Впервые термин интертекст употреблен в статье Ю. Кристевой «Бахтин, слово, диалог и роман», опубликованной в 1967 г.¹ Обратим внимание на название статьи и сразу заметим, что идеи, легшие позднее в основу теории интертекстуальности, наиболее ёмко были впервые сформулированы в работах М. М. Бахтина. В его теории полифоничности находим утверждения, что нет и не может быть изолированного речевого произведения, что «ни одно высказывание не может быть ни первым, ни последним. Оно только звено в цепи и вне этой цепи не может быть изучено»².

 

Такой подход к тексту с неизбежностью высвечивает проблему соотношения общего и индивидуального, «данного» и «нового» в каждом высказывании – речевом произведении – тексте. По Бахтину, решение этой проблемы возможно лишь с позиций диалектического подхода  к ней: «За каждым текстом стоит система языка. В тексте ей соответствует все повторенное и воспроизведенное и повторимое и воспроизводимое… Но одновременно каждый Текст (как высказывание) является чем-то индивидуальным, единственным и неповторимым, и в этом весь смысл его»³

 

В лингвокультурологии считается каноническим следующее определение понятия интертекст, данное Р. Бартом: «Каждый текст является интертекстом; другие тексты присутствуют в нем на разных уровнях в более или менее узнаваемых формах: тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры. Каждый текст представляет собой новую ткань, сотканную из старых цитат»⁴.

 

Одной из последних по времени собственно лингвистических работ, развивающих теорию интертекста (но! без использования термина «интертекст»), является работа Б. М. Гаспарова «Язык. Память. Образ»⁵. Сравним с уже приведенными высказываниями – следующее: «Наша языковая деятельность осуществляется как непрерывный поток «цитации», черпаемой из конгломерата нашей языковой памяти»⁶.

 

Если учесть положения не только общетеоретических работ, но и тех, которые посвящены исследованию конкретных текстов, в том числе художественных произведений, в аспекте теории интертекстуальности, то – при всех различиях в определении понятия интертекст – обнаруживается ряд инвариантных признаков, ср.: интертекст – это:

– текст, представляющий собой «новую ткань, сотканную из старых цитат»;
– несколько произведений, образующих единое текстовое  пространство и обнаруживающих неслучайную общность элементов;
– текст, содержащий «цитаты» (в широком смысле);
– текст-источник, «старший» в эволюционном плане по отношению к «младшему» тексту, – и т. д.

 

В уже упоминавшейся работе Н. А. Кузьминой предлагается следующая дефиниция интертекста:

 

«…Это объективно существующая информационная реальность, являющаяся продуктом творческой деятельности человека, способная бесконечно саморегенерироваться по стреле времени»⁷.

 

В статье «Интертекстуальность» Е. А. Баженова справедливо замечает: «Изучение интертекстуальности в различных сферах коммуникации углубляет представление о тексте не только как лингвистическом, но и социокультурном явлении. Кроме того, теория интертекстуальности позволяет объяснить имманентное свойство текста – способность к приращению смысла, генерированию новых смыслов через взаимодействие с другими смысловыми системами»⁸.

 

Ярким подтверждением этого является, в частности, исследование Н. А. Кузьминой Пушкинского Текста в современной поэзии⁹, на котором мы остановимся подробнее, поскольку считаем, что оно найдет живой отклик у читателей «Филолога».

 

В указанном фрагменте монографии Н. А. Кузьминой анализируются два варианта работы с пушкинскими текстами (в аспекте теории интертекстуальности) – классический вариант (при некоторой условности определения «классический») и постмодернистский. В качестве примера классического варианта приводится «пушкиниана» А. Кушнера, в качестве модернистского – Д. Пригова. Прочтем:

 

Мне нравился оптический обман.
Как будто с ходу в пушкинский роман
Вошел – и вот – веселая беседа.
Блестит бутыль на письменном столе,
И тонкий шпиль сияет в полумгле,
И в комнате светло, не надо света.

Мне нравилось, колени обхватив,
Всей грудью лечь, приятеля забыв,
На мраморный могильный подоконник.
В окно влетал бензинный перегар.
Наверное, здесь раньше жил швейцар
В двухкомнатной квартире. Или дворник.
                      А.Кушнер. Приятель жил на набережной...

Итак, «взошел – и вот – веселая беседа» –
«взойдет ли он – тотчас беседа» (из «Онегина»);
«бутыль на письменном столе» –
«бутылка светлого вина» (оттуда же);
«и тонкий шпиль сияет...» –
«светла адмиралтейская игла» (уже «Медный всадник»);

 

«бензинный перегар», влетающий в окно, – это тоже Пушкин, но до Кушнера «преломленный» Мандельштамом: «Чудак Евгений бедности стыдится, Бензин глотает и судьбу клянет» (Петербургские строфы). Сравним также:

 

Нева вздувалась и ревела,
Котлом клокоча и клубясь.
…ветер, буйно завывая,
С него и шляпу вдруг сорвал (Пушкин)

                                        и

Вставали волны так же до небес,
И ветер выл, и пена клокотала,
С героя шляпа легкая слетала,
И он бежал волне наперерез (Кушнер).

 

Но не только фразы и слова являются для Кушнера знаками, отсылающими читателя к Пушкинскому Тексту. В едином интертексте печать изначального авторства Пушкина несут стихотворный размер, ритм, рифма, строфа и мн. др. Например, кушнеровское «Посреди вражды и шума…» воспроизводит  четырехстопный хорей  пушкинского «Жил на свете рыцарь бедный…» Говоря об интертексте вообще и об «интертекстуальном» прочтении Пушкина, стоит помнить сказанное Кушнером: «Стихи создаются не для первого встречного, они пишутся для человека, способного их прочитать». И Кушнер порой затевает «игру на угадывание» с читателем. Ср.:

 

Наконец этот вечер
Можно так провести:
За бутылкой, беспечно,
Одному, взаперти.
В благородной манере,
Как велел Корнуол,
Пить за здравие Мери,
Ставя кубок на стол…,

 

за которым легко предстает пушкинское «Пью за здравие Мэри...». Однако образованнейший А. Кушнер подсказывает читателю, что за пушкинским текстом стоит прототекст – стихотворение Барри Корнуолла, уже вряд ли известное нашим современникам. Ведя читателя по пространствам интертекста, Кушнер показывает, как то, что жило ДО Пушкина, благодаря Пушкинскому Тексту способно жить ПОСЛЕ поэта.

 

Таким образом, путешествие по интертексту с обязательностью предполагает эрудированность читателя. Слово поэта, само по себе обладающее изначально большой энергией, соприкоснувшись с энергией эрудированного читателя, дает мощнейший толчок новому смыслообразованию. Двигаясь от явных, видимых, к глубинным слоям интертекстового пространства, читатель становится соучастником творчества. Интертекст, таким образом, немыслим без энергии читателя. «...Свой голос, свой духовный опыт, привносимый в чужие строки, присовокупляемый к ним, …придает произведению стереофоническое звучание»¹⁰.

 

Иначе живет Пушкинский Текст у Пригова. Поскольку русский концептуализм (одна из ветвей русского авангарда) ставит своей художественной задачей  разрушение мифов, присущих официальному сознанию, Д.Пригов – как представитель концептуализма – выстраивает миф о Пушкине как коллаж из стереотипов, нередко не только не связанных друг с другом, но и противоречащих друг другу:

 

Внимательно коль приглядеться сегодня
Увидишь, что Пушкин, который певец
Пожалуй скорее, что бог плодородья
И стад охранитель, и народа отец

Во всех деревнях, уголках бы ничтожных
Я бюсты везде бы поставил его
А вот бы стихи я его уничтожил –
Ведь образ они принижают его

(здесь и далее пунктуация Пригова сохранена. – Л.Г.).

 

Как считает Н. А. Кузьмина, «основной прием Пригова можно было бы назвать reductio ad absurdum, причем каждое абсурдное утверждение на глубинном уровне оказывается всего лишь неосознаваемым стереотипом массового сознания… В абсурдном мире, изображенном Приговым, потерян принятый порядок, в нем произвольно смешаны времена и пространства, факты истории используются в технике коллажа: Пушкин в шинели, с шашкой, на боевом коне ведет народ на Бородинское поле, а в это время англичане высаживаются в Мурманске, японцы – во Владивостоке»¹¹.

 

Подчеркнем, что в обывательском сознании в качестве прецедентных зачастую фигурируют не  завершенные тексты, а обрывки цитат, не сохраняющие смысла законченного высказывания: «Ветер, ветер, ты могуч!», «Зима! Крестянин, торжествуя», «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», «Выпьем с горя, где же кружка», «Я вас люблю, чего же боле» и т.п. Увы! Это «пушкинский текст» в зеркале обывательского сознания. Для Пригова Пушкин – знак «литературности», за которой скрывается ненавистная Пригову Система, – и снова коллаж из Олейникова – Заболоцкого – Хармса, как-то жутковато скрещенный со «Сказкой о царе Салтане»:

 

Как я пакостный могуч –
Тараканов стаи туч
Я гоняю неустанно
Что дивятся тараканы
Неустанству моему:
Не противно ль самому? –
Конечно, противно
А что поделаешь?

 

Говоря в манере Пригова, обывательский «пушкинский текст» тут отдыхает. 

 

Однако парадокс всесилен!¹² Традиции языковой игры, травестирования – это тоже Пушкин! Но не Пушкин оды «Вольность» или «Памятника», а Пушкин – автор эпиграмм, «Гавриилиады», «Царя-Никиты...» Так «бунт против буквы Пушкина» (Кузьмина) обернулся возвращением Пригова к подлинно пушкинскому духу (Д.А.Пригов – один из первых лауреатов Пушкинской премии).

 

«Таким образом, Пушкинский Текст по-разному входит в резонанс с современными поэтическими системами, вовлекая в этот процесс и другие области интертекста. Кушнер читает «серьезного» Пушкина через посредство Тютчева, Ахматовой, Пастернака, Мандельштама, а Пригов – Пушкина «иронического» – с помощью Гоголя,  Достоевского, Хлебникова, Хармса, Олейникова. Пушкинский Текст оказывается настолько многогранным, что способен откликаться на самые разные  требования времени и художественной индивидуальности»¹³.

 

Как видим, изучение Пушкинского Текста позволяет осознать, что для современной поэзии интертекстуальность выступает в виде стратегии, направленной на постижение глубинного семантического слоя произведения.

 

-----

1. Основываемся на данных монографии Н. А. Кузьминой «Интертекст и его роль в процессах эволюции поэтического языка. Екатеринбург; Омск, 1999. С. 8.
2. Бахтин М. М. Проблема текста  в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках. Опыт философского анализа // Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 340.
3. Там же. С.283.
4. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 1989. С. 418.
5. Гаспаров Б. М. Язык. Память. Образ. М., 1996.
6. Гаспаров Б. М. Указ. соч. С. 14.
7. Кузьмина Н. А. Указ.соч. С. 20.
8. Стилистический энциклопедический словарь русского языка. М., 2003. С. 108.
9. Кузьмина Н. А. Указ. соч. С. 78-96.
10. Кушнер А. Аполлон в снегу: Заметки на полях. Л., 1991. С. 11.
11. Кузьмина Н.А. Указ. соч. С. 88.
12. В духе теории интертекстуальности см.: Грузберг Л. Парадокс // Филолог, №3. Пермь, 2003. С. 49–51.
13. Кузьмина Н.А. Указ. соч. С. 94-95.

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева


Архив «Филолога»: