В данной публикации речь пойдет о еще одной – пермской – странице жизни и творчества Ю.Н. Верховского¹. Ю.Н. Верховский, в 1918-1921 гг. профессор Пермского университета, активно сотрудничал с губернской общественно-политической газетой «Свободная Пермь» (1918-1919 гг., с 1 апреля 1919 – «Современная Пермь»)². Газета издавалась в период правления на Урале адмирала А.В. Колчака, имела отчетливо выраженную антибольшевистскую направленность. Ю.Н. Верховский печатался в «Свободной Перми» в течение февраля-апреля 1919 г.³. В рубрике «Литературный еженедельник» им опубликованы рецензия на поэму Вяч. Иванова «Младенчество» и ряд стихотворений.

 

«Свободная Пермь» широко освещала литературную жизнь города, в том числе и участие  в ней Ю.Н. Верховского. В основе публичных выступлений поэта – мысли и чувства, ранее  уже звучавшие в его стихах и письмах. В ноябре  1917 г. Ю.Н. Верховский писал из Петрограда М.О. Гершензону: «Мы здесь  тоже многое пережили и переживаем. Скажу только, что веры я вконец не теряю. Единственный способ существовать сейчас – это предполагать, что жизнь все-таки будет идти, как шла. И жизнь идет, и за жизнь цепляешься – за что-нибудь. <…> Я в летний перерыв экзаменационной страды*? написал ряд небольших повествований в стихах – обработок Пролога. Хотелось бы издать – и, думаю, было бы современно или своевременно. Теперь совсем не смотрят на небо из земного, слишком земного чада убийственного»⁴. Обработки «Пролога», написанные летом 1917 г., Ю.Н. Верховский читал в Перми на вечере скорби, посвященном памяти жертв большевистского террора. Вечер был организован по инициативе духовенства. Ораторы выражали надежду на то, что «могилы мучеников за церковь будут местом молитв и побудят других возродиться». «Повествования» Верховского о духовном подвиге героев Древней Руси оказались созвучными настроениям присутствовавших: «На возвышении характерная фигура, с длинными волосами, известного поэта-профессора Ю.Н. Верховского. Отчетливо и медленно, несколько монотонно, но с своеобразной красотой прочитал он несколько своих стихотворений, сюжет которых заимствован  из "Пролога": св.-муч. Ефросиния, Орентин и шестеро братьев его, о св. Леонтие, Пустынник и Кадило Иоанна Отшельника. Прекрасные по форме, языку и содержанию произведения эти перенесли мысль в далекое прошлое, так похожее на настоящее время. Разнообразные чувства и мысли гнездились в душе: надежда и вера в будущее, на то, что кровь их послужит залогом и нашего воскресения. Соответственно этому раздавались в зале то грустные звуки и аккорды "Был у Христа-младенца сад" (муз. Чайковского),  то торжественные, мажорные, напр., "Внуши Боже" (муз. Архангельского), "Волною морскою" (муз. Гречанинова) и др.»⁵.

 

Лекция «Самосоздание» (по поводу последних явлений современной русской литературы), прочитанная  Ю.Н. Верховским 5 марта 1919 г. и  открывшая организованный пермским издательством «Золотой Ключ» лекционный цикл в весеннем полугодии 1919 г.⁶, была проанонсирована трижды (28 февраля, 5 марта, 12 марта); были опубликованы также ее основные положения (Свободная Пермь. 1919. 7 марта. С. 4) и полностью напечатана ее вводная часть (Свободная Пермь.1919. 13 марта. С. 3- 4).

 

Автор газетного «отчета» о лекции обращал внимание на то, как аудитория  («в зале весь литературный мир Перми»), несмотря на холод в помещении и отсутствие освещения, «чутко» прислушивалась «к каждому слову лектора», «жадно» ловила «те многочисленные цитаты-стихи», которые «так чарующе» звучали «в мастерской декламации лектора-поэта». Корреспондент утверждал также, что выступление Ю.Н. Верховского останется одним из выдающихся литературно-общественных явлений в культурной жизни города; это первая лекция не только в череде других, но и по «глубокой значительности и созвучности переживаемым  нами настроениям и чаяниям»⁷.

 

Напечатанные в «Свободной Перми» стихотворения, отзыв о «Младенчестве» и лекция «Самосоздание» читаются как единый текст. Одной из отличительных примет его является диалог автора с Вяч. Ивановым.

 

Личные взаимоотношения и творческие контакты Вяч. Иванова и Ю.Н. Верховского уже освещались исследователями⁸. Здесь отметим лишь общеизвестные факты.  Верховский был в числе постоянных  посетителей «башни». При непосредственном участии Вяч. Иванова увидели свет сборники его стихотворений («Разные стихотворения», 1908; «Идиллии и элегии», 1910). В диалоге с Вяч. Ивановым оформлялись его научные представления о разных типах художественного творчества. В частности, статья «Боратынский-символист», в которой типология Верховского приобрела окончательный вид, явилась ответом на «Мысли о символизме» Вяч. Иванова и была напечатана в «Трудах и днях» (1912. № 3. С. 1–9) по его инициативе. Вяч. Иванов и М.О. Гершензон рекомендовали М.В. Сабашникову Верховского-переводчика⁹. Иванов и Верховский были друзьями в том значении этого слова, о котором Верховский писал в предисловии к составленной им антологии «Поэты пушкинской поры» (1919). Рассмотрев феномен дружеского единения служителей слова в пушкинскую эпоху, автор пришел к выводу: «Дружба создает литературу»¹⁰. Этот вывод справедлив и по отношению к его творческому союзу с Вяч.  Ивановым.

 

Ближайшим контекстом лекции «Самосоздание» являлась публицистика Вяч. Иванова 1916-–1918 гг., пафос которой связан с верой в очистительную силу разрушения. Название лекции Верховскому подсказали строки стихотворения Ап. Григорьева «Комета»: «Да совершит путем борьбы и испытанья / Цель очищения и цель самосоздания». Ими он начинал и заканчивал свое выступление.

 

В «Самосоздании» речь шла о необходимости «очищения нашего внутреннего "я" после пережитого Россиею кошмара последних лет». Самосоздание личности лектор рассматривал как условие возрождения страны и русской  национальной культуры. «Вокруг нас – буйство стихийных сил, слепых и темных, кипение жгучей расплавленной массы. И в нас самих еще все сдвинуто, искажено, возмущено», – утверждал Ю.Н. Верховский. Задачей текущего  момента он считал гармонизацию хаоса, как внешнего, так и внутреннего. Начинать, по его мнению, следовало с укрощения стихии внутренней, с собирания «каждым самого себя»: «Чувствуется непосредственная потребность  очиститься, вернее – сбросить последний оставшийся налет прежнего праха <…> с души, уже прошедшей горнило страдания, получившей в нем некий закал – и силу стать во всей своей цельности на широкое поприще,  ведущее от личного к общему делу, в нем же, и с ним же, и для него <…>»¹¹.

 

«Призывая к самосозданию, к "собиранию" своего "я", спасению духа отдельной личности», лектор останавливался на двух, с его точки зрения, «симптоматических явлениях» современной русской  литературы, – поэмах «Младенчество» Вяч. Иванова и «У самого моря» А. Ахматовой.

 

Фрагмент лекции, посвященный поэме А. Ахматовой, сохранился в кратком изложении корреспондента газеты: «… глубоко впечатляет переход во второй половине лекции к поэме  А. Ахматовой, к изумительно своеобразным, ни с чем не сравнимым, капризным  <…> строфам "У самого моря"». Смысл сказанного Ю.Н. Верховским о поэме А. Ахматовой, по словам корреспондента, сводился к следующему. При кажущейся «причудливости» поэма отличается  поразительной цельностью: «Исполненная в начале чисто языческих, свежих, как соленое дыхание морского простора, таинственных, как ночные шелесты прибоя, русалочьих переживаний, сказка Ахматовой захватывает, завораживает слушателя напряженной экстатичностью героини – ожиданием мистического жениха. Неожиданная и скорбная развязка поэмы и светозарная просветленность ее заключительного аккорда опять возвращает к мистической жажде воскресения, уверенности в грядущем чуде»¹². Как видно из предпринятого корреспондентом обзора, «симптоматичность» данной поэмы Ю.Н. Верховский  видел в воплощенных  в ней нравственных исканиях и чаяниях современной души.

 

Суждения Ю.Н. Верховского о «поэтическом жизнеописании» Вяч. Иванова уже были известны  читателям газеты по рецензии «Воспоминания младенчества», опубликованной 23 февраля 1919 г.  Его интерес к этой поэме был связан с выраженным в ней живым ощущением «крепкой родной почвы под ногами». Это чувство «неразрывного единства <…> прошлого с настоящим и через настоящее с грядущим» было по-особому дорого лектору: оно являлось  источником столь характерного для него исторического оптимизма.

 

Публикацию «Младенчества» в 1918 г. («в наши дни») лектор считал  примечательным  явлением,  дающим ощущение «живой не прекращающейся жизни»: «… как в не умиравшем былом – там, в катакомбах, в пещерах, все теплятся огни, и оттуда уже выносятся наружу, чтобы не зажигать их под сосудом, но на светильнике»¹³. К образу «неугасимого огня», символизирующего торжество духа, Ю.Н. Верховский обращался и в стихотворении «Огонь не ставят под сосуд». В обоих случаях очевидны отсылки к ситуации преодоления духовной темноты, озарения светом истинной веры, имевших место на рубеже античности и христианства.

 

Известно, что переход от язычества к христианству в культуре серебряного века считался одним из «интригующих» моментов  духовного «восхождения». При этом акцентировалось не только сходство первых десятилетий ХХ века с поздней античностью и ранним христианством. Принципиальным оказывалось представление о родственных «узах», соединяющих христианство с предшествующими ему  религиозными верованиями. Одним из тех, чье научное и творческое воображение питала мысль об «упреждении» христианства язычеством, был Вяч. Иванов.

 

В рассуждениях Ю.Н. Верховского о поэмах «Младенчество» и «У самого моря», как и в стихотворении «Огонь не ставят под сосуд», реализовался близкий Вяч. Иванову комплекс представлений о преемственности в движении мировых религий и верований. Единство язычества и христианства Ю.Н. Верховский трактовал как единство древности и современности; в непрерывающейся связи времен видел залог грядущего духовного воскрешения.

 

В рецензии на «Младенчество» нет литературоведческого разбора произведения. Автор ограничивался  лишь общими рассуждениями о возможности рассмотреть поэму в контексте творчества поэта и в связях с автобиографической литературой. Нет указаний и на то, что поэма полемична по отношению к блоковскому «Возмездию». Говоря о том, как Вяч. Иванов отнесся к поэме А.Блока, исследователи обычно вспоминают рассказ С. Городецкого: учитель «глядел грозой и метал громы», «видел разложение, распад, как результат богоотступничества … преступление и гибель в этой поэме»¹⁴.  Трудно представить, что Верховскому была не известна реакция Вяч. Иванова на поэму А. Блока, как и то, что именно полемика могла ускорить завершение произведения, начатого еще в 1913 г.

 

«Тема» А. Блока, уйдя в подтекст лекции, присутствовала в ней опосредованно. Стихотворение Ап. Григорьева «Комета», «подсказавшее» Верховскому название выступления,
было взято А. Блоком в качестве эпиграфа к предисловию в  сборнике стихотворений «Земля в снегу» (1908). В этом предисловии автор рассуждал о своем пути и праве идти своим путем, праве на «нисхождение».  Собственный путь виделся ему как сопряженный с неизбежными падениями подъем, как «страдный путь души» с непременным воскресением в конце пути («как феникс возникает из пепла»)¹⁵. Через два года Верховский опубликует статью «Восхождение (к поэтике Александра Блока)», в которой истолкует путь Блока как «благословенный путь восхождения», подчеркнув при этом, что Блоку «знакомы были оба пути; и трудное нисхождение – болезненно-сложное, и легкое прямое восхождение», что путь восхождения самому поэту казался «самым естественным и самым верным»¹⁶. В контексте полемики Блока и  Иванова эта статья выглядит попыткой снять разногласия,«примирить» стороны .

 

Вяч. Иванова следует считать одним из наиболее вероятных адресатов стихотворения «Другу». Стихотворные послания являются непосредственным воплощением дружбы поэтов. А.В. Лавров, посвятивший стихотворной «переписке» Иванова и Верховского специальную работу, отмечал, что возрождение жанра «писем в стихотворной форме» стало одной из «характерных особенностей поэтической культуры русского символизма», что «реанимация стихотворных посланий у символистов» связана с предпринятым ими расширением  «сферы эстетического» – с их стремлением «к "жизнетворчеству", к религиозно-теургическому и эстетическому преодолению и преображению косной действительности». Исследователь особо подчеркивал, что «один из важнейших импульсов, побуждавших поэтов символистского круга создавать стихотворные послания, заключался в их стремлении всячески обозначать и подчеркивать преемственную связь с "золотым веком" русской поэзии, с пушкинской эпохой». Характеризуя «переписку» Верховского и Иванова, А.В. Лавров замечал, что она вполне соответствовала «тем критериям, которыми руководствовались поэты пушкинской поры в собственных опытах <…>»¹⁷.

 

«Другу» написано в глубоко чтимой обоими поэтами форме сонета. Оно относится к числу тех стихотворных посланий, которые, по замечанию А.В. Лаврова, были «свободны от бытовых частностей и интимной тональности», что и делало возможным их появление в открытой печати. Жизненные подробности появляются лишь в первом катрене и   исчерпываются замечаниями о том, что этот разговор не первый, что друзья находятся в разлуке не по своей воле («разрозненные смутною судьбой») и не знают, когда встретятся вновь. Далее конкретика уступает место мифу. Во втором катрене возникает образ пловца. Волна, увлекая пловца за собой, не губит, а лишь обдает его влагой. Сонет строится на уподоблении друга этому счастливцу. В завершающих сонет терцетах звучит вера автора в то, что «ладья» друга достигнет пристани целой и невредимой, что судьба будет благосклонной к нему.

 

Морские метафоры (морское плавание – жизнь, непогода – жизненные невзгоды, ладья – душа, пристань – обретение душевного покоя и т.п.), известные с античных времен, получили широкое распространение в литературе. Ю. Верховский, обращаясь к традиционным образам, акцентировал внимание на счастливом исходе плавания, на таинственной милости природы. Отмеченная акцентировка позволяет сблизить рассказанную им историю пловца с историей коринфского певца Ариона, фокусом которой, как известно, является чудесное спасение героя, и увидеть прямые переклички с «Арионом» А.С. Пушкина¹⁸.

 

Культура серебряного века интерпретировала легенду об Арионе и ее пушкинскую версию как рассказ о судьбе поэта, любимого и хранимого богами. Из широкого спектра значений данной легенды, из множества трактовок  пушкинского стихотворения Верховскому ближе оказались те, в которых с Арионом связывались представления о поэте – избраннике судьбы. Легенда об Арионе позволила Верховскому «подключить» жизненную историю друга-поэта к популярному в начале века культурному мифу.

 

О точности данного образа свидетельствуют признания самого Вяч. Иванова. Е. Тахо-Годи, комментируя дневниковые записи поэта, относящиеся к моменту его приезда в Рим, замечает: «В своем дневнике 1 декабря 1924 г. Вяч. Иванов сравнивал судьбу оставшихся в России друзей с "немногими пловцами в безмерной стремнине", о которых писал Вергилий в "Энеиде". Себя же Вяч. Иванов чувствует в Риме пловцом, чудом выбравшимся на остров из этого водоворота <…>.  <…> Вяч. Иванов как поэт несомненно подсознательно ассоциирует себя не  только с новым Энеем, но с чудом спасшимся в катастрофе пловцом – певцом, имя которому – Арион»¹⁹. Приведем здесь также отмеченный Е. Тахо-Годи фрагмент разговора М.С. Альтмана и Вяч. Иванова, состоявшегося в Баку в июне 1921 г. (речь шла о подготовленном к печати сборнике стихотворений Вяч. Иванова):

 

– А как полагаете Вы назвать свой сборник?
– “Арион”, с эпиграфом оттуда: “Лишь я, таинственный певец, / На берег выброшен грозою, / Я гимны прежние пою / И ризу влажную мою / Сушу на солнце под скалою”»²⁰.

 

Стихотворения Ю.Н. Верховского и его отзыв о «Младенчестве» печатаются со ссылками на соответствующие номера газеты «Свободная Пермь». Републикация оправдывается труднодоступностью их первого издания. («Свободную Пермь», издававшуюся восемьдесят с лишним лет назад, сегодня вполне можно считать библиографической редкостью). Рецензия Верховского на поэму «Младенчество» тем более интересна, что известные библиографические указатели не дают сведений о каких-либо других откликах современников на это произведение. 

 

 

Литература ушла в катакомбы, в пещеры. Только изредка слышались оттуда смутные, глухие звуки.

 

Отсутствие бумаги, национализация типографий, издательских предприятий, книжной торговли и – случайно, очень редко, единицами, вдруг, как весть издалека, новая книга – не «скифская» и не агитационная, а просто книга. Мы жадно впиваем ее, как свидетельство о том, что нить, органическая нить внутренней, духовной жизни еще не порвана, что где-то глубоко-глубоко можно еще ощутить какую-то связь того, что во вне распалось и разложилось под напором диких стихийных разнузданных сил.

 

Таким живым голосом издалека – вернее, из глубины – была для нас в недавние дни книга Вячеслава Иванова «Младенчество», выпущенная в Петербурге издательством «Алконост» – и даже, пожалуй, красиво изданная – автобиографическая поэма, точнее – первая глава лирической автобиографии, не целиком еще развернутая «жизни длинная минея», написанная размером «заветных строф» Евгения Онегина.

 

Показательным для времени представляется нам заключительное примечание: почти вся поэма написана в Риме в 1913 году; только три заключительные строфы – в Москве в августе 1918 г. Как-то характерно именно теперь это позднее возвращение к давно задуманному и, в данной части, почти завершенному. Не менее для нас сейчас интересна и самая тема, как взор, обращенный назад, в далекое,  в давно минувшее.

 

Мы узнаем, что тот же поэт готовит к печати и «Песни смутного времени»²⁷, но вместе с тем душа его тянется и к светлому роднику уже пережитого, как бы стремясь нащупать живую, органическую связь свою с этим пережитым.

 

И лежащее перед нами произведение именно органически связано прежде всего со всей линией творческого пути автора: в качестве поэмы с такими его вещами, как, например, проникновенное повествование о Феофиле и Марии²⁸; в качестве лирической автобиографии – с доброй частью интимной глубоко-личной лирики (например, с циклом Загорье²⁹ – прямо как пролог с эпилогом).

 

Не менее важна перспектива историко-литературная, ведущая, в области художественной прозы, к именам Толстого, Аксакова, Полонского, а в поэзии – Боратынского, Огарева, Некрасова – и т. д.

 

Но это особые темы. Намечаем их только с тем, чтобы указать необходимость в данном случае (при других условиях) критически учесть указанные точки зрения. Сейчас нас влечет к поэме непосредственное чувство живой связи всего ее мира с нашим родным незабываемым прошлым. Она вся – еще в том быте, в том душевном укладе, с которым мы связаны неисчислимыми и неразрывными, хотя и тончайшими, нитями.

 

Это – в одну сторону. Но перед нами только пролог жизненной драмы. И вот от него – в другую сторону – столь же неуловимые, но и столь же твердо ощущаемые нити – к недавнему, к настоящему и, быть может, к отдаленному грядущему.

 

Перед нами – первая стадия странничества живой души среди реальных людей и подлинного простого быта, но также и среди тончайшей, едва уловимой, хотя и столь же ясно очерченной, действительности видений, смутных воспоминаний, предвестий, предчувствий и чаяний. И эти последние – привычные спутники и члены нашего действительного, непосредственного, цельного быта, только глядящие в даль неведомого.

 

Удивительна живопись отдельных лиц, пластическая лепка фигур. Вот нелюдим-отец младенца-героя поэмы, когда-то землемер, схвативший семя злой чахотки во мху родных болот, после – служака контрольной палаты и вместе с тем –

 

Он холодно-своеобычен
И не похож ни на кого;
Каким-то внутренним отличен
Сознаньем права своего –
Без имени, без титл обрядных –
На место меж людей изрядных.
Под пятьдесят; но седины
Не видно в бороде. Темны
И долги кудри; и не странен
На важном лике, вслед волос
Закинутом, – огромный нос.
Движеньем каждым отчеканен
Ум образованный...       
                                          (XV)

 

Позже перед нами – угрюмый затворник уединенного кабинета. Он заградился от мира –

 

И груду вольнодумных книг
Меж Богом и собой воздвиг.
                                   (XXIV)

 

Сын века, тип шестидесятых годов, интеллигент, жертва «проклятых вопросов» –

 

Быть может, искренней, народней
Иных – и в глубине свободней...
                                     (XXVII)

 

В алчущем уме – борьба гордыни и тайны Божьей. Ненависть к суеверию и всяческому клерикализму – и любовь к «тихому свету» всенощной.

 

Бунтует ум, но сердце верит.

 

В итоге – после предсмертных видений и знамений – вера побеждает, приводит к слезному покаянию.

 

Рядом – женский образ Несмеяны матери, сочетавшей в себе трезвый ум и живую народную веру.

 

Ей мир был лес,
Живой шептанием чудес.

 

Она считает святою старушку-няню Татьянушку – и эта старушка научила своего питомца искать «в простом разгадки тайной», как едва уловимый звон учит его чтить

 

Святой безмолвия язык.

 

И все это – в той предрассветной глубине первых дней, где сонные мечты смесились с воспоминанием; где береза, красная птичка, зоологический сад и в музее «Моисей» Микеланджело сочетаются с видениями, знамениями, гаданиями: Псалтырь, раскрытая матерью, предсказывает мальчику дар песен; ее сновидение – ангел, гость небес, и ангел мрака – научает его различать «два таинственные мира». И такими веяниями таинственного перемежается привычная домашняя жизнь в медленном московском быту. Москва с глухими окраинными переулками и с Патриаршими Прудами – широкий фон картины.

 

И, вглядываясь в нее, вы не только испытываете прилив воспоминаний детства, не только чувствуете прочное и кровное родство с родною почвой, но и явно ощущаете живую непрекращающуюся жизнь, питаемую ее соками, но и – далее – видите раскрывающиеся из этого пролога широкие и таинственные, как бы тонкой дымкой наполненные, дали жизни.

 

Вот это-то жизненное чувство глубинной связи нашей  с младенческим прошлым, неразрывного единства этого прошлого с настоящим и через настоящее – с грядущим; это живое ощущение крепкой родной почвы под ногами – особенно дорого нам сейчас из всех переживаний, вызываемых задушевными признаниями этого – опять скажем – пролога.

 

И самое завершение его и появление в наши дни – знаменательное указание, что – как в неумиравшем былом – там, в катакомбах, в пещерах, все теплятся огни, и оттуда уже выносятся наружу, чтобы – не зажигать их под сосудом, но на светильнике.

Юрий Верховский

 

-----

* Речь идет о магистрантских экзаменах.
1. См.: «Адрес мой: Пермь. Университет». Пермские письма Ю.Н. Верховского к М.В. Сабашникову и М.О. Гершензону. Публикация и комментарии С.А. Звоновой и Т.Н. Фоминых// Филолог. 2004. №  5 .С. 101-106.
ЮН. Верховский – профессор Пермского университета. Публикация и комментарии С.А. Звоновой и Т.Н. Фоминых // Русская литература. 2005. № 2. С. 207-216.
2. Среди  публикаций «Свободной Перми» интерес представляют стихи Вс. Никаноровича Иванова (См. о нем: Филолог. 2004. №5 . С. 105), а также отзыв Д.В. Болдырева о книге А. Белого «Рудольф Штейнер и Гете» (1917) и о романе А.Д. Скалдина  «Странствия и приключения Никодима Старшего» (1917) (Болдырев Д.В. Два бреда // Свободная Пермь. 1919. 27 марта. С. 2-3). Дмитрий Васильевич Болдырев (1885-1920) – философ, с 1918 – приват-доцент Пермского университета, постоянный автор «Свободной Перми». Ср. упоминание в письме Ал.Н. Чеботаревской к М. О. Гершензону: «Роман Скалдина мы прочитали вместе с Алексеевыми, Болдыревым и Сюннербергами <…>» (См. Скалдин А.Д. Стихи.  Проза. Статьи. Материалы к биографии / Сост., подгот. текста. вступ. статья, коммент. Т.С. Царьковой. СПб., 2004. С. 487). О Болдыреве Д.В. см. также: Вейдле В. Воспоминания. Публикация и комментарии  И. Доронченкова // Диаспора: Новые материалы. Вып.III. СПб., 2002. С. 47, 133.
3. 6 февраля 1919 г. газета опубликовала заметку, содержащую, помимо биографических данных, информацию о научных трудах и поэтических сборниках Ю.Н. Верховского. Заметка носила панегирический характер: профессор Пермского университета  был представлен публике как один из выдающихся современных русских поэтов. В заметке, в частности, сообщалось: «Как поэт, молодой ученый  выступил в печати впервые еще студентом: 1 ноября 1899 г.  в одиннадцатой книжке "Вестника Европы" появились два стихотворения  Юрия Верховского "Сфинксы над Невой" (Из песен о Каменном Городе) и сонет "Безмолвен и угрюм уснул дремучий бор". Дебютировав так блестяще в солиднейшем и наиболее строгом из тогдашних русских журналов, Юрий Верховский делается постоянным и желанным сотрудником лучших русских литературных изданий. Стихотворения  его появляются в "Русской мысли", "Мире Божием", "Весах", "Аполлоне", альманахах "Шиповника", "Северных записках", "Современнике" и других журналах.  Первый сборник стихов Ю. Верховского, озаглавленный "Разные стихотворения",  вышел в издательстве "Скорпион" (М., 1908 г.) – честь, которой удостаивались очень немногие молодые поэты. Второй сборник стихов "Идиллии и Элегии" издан издательством "Оры" в 1910 г. В текущем году исполняется  двадцатилетие  литературной деятельности поэта, которого Пермь теперь имеет удовольствие видеть в числе своих сограждан, - надеемся на долгое время» (Б. Г- н. Юрий Верховский // Свободная Пермь. 1919. 6 февраля. С. 2 - 3).  Ю.Н. Верховский счел тон заметки недопустимым, о чем заявил  письменно: «Многоуважаемый Борис Михайлович! Позвольте обратиться к Вам как к редактору литературного отдела "Свободной Перми". Мне трудно передать то тяжелое чувство, с каким я прочел биографические обо мне сведения, напечатанные в 20 номере Вашей газеты. Но, я полагаю, чувство это вполне понятно. Относясь с полным сочувствием к Вашей газете, я все же  не могу не чувствовать крайней неловкости создавшегося положения.  Если бы редакция предварительно обратилась ко мне, я бы, конечно, не дал своего согласия  на помещение такой заметки – и не был бы вынужден выступать печатно.  Теперь же обращаюсь к Вам с просьбою о напечатании  этого моего письма в ближайшем номере газеты.  Готовый  к услугам Юрий Верховский. Пермь, четверг 6 февраля 1919 г.» (Свободная Пермь. 1919. 11 февраля. С. 4). Редакция, публикуя данное обращение, приложила  к нему свой ответ. В нем она, отдавая должное чувствам автора и принося ему извинения за доставленное огорчение, от «нескромных» оценок не отказалась, более того, еще раз  напомнила о грядущем юбилее поэта: «Но со своей стороны, идя навстречу  желанию своих читателей, тому интересу, с которым был встречен в Перми Юрий Верховский, и тому глубокому вниманию, которым сопровождается каждое публичное выступление поэта в нашем городе, редакция  считала себя  вправе  воспользоваться  имевшимися в ее распоряжении сведениями, тем более,  что сведения  эти в значительной части своей являются достоянием всей читающей России. Соединение их в одной заметке вряд ли может почитаться нескромностью. Опубликование же этих сведений является в настоящее время особенно  уместным  ввиду исполняющегося в этом году двадцатилетия литературной деятельности поэта. Ред.» (Там же).
4. Верховский Ю.Н. – Гершензону М.О. Письмо от 18. 11. 1917 // РО РГБ. Ф.746. Карт.30. Ед. хр. 15. Л. 21, 24.
5. С.Б. Вечер скорби // Свободная Пермь. 1919. 12 февраля. С. 4.
6. В плане лектория значились также две лекции  редактора литературного отдела «Свободной Перми» Б.М. Попова. Как указывалось в газетном анонсе, лекции были связаны «единством темы: "Идея искупления  и проблема любви и власти над миром в творчестве Вагнера". Первая лекция обнимает первый и средний период творчества Вагнера до "Нибелунгов". Вторая лекция посвящена философии "Кольца Нибелунгов" и "Парсифалю"» (Свободная Пермь. 1919. 5 марта. С.4).
7. Свободная Пермь. 1919. 7 марта. С.4.
8. См.: Лавров А.В. Дружеские послания Вячеслава Иванова и Юрия Верховского // Вячеслав Иванов – Петербург – мировая культура: Материалы международной научной конференции 9-11 сентября 2002 г. Томск – М., 2003. С. 194-226.
9. См. об этом: «Адрес  мой: Пермь. Университет». Пермские письма Ю.Н. Верховского к М.В. Сабашникову и 
10. М.О. Гершензону. Указ. изд. С. 103.
11. Верховский Ю.Н. Предисловие // Поэты пушкинской поры. М., 1919. С. 6.
12. Свободная Пермь. 1919. 13 марта. С. 3, 4.
13. Свободная Пермь. 1919. 7 марта. С.4.
14. Верховский Ю.Н. Воспоминания младенчества // Свободная Пермь. 1919. 23 февраля. С.3.
15. См. об этом: Аверинцев СС. Вячеслав Иванов // Иванов Вяч. Стихотворения и поэмы. Л., 1976 (Б-ка поэта.
Малая серия. Издание третье). С. 52.  О полемике А. Блока и Вяч. Иванова см. также: Ермилова Е.В. Теория и
образный мир русского символизма. М., 1989. С. 134-148.
16. Блок А. Земля в снегу. Третий сборник стихотворений. М., 1908. С. 8.
17. Верховский Ю.Н. Восхождение (к поэтике Александра Блока) // Об Александре Блоке. Пермь, 1921. С. 208.
18. Лавров А.В. Дружеские послания Вячеслава Иванова и Юрия Верховского. Указ. изд. С. 194, 196, 199.
19. В «Другу» различимы также горацианские мотивы. В оде «К кораблю Вергилия» Гораций выражает надежду на то, что его друг Вергилий достигнет берега Аттики невредимым. Верховский надеется, что ладья друга благополучно достигнет пристани. Ср. также восходящую к Горацию традицию стихотворного обращения к друзьям-поэтам. Верховский-комментатор специально исследовал горацианские мотивы в поэзии Дельвига. См.: Барон Дельвиг. Материалы биографические и литературные, собранные Ю.Верховским. П., 1922. С. 61, 63, 78, 79, 92, 93.
20. Тахо-Годи Е. «Остается исследовать источники воли и природу жажды» (О "Римских сонетах" Вячеслава Иванова) // Вячеслав Иванов  - творчество и судьба: К 135-летию со дня рождения. М., 2002. С. 61, 69.
21. Альтман М.С. Разговоры с Вячеславом Ивановым. СПб.,1995.С. 68.
22. Свободная Пермь. 1919. 7 февраля. С. 2. Полностью данное стихотворение  воспроизведено в статье Д. Красноперова «Поэт и ученый Ю.Н. Верховский»  (Страницы прошлого: Избранные материалы краеведческих Смышляевских чтений в Перми. Пермь, 1999. Вып. 2. С. 38-39).
23. Свободная Пермь. 1919. 23 февраля. С. 2.
24. Свободная Пермь. 1919. 9 марта. С. 2.
25. Свободная Пермь. 1919. 16 марта. С. 2.
26. Свободная Пермь. 1919. 27 марта. С. 2.
27. Современная Пермь. 1919. 25 апреля. С. 2. Опубл. в: Стихотворения Юрия Верховского. Том первый. Сельские эпиграммы, идиллии, элегии. М.: Мусагет, МСМХVII. С. 230.
28. «Песни смутного времени» – цикл из семи стихотворений, написанных в ноябре-декабре 1917 г.
29. «Феофил и Мария. Повесть в терцинах». Вошла во второй том «Cor ardens».
30. «Загорье» – первое стихотворение в цикле «Повечерие» с общей датой: «Загорье, 1907 г». Цикл вошел в первый том «Cor ardens».

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева


Архив «Филолога»: