему городу с севера. Первое, что открывалось его взору, была Мотовилиха, которая, как и романное Развилье, также располагалась на горе и ярусами поднималась вверх. Значение этого поселка для города всегда было велико.

 

Развилье предстает в романе первым, но это еще не Юрятин. Город, к которому стремится Юрий, остается пока невидимым, скрывается в тумане.

 

Прежде чем произойдет личная встреча, Живаго предстоит очередное, уже третье по счету, заочное знакомство.

 

 

     И наконец во время ожидания допроса арестованному Живаго из окон вагона открывается город. «Перед поездом с этой стороны тянулся остаток путей и виднелась станция Развилье на горе в одноименном предместье. С путей к станции вела некрашеная деревянная лестница с тремя площадками.
     Рельсовые пути с этой стороны представляли большое паровозное кладбище. Старые локомотивы без тендеров с трубами в форме чаш и сапожных голенищ стояли обращенные труба к трубе среди груд вагонного лома.
     Паровозное кладбище внизу и кладбище пригорода, мятое железо на путях и ржавые крыши и вывески окраины сливались в одно зрелище заброшенности и ветхости под белым небом, обваренным раннею утреннею жарою» (247).

 

Вид города многоступенчат: «остаток путей» – «станция Развилье на горе» – «деревянная лестница с тремя площадками» – «паровозное кладбище» – рассеивающийся туман, «как полы театрального занавеса», и – «там, верстах трех от Развилья, на горе, /…/ выступил большой город /…/.– как гора Афон /…/ – с большим собором посередине на макушке» – «Юрятин! – взволнованно сообразил доктор. – Предмет воспоминаний покойницы Анны Ивановны и частых упоминаний сестры Антиповой!» (247)

 

Исследователи по-разному интерпретируют семантику Юрятина: некий провинциальный город вообще; провинциальный город с чертами знакомой Пастернаку Перми; некий условный город; утопический город Солнца из романа Т.Кампанеллы с одноименным названием – ср.: «Город Солнца расположен на высокой горе, чрезвычайно велик по размерам, построен ярусами и увенчан храмом, где находятся кельи монахов и где хранится написанная золотыми буквами книга»⁷. Есть и другое видение: город-гора, вертикаль, ведущая к небу, железнодорожный и житейский пути прерваны мотивом «кладбища», и теперь предстоит путь восхождения, представленный мотивами «лестницы», «горы» и числа «три». Это восхождение повторено мотивом «гора Афон или скит пустынножителей», т.е. мотивом страстного пути в Боге. Юрию открывается не столько сам город, сколько сущность этого локуса, имеющая прямое отношение и к св. Георгию, и к Христу⁸.

 

Нам, пермским читателям, непременно «видятся» в Юрятине черты реального пермского городского пространства. С особым трепетом воспринимается произведение, в котором романный  Юрятин является все-таки «не произвольной художественной конструкцией, а синтезом реальных впечатлений»⁹. Это почти как Петербург Достоевского, как Москва Булгакова. Именно в этом значении Пермь – Юрятин Пастернака.

 

Знаковые черты: стальная полоса реки, железная дорога, холмы, по которым растянут наш город, улицы, ярусами идущие вверх, и, конечно, большой Кафедральный собор, в светло-желтых тонах, со строгим силуэтом, рвущимся ввысь, – стали графической эмблемой Перми.

 

Вид Юрятина, в первый раз открывшийся доктору, далеко не сразу ведет к проникновению вглубь. Как и полагается по преданию, святое место не пускает героя прежде полной его инициации. Да и в самом Юрятине-Афоне нет покоя. Идут кровопролитные бои. Город горит.

 

Так в роман входит гражданская война на Урале.

 

 

-----

1. Б.Пастернак. Урал впервые // Собрание сочинений в 5 тт. томах. М.: Художественная литература, 1990. Т.1.  С.78.
2. Б.Пастернак. Детство Люверс // Указ. соч. Т. 4. С.46-47.
3. Б.Пастернак. Доктор Живаго // Указ. соч. Т. 3. С.70. В дальнейшем текст романа цитируется по этому изданию, номер страницы указывается в тексте статьи.
4. Н.Ф. Аверина. История Пермской книги. Пермь: 1989. С. 12.
5. М.А. Осоргин. Времена. М.: 1989. С. 61.
6. Е. Фарыно. Юрятинская читальня и библиотекарша Авдотья //  Сб. статей к 70-летию проф. Ю.М.Лотмана. Тарту 1992. С.385.
7. Цит. по: И.П.Смирнов. Роман Тайн «Доктор Живаго». М., 1999. С. 96.
8. См.: Е. Фарыно. Юрятинская читальня и библиотекарша Адотья // Сб. статей  к 70-летию проф. Ю.М. Лотмана. Тарту:, 1992.
9. В.В.Абашев. Пермь как текст. Пермь, 2000. –С.264.

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева


Архив «Филолога»: