В настоящее время тема «Литературные взаимоотношения Украины и России» нуждается в решительном переосмыслении. Неполнота традиционного понимания объединенных этой темой проблем отчетливо выявилась после распада СССР и создания независимых государств Украина и Россия. Это утверждение – не дань политической конъюнктуре, но нельзя отрицать того, что именно современная политическая конъюнктура рельефно обозначила, отчетливо выявила недостаточность традиционного подхода.

 

Неудовлетворительность сложившегося понимания проблемы «Украина и Россия» не в том, что большая часть посвященных ей работ представляла собой, как правило, обширную и тщательную статистику литературных фактов (кто будет спорить, что это – абсолютно необходимое условие любого серьезного исследования?), и не в том, что эти работы большей частью писались с позиций концепции «старшего брата». От признания того, что отношения русской и украинской литературы в широком контексте строились по этому принципу, не заставит отказаться никакая политическая конъюнктура. Болезненное акцентирование внимания на слове «старший» – характерная черта подрастающих в семье «младших» братьев. За это их так «любят» старшие братья. Но это никак не отменяет их родства. Как красноречив тот факт, что украинские литераторы в серединных пределах братской России создали великую украинскую литературу, а, например, в коренном пространстве сопредельной Польши выступали только как литературные подмастерья иноязычного культурного мира.

 

Суровая, порою трагическая политическая конъюнктура последних полутора десятилетий заставляет осознать недостаточность в первую очередь концептуального, философского, если хотите, идеологического осмысления указанной в заглавии работы проблемы.

 

Первая идеологема (здесь и далее полужирным шрифтом везде в тексте выделено мной. – В. К.), сформулированная современной эпохой, состоит в необходимости отчетливого осознания того, что культура Украины – органическая и неотъемлемая часть мира русской культуры. В этих словах нет ничего уничижительного для Украины и ее народа. Напротив, слова «органическая» и «неотъемлемая» означают, что культура Украины не просто «кирпичик» в составе более объёмного целого под названием «русская культура». Без украинской культуры нет мира русской культуры: он, этот мир, просто не может без нее существовать, он исчезает как явление, он – перестает быть.

 

Приведу простой, но очень яркий, на мой взгляд, пример-доказательство. Блистательные строки из стихотворения «Мужество»: «И мы сохраним тебя, русская речь, / Великое русское слово», – написаны поэтом с украинскими корнями – А. А. Горенко (более известной всему миру под псевдонимом Анна Ахматова).

 

Именно в этом смысле я говорю о невозможности существования русской культуры вне украинской.

 

Это невозможно, потому что это не может быть осуществлено.

 

Нельзя (потому что это невозможно!) в хозяине Коктебеля и Киммерии, прославленном Максе, отделить Волошина от Кириенко. Нельзя в Феофане Прокоповиче отделить верного сына Украины от деятельного сподвижника Петра Великого. Нельзя в Николае Гоголе разъять детство и юность, проведенные на Полтавщине, и священный, всесожигающий огонь творчества, пылавший в нем в Петербурге и в Италии. Никто и никогда не разделит в А. А. Потебне великого украинского филолога и великого филолога-русиста.

 

Это неразрывное единство (а не тривиальное взаимовлияние, параллельное развитие, контактное сосуществование и проч.) русского и украинского начал в нашей культуре – существо явления. Все остальное – наносное, временное, конъюнктурное. Переживаемая нами сегодня эпоха подтверждает это снова и снова.

 

Вторая идеологема, сформулировать которую стало возможным только в результате тяжелого опыта последнего времени, состоит в осознании того, что не только культурное тело России, но и ее государственное бытие, ее самосознание не могли бы окончательно сформироваться, обрести харизму, вне которой сегодня никто в мире не мыслит Россию, – без украинского влияния. В данном случае речь идет уже о бесценном даре братьев-украинцев, об их созидательном вкладе в развитие России, без которого Россия не стала бы самой собой.

 

Фигура Гоголя позволяет объяснить и убедительно проиллюстрировать не только первую, но и вторую идеологему.

 

В своем известном и в последнее время необыкновенно часто цитируемом рассуждении о том, какая у него душа – «хохлацкая или русская», – Гоголь подчеркивает, «что никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому пред малороссиянином. Обе природы слишком щедро одарены Богом, и как нарочно каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой, – явный знак, что они должны пополнить одна другую. Для этого самые истории их прошедшего быта даны им непохожие одна на другую, дабы порознь воспитались различные силы их характеров, чтобы потом, слившись воедино, составить собою нечто совершеннейшее в человечестве»¹.

 

Я обращаю внимание, во-первых, на очевидный максимализм гоголевской позиции: он согласен исключительно на то, чтобы общая природа русских и малороссиян была «совершеннейшей в человечестве». Никак не меньше! Во-вторых, он осознает, что каждая природа воспитала в истории «различные силы характеров», которые должны именно «пополнить» друг друга.

 

 

Украинский мир, породивший Гоголя, веками формировался как поле ожесточенных столкновений и самой кровавой, самой лютой борьбы не за благополучие, а за само существование как таковое. Этой вековой борьбой рождена и известная хуторская философия украинца («моя хата с краю», так как он не хочет и не должен в эпохи поражений погибнуть вместе с гибнущей не в первый раз государственностью), и его фанатичная неистовость в самореализации в эпохи побед и созидания.

 

Украинцы в системе российской государственности вели себя как истосковавшиеся по работе и идеалам труженики. Для русского человека его существование в рамках империи было чем-то привычным и даже рутинным. Как наставляет в «Капитанской дочке» Петрушу Гринева его отец, отправляя на службу в Оренбург? «Служи верно, кому присягнешь; <…> на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся <…>»².
 

Украинцу на русской службе понятна только вторая часть назидания: от службы не отговаривайся. Для него совершенно неприемлемо первое утверждение: на службу не напрашивайся. Как может не напрашиваться на службу тот, кто веками был этой службы лишен, кто не имел никакой перспективы самореализации в своей глуши и провинции, кто в своей крови нес неутоленную жажду победы и торжества не просто над врагами, но над собственной судьбой!
Как может не напрашиваться на службу Алексей Разумов¬ский, сын гуляки-казака из глухого хутора где-то по дороге из Чернигова в Киев, если на родине стать певчим в церкви было потолком его карьеры? Станет, станет ненасытный Алексей фаворитом русской императрицы, станет графом, призовет в столицу своего брата Кирилла, даст ему образование, а также, как и себе, выхлопочет графский титул. Ненасытный Кирилл станет первым русским президентом Императорской академии наук (до него были только немцы) и последним гетманом Малороссии. Его сын Алексей, министр образования, попечитель Московского университета и основатель Царскосельского лицея, женится на Шереметевой, объединив два самых больших состояния России. Он станет отцом четверых детей в браке, но прославятся, как и положено наследникам ненасытных, десять незаконнорождённых: один сын станет генерал-губернатором, другой – министром внутренних дел, третий – известным литератором Антонием Погорельским, дочь – матерью Алексея Константиновича Толстого.
 

В силу сказанного выше, украинцы порой острее, чем русские, ощущали специфику России. Именно поэтому составителем прославленного «Толкового словаря живого великорусского языка» был уроженец Малороссии Владимир Иванович Даль. Именно поэтому украинский поэт Евгений Гребинка подарит России две ее знаменитые песни: «Помню, я еще молодушкой была…» и визитную карточку России, ее музыкальный брэнд, говоря современным языком, – «Очи черные». Поэтический облик России, запечатленный в этих двух песнях, конечно же, существовал задолго до Е. П. Гребинки, но уловить и запечатлеть его сумел именно этот выпускник Нежинского лицея князя Безбородко из далекой Черниговщины.

 

Точно так же Гоголь довел до крайнего развития, до совершенства, сделал характерологической приметой русской литературы нового времени черты, которые уже были ей свойственны, но не были столь резко и отчётливо до него проявлены. Я назову четыре, на мой взгляд, наиболее характерные: это идея православной духовной основы русской культуры, это проповедь социального равенства, это учительный пафос и это, наконец, воспевание героики, граничащей с самоотречением.

 

Для Украины православие – основа основ ее бытия. Она столетиями в кровавых битвах защищала свою веру. Не этническая принадлежность, а причастность к православному миру для украинского сообщества являлась основой национальной самоидентификации. Вспомним, как в «Тарасе Бульбе» совершался обряд принятия в казацкое братство: «Остапу и Андрию показалось чрезвычайно странным, что при них же приходила на Сечь гибель народа, и хоть бы кто-нибудь спросил их, откуда они, кто они, и как их зовут. Они приходили сюда, как будто бы возвращались в свой собственный дом, из которого только за час пред тем вышли. Пришедший являлся только к кошевому, который обыкновенно говорил: «Здравствуй! Что, во Христа веруешь?» «Верую!» отвечал приходивший. «И в Троицу Святую веруешь?» «Верую!» «И в церковь ходишь?» «Хожу!» «А ну, перекрестись!» Пришедший крестился. «Ну, хорошо», отвечал кошевой: «ступай же, в который сам знаешь, курень». Этим оканчивалась вся церемония. И вся Сечь молилась в одной церкви и готова была защищать ее до последней капли крови, хотя и слышать не хотела о посте и воздержании» (2, 66). Основой жизненной судьбы Тараса Бульбы была именно борьба за православное дело: «Неугомонный вечно, он считал себя законным защитником православия» (2, 48). Но точно так же и сам Гоголь, впитавший в себя родовую казацкую непримиримость в вопросах веры, самовластно считал себя «законным защитником православия», позволяя себе вступать в открытую полемику с церковным клиром по вопросам понимания догматических основ православной веры.

 

Из этой неистовой веры проистекал «православный социализм» Гоголя – его последовательная и неутомимая защита обездоленных, его проповедь социального равенства всех людей. Социальное неравенство противоречит Божьим заповедям, а потому греховно. Социальное неравенство разрушает единство русского мира, а потому антинародно: «Знаю, подло завелось теперь на земле нашей; думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их, да были бы целы в погребах запечатанные меды их. Перенимают, чорт знает, какие бусурманские обычаи; гнушаются языком своим; свой с своим не хочет говорить; свой своего продает, как продают бездушную тварь на торговом рынке» (2, 133–134). В конечном итоге социальное неравенство антигосударственно: «Все взяли бусурманы, все пропало. Только остались мы сирые, да, как вдовица после крепкого мужа, сирая так же, как и мы, земля наша!» (2, 133).

 

Из той же неистовой православной веры проистекает убеждённость Гоголя в возможности возрождения каждого человека русского мира. Задача художника состоит в том, чтобы объяснить заблудшему его ошибки. Это рождает знаменитый учительный пафос гоголевского творчества. Он в каждом произведении и не раз произнесет поучение, которое должно дойти до души и сердца читателя: «Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснется оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело» (2, 134).

 

Принадлежность к православному миру означает постоянную готовность его защищать. Этим рождено воспевание героики национальной борьбы, которым пронизана не только повесть «Тарас Бульба», что традиционно отмечается всеми исследователями, но все творчество Гоголя. В подтексте каждого из его произведений скрыта тоска по героическому. Поисками путей к его обретению наполнено все творчество художника. Вне героического человеку невозможно реализовать свое жизненное призвание: «Так, стало быть, следует, чтобы пропадала даром козацкая сила, чтобы человек сгинул, как собака, без доброго дела, чтобы ни отчизне, ни всему христианству не было от него никакой пользы? Так на что же мы живем, на какого чорта мы живем, растолкуй ты мне это. Ты человек умный, тебя недаром выбрали в кошевые, растолкуй ты мне, на что мы живем?» (2, 69).

 

Гоголь, украинская неистовая вера породят в России целое направление православной философии, которое будет более ста лет противостоять все более мощному атеистическому влиянию Европы. Гоголь и украинская социальность лягут в основу множества общественных движений, создавших специфическое явление русского социализма. Гоголь и украинский учительный пафос не дадут критическому реализму в России выродиться в натурализм, замешанный на вульгарно понятом дарвинизме и позитивизме. Гоголь и украинская героика не позволят быту победить дух русского человека. В Гоголе все эти характерные для русского мира черты были удивительным образом собраны вместе. Россия, сохраняя их онтологическое единство, причудливым образом реализовала их во множестве самостоятельных учений, направлений, тенденций.

 

Все видят, что Гоголь выдумщик. Все исследователи снова и снова подчеркивают, что Гоголь мистификатор. Да, он создал миф о себе самом, который гоголеведы растолковывают друг другу вот уже 150 лет. Но он заплатил за этот миф не только многими томами исписанной бумаги, но и собственной жизнью. Он бескорыстен. Он создал миф не для своей, а для нашей жизни, для нашего бытия. Своим мифом он наделил наше бытие смыслом. Но этого мало. Он создал и подарил России не только миф о себе. Он создал и подарил России миф о Пушкине, а через него – миф о самой России и русском человеке: «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русской человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет» (8, 50).

 

Гоголь в принудительном и безоговорочном порядке поставил перед Россией задачу: через 200 лет каждому русскому стать как Пушкин. Он не дает России прозябать. Он ставит перед ней тяжкую задачу титанического душевного труда. Он отправляет ее в дорогу. По существу, он созидает саму Россию, обозначая вехи ее развития, указывая ей ее путь.

 

Кстати, «пушкинский» экзамен Гоголю Россия будет сдавать совсем скоро – в 2034 году.

 

Пушкин необъятен и широк, как сама Россия, как ее бескрайние реки, леса и степи. Он спокоен и аналитичен, потому что он сын империи, которая дает ему уверенность в неизбежности существования завтрашнего дня и в возможности планировать этот день, прогнозировать его, рассчитывать. Весь хаос русского мира он заключает в гармонию меры и симфонию языка, дав тем самым главную бытийную форму его существованию. Объединяя русский мир, Пушкин не может не быть логичен, доказателен и рассудителен. В своем «Памятнике» он педантично сформулирует известные три пункта, объясняющие причины его «долгой любезности народу». В этой оппозиции – поэт и народ – полюсом силы у Пушкина выступает народ, которому поэт служит и у которого получает «любезное» признание.

 

Все не так у Гоголя. В его понимании народ – воплощение подлинной силы, но трагедия состоит в том, что она не может сама осознать себя. Эта сила в прошлом не раз терпела сокрушительные поражения. Быть спокойным нельзя, так как завтрашнего дня может и не быть. Все надо делать сегодня и сейчас. Поэтому страна и народ сегодня и сейчас ждут от поэта ответа на вопросы смысла своего бытия. И они наделяют поэта своим ожиданием «страшною силой». И дело здесь не только в романтической методологии гоголевского творчества. Дело в другом – в онтологических корнях самого типа художника.

 

Ни один русский писатель в принципе не мог бы написать ничего подобного известному лирическому монологу в одиннадцатой главе «Мертвых душ»: «Русь! чего же ты хочешь от меня? какая непостижимая связь таится между нами? Что глядишь ты так, и зачем все, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи?..» (6, 222). Это не дерзость, не хлестаковщина, не гордыня. Это глубокая, воспитанная столетиями борьбы уверенность в своем предназначении – дать смысл существованию «чудной, незнакомой земле дали». Она не может обрести этого смысла без поэта. Да, он не сын этой земли. Но именно он ее избранник. Она его ждала, и он пришел на ее не слышимый всеми вокруг зов. Он не может педантично формулировать и итожить. Он пришел предрекать и пророчествовать.

 

Только Гоголь с родовой казачьей памятью и вековым преклонением перед географическим пространством, воплощающим в себе истинную силу, истинную безопасность и истинное богатство, только он может по-настоящему оценить и восхититься этим бескрайним простором: «И грозно объемлет меня могучее пространство, страшною силою отразясь во глубине моей; неестественной властью осветились мои очи: у! какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь!..» (6, 222).

 

В этом своем восхищении Гоголь отнюдь не раб поразившего его простора. Он, как и положено истинному наследнику всадников, его властелин. Он знает, как и куда направить его стихийную силу, как заставить это пространство служить себе и своему идеалу. Это только со стороны кажется, что Григорий Потемкин созидал империю для своей императрицы. Он созидал ее для себя, в память о своих предках и во славу своих потомков. Так и Гоголь созидает величие России, реализуя свое представление об истинном величии Державы, которое не было реализовано его предками. Он помнит, он не забыл, что именно Киев – был и остается матерью городов русских. Именно поэтому бешеная скачка, в которую он отправит Россию и ее птицу-тройку, завершится актом возмездия, актом испуганного признания со стороны всех тех, кто признаёт только силу, кто в прошлом не раз торжествовал и одерживал верх над Русью: «Русь, куда ж несёшься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства» (6, 247).

 

Украина и Гоголь в самом прямом смысле были создателями того мирового явления, которое мы сегодня называем Россией. Начиная от ее языка и кончая ее мифологией. Очень важно помнить, что Гоголь в конечном счете убедил в этом саму Россию, которая объявила вторую половину XIX века «гоголевским периодом русской литературы».

 

Утратить это наследие было бы не просто расточительством, но актом самоубийства.

 

-----

* Доклад на Международной научной конференции им. проф. Сергея Бураго «Мова i культура» («Язык и культура»): Киев, 28 июня 2004 г.
1. Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. В 14 т. М.; Л: Изд-во АН СССР, 1937–1952. Т. XII. С. 418–419. В дальнейшем ссылки на это издание с указанием тома и страницы даются в тексте статьи.
2. Пушкин А. С. Полн. собр. соч. В 10 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949. Т. VI. С. 398. В дальнейшем ссылки на это издание с указанием тома и страницы даются в тексте статьи.

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева


Архив «Филолога»: