– Дина, готовится к выходу сборник ваших рассказов. В одном из интервью вы обещали, что это будут путевые заметки. Они объединены каким-то общим замыслом, концепцией?
– Это, скорее, не путевые заметки, а, все-таки, новеллы о путешествиях в разные страны. Путевые заметки в чистом виде в наше, мягко говоря, оживленное время, вряд ли заинтересуют широкого читателя. В сердцевине каждой моей новеллы лежит некая «история» – история любви, история спасения, история гибели… словом, человеческая история, потому что прежде всего меня интересует человек с его страстями, страданиями, и всеми движениями души. Сопровождать эти новеллы будут картины Бориса Карафелова, – моего мужа, попутчика и персонажа моей прозы.

 

– Многие писатели признаются, что писать повесть или роман проще, чем рассказ – малая форма ограничивает в средствах выражения. Что проще писать вам?
– У каждого литературного жанра есть свои «стандарты строительства», свои законы, свой «вес». И не каждый даже хороший писатель, мастер, например, рассказа или эссе, сможет «взять вес» романа – крупная форма всегда предполагает более широкий «фронт работ»: более глобальный охват видения, более философский взгляд на мир, требует архитектурных усилий интеллекта. В этом смысле крупная форма с обилием сюжетных линий, типажей, развязок-завязок чрезвычайно трудна, даже физически тяжела. С другой стороны, малая форма именно ввиду своей малости легко охватываема взглядом читателя и должна быть выполнена филигранно: в ней видны малейшие шероховатости стиля. Когда я работаю над малой формой, у меня в мозгу происходит «переключение скоростей», я словно меняю линзы в бинокле. Разная работа, это правда. Я в такие периоды и читаю, в основном, тот «свой любимый размер», над которым трудится в данный момент воображение.

 

– Закончилась работа над экранизацией вашей книги «На Верхней Масловке». Ваше отношение к кинематографу после книги «Глаза героя крупным планом» сложно назвать позитивным. Почему согласились на экранизацию?
– Фильм снят и получился, по слухам (я еще не видела), замечательным. Чему я очень рада. Это режиссер, Константин Худяков, просто убедил и победил меня. Когда он впервые позвонил, я по телефону стала отговаривать его от этой затеи, но он оказался человеком мягким, интеллигентным, но с львиной хваткой. Настолько, что я засела за сценарий чуть ли не посреди работы над романом. Чертыхалась, плевалась, но – написала. Сейчас могу только предположить, какими путями шла работа в мое отсутствие.

 

– В картине играют Алиса Фрейндлих и Евгений Миронов. Зная творчество этих актеров, можно предположить, какими будут герои в их исполнении. О чем бы вам хотелось попросить актеров, как подкорректировать создаваемые ими образы?
– Знаете, я чрезвычайно щепетильна в вопросах творчества и никогда не позволила бы себе лезть в творческую кухню актеров или режиссера. В конце концов, литература – это литература, кино – совсем другой вид искусства, подчиняющийся своим законам. И такие блестящие мастера, как Алиса Фрейндлих, Евгений Миронов, Константин Худяков не нуждаются в моей корректировке. В подобных делах автор должен знать свой шесток. Что, разумеется, не исключает того, что какие-то моменты фильма мне могут и не понравиться. Но это уже будут проблемы для моего «внутреннего пользования».

 

– Евгений Миронов стал невероятно популярен благодаря сериалу «Идиот». Вы видели фильм? И как вообще относитесь к экранизациям?
– Видела несколько серий. Это блистательный актер независимо от того – кто, каким представлял себе героя Достоевского по прочитанному роману. Артист не может своим единственным лицом и единственной концепцией образа удовлетворить воображение всей читающей публики. Что касается экранизаций вообще… тут, конечно, моя авторская сущность стремится выдать свое профессиональное «фи!», но, повторяю, – надо относиться к экранизациям просто как к другому виду искусства.

 

– Ваш роман-комикс «Синдикат» очень понравился российскому читателю. Но не обиделись ли на сатиру представители разного рода общественных и государственных еврейских организаций, очень узнаваемо изображенных в вашей книге? Читателям ведь порой непросто объяснить, что художественный мир имеет опосредованное отношение к реальности…
– Роман «Синдикат» был воспринят разными людьми очень по-разному, иначе и быть не могло. И не дело автора разъяснять публике разницу между художественным текстом и действительностью или оправдываться перед организациями и ведомствами. К слову, сотрудники многих организаций в личных письмах и даже в звонках благодарили меня и восторженно отзывались о романе, – к этому я тоже отношусь весьма спокойно. Лет через пять «Синдикат» уже будут читать не как репортаж с места событий (которым он и не является), а как литературное произведение.  Кстати, роман  просто написан на материале, который мне хорошо известен. Сатирическому отображению в нем подверглась не еврейская организация, а идея Организации вообще. Все же организации похожи друг на друга, имеют одинаковые пороки и тенденции к  разрастанию, дрязгам, интригам, коррупции…Недаром люди, проработавшие несколько лет в таких известных международных организациях, как ООН, ЮНЕСКО, посольствах разных стран, после прочтения «Синдиката» признавались мне, что угадывали не только черты родной организации, но даже черты отдельных функционеров, – что говорит о том, что Чиновник, как и Организация, бессмертны и безнациональны.

 

– Недавно прошедшая в Москве Ханука очень напоминала описанное вами в романе. Фейерверк на Красной площади, концерт в ГЦКЗ «Россия», выстроенный точь-в-точь по принципам советских праздничных концертов – официальная часть, народная музыка, попса, заключительный патриотический номер. Сложно было не вспомнить ваше ироническое описание подготовки подобных мероприятий. Как вы относитесь к тому, что еврейские праздники отмечаются в России с такой помпой – Лужков поет «Эвейну Шалом Алейхем» на Красной площади, а главный раввин – на подтанцовках?
– Давайте я сперва отвечу по существу дела. В любой демократической стране широко отмечаются праздники всех конфессий и разных проживающих в стране национальных и религиозных групп. В этом нет ничего особенного или отталкивающего. Я много раз попадала в разное время года в Америку и всякий раз изумлялась буйному празднованию то Дня Святого Патрика (ирландский праздник), то какого-то Навруза, то Хануки, то буддийских радостей. Нужно только, чтобы общество было к этому готово. Толерантность – хрупкая скорлупа, которая цепко держит чувствования и предпочтения разных общественных групп во внутреннем равновесии. Ее, настоящую толерантность, надо выращивать, как выращивают жемчуг – десятилетиями. России же до настоящей толерантности далеко, и поэтому любой перекос в сторону «громкости звука» и «яркости цвета» кого угодно, тем паче евреев (а они по природе, по темпераменту, громкие и яркие – еще Феллини писал: «лучшие в мире клоуны – евреи и итальянцы»), воспринимается российским населением болезненно. По поводу регламента проведения праздников, столь смахивающего на советский… Так мы же все при советской власти долгонько жили, она в нас въелась со всеми своими регламентами. Официоз наизнанку – это уже межнациональное достижение, как и попса любого рода. Подобные праздничные концерты посещает отнюдь не вся община, а только любители попсы, в данном случае еврейской. Вот отплясывающий священнослужитель – зрелище для России, согласна, диковинное. Но в еврейской  традиции хасидизма раввины всегда были плясунами. Хотя лично я чувствую себя в своей тарелке тогда, когда раввины пляшут у меня в Иерусалиме, на площади Сиона – там очень весело, смешно и сердечно на Хануку. Да и на все праздники. Самое место плясать.

 

– Вас читают в России не только евреи – вы очень популярны. Чем вы объясняете то, что на фоне бытового антисемитизма еврейских писателей читают и любят?
– А в этом вопросе, знаете, как в той поговорке – котлеты отдельно, а мухи отдельно. Литературный текст – всегда слепок с личности автора. Например, в России любят Игоря Губермана. Не потому, что еврей, и не вопреки тому, что еврей. А потому, что чертовски обаятелен и талантлив. А тот, кто не любит, тот уважает. Тут магия личности, судьбы, некая энергетика, идущая от человека и от того, что он пишет. Юмор, самоирония, откровенность высказанных мыслей, отсутствие боязни  задеть «священных коров», да и нежелание заигрывать с этими коровами и менять свое мнение в зависимости от вкусов читательских. Все это играет роль в той зыбкой субстанции, которая называется любовью читательской аудитории. Что касается моих книг – я всегда обращаюсь к читающему интеллигенту, кем бы он по национальности ни был. Меня интересует человек, с его сердечными болями, усилиями жить достойно, бесконечным страданием,  попытками к счастью…

 

– Недавно по радио «Шансон» слышала сначала «Купите бублички» (в жутком исполнении), а потом песенку про еврейское местечко и про то, что «ехать надо». Целевая аудитория таких радиостанций далеко не всегда отличается космополитизмом. Почему же им нравится слушать о евреях? Или это такая же тяга к экзотике, как и любовь к аргентинскому танго, к примеру?
– Почему – тяга к экзотике? Аргентинское танго приятно слушать, мелодия завораживает, напоминает, возможно, молодость, какую-нибудь историю любви собственной юности… Как можно определить – почему нравится или не нравится мелодия? Что же касается всей блатной музычки – что вы, это ж наша российская тюремная могучая история, от которой мы – никуда. А в тюремном жаргоне много словечек на идиш, даже на иврите… В блатном мире тоже есть антисемитизм, но судят там людей по другим законам. Да и дурацкое это занятие – попытки разъять историю, общество, на составные части. Россияне весьма пестры в национальной своей истории, в которой все проживавшие в ней народы уже навеки спаяны намертво. Ну-ка, распутайте корни дуба под землей, чтобы этот дуб не повалить!

 

– В недавнем ответе на доклад конгрессменов США об антисемитизме в России наши власти уверяли, что его стало намного меньше. Не замедлил подтвердить ослабление антисемитских настроений и главный раввин. Как вы думаете, антисемитизм действительно пошел на убыль? Или временное затишье обусловлено обостренным вниманием к новому «врагу» – чеченцам?
– Антисемитизм в России никуда не делся, он вполне жив-здоров, – об этом свидетельствуют последние события в Думе и новая удушливая волна вонючих разбирательств – что было написано полторы тысячи лет назад в том или ином труде еврейских законоучителей; подлые манипуляции с древними текстами, представляющими сложные философски-юридические споры, из которых манипуляторы вытаскивают по фразам вопросы и мнения, разделывая и приготовляя из них блюда по своему людоедскому вкусу… Это старые, как мир, отравленные, но – увы! – успешно апробированные некоторыми мясниками рецепты… А что там подтверждает казенный раввин – не имеет значения, на то он и казенный, чтобы подтверждать. Никакое наличие других «врагов» – чеченцев, кавказцев, китайцев и прочих – никогда еще не могло отнять пальму первенства у евреев. Наш «образ врага», сколько бы кто кого ни взрывал, ни удерживал в заложниках, ни пытал и вообще – пока небо не упало на землю, – всегда будет самым надежным и вековечным. За нашу победу на этом вечном турнире можно не волноваться.

 

– Когда вы описываете в «Синдикате» теракты, вы совсем не говорите о тех, кто это сотворил. Постоянно присутствующие в жизни израильтян смерти и увечья как будто происходят сами собой – как некий неизбежный рок. Вы не испытываете ненависти к «камикадзе»?
– Конечно же, в романе вполне говорится и подразумевается, что Израиль ведет оборонительную войну на выживание. Это – политический факт, который в художественном произведении не нуждается в артикулировании. Это – события и факты сегодняшнего дня. Вряд ли какой школьник не знает, что Израиль, государство величиной с московскую область, окружено сотнями миллионов арабов. Это – прописные истины. По поводу ненависти? – я, как человек, как мать восемнадцатилетней солдатки, как житель истекающей кровью своих детей страны, конечно же, испытываю ненависть к убийцам всех сортов и мастей. Но как писатель – я должна выверять текст даже не по-фразно, а по-словно. Публицистика в художественном произведении – это та ложка дегтя, которая оставляет послевкусие во всей бочке меда.

 

– Почему вы так редко бываете в России?
– Милые вы мои! Потому что, захоти я смотаться в Англию, Италию, Германию, к черту лысому, – я еду в аэропорт, беру билет и сажусь на самолет. Для поездки в Россию мне нужна виза (время и деньги), по приезде мне нужно где-то отмечаться (тут вступает в дело моё отвращение к любой властной структуре). Российское гражданство у меня в 90-м отнято, ходатайствовать о его возвращении, да еще платить за это деньги, учитывая, что я уже заплатила однажды за его «отдачу», как и за «отдачу» своей квартиры… как-то неохота. «Дайте мне билетик в обратно»?  Я уезжала в здравом уме и трезвой памяти. Что уж сейчас-то комедию ломать…

 

– В одном из своих интервью вы сказали об Израиле – «мое государство, мои власти, моя полиция». За 14 лет эмиграции страна стала для вас настолько родной? Возможно ли это? А Россия перестала быть «вашей»?
– Россия уже никогда не сможет перестать быть моей, потому что это страна моего языка, моего детства и молодости, моих друзей, моих любовей…Израиль же выстрадан мыслями, душой, намерениями, очень непростыми этапами здешней жизни. Четырнадцать, почти пятнадцать лет середины жизни – это ой как немало. И в эти годы укладывается армия сына, армия дочери… сложнейшие перипетии биографии… – много чего! Я вообще считаю, что, в плане эмиграции писателя, Россия – судьба, и Израиль – судьба. Все остальное – места проживания…

Алина Ребель

 

-----

* Материал печатается в журнале «Филолог» с разрешения Дины Рубиной.

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева


Архив «Филолога»: