Темой данной статьи стали авторские языки, которые создавались параллельно с конкретными художественными текстами и обеспечивали «реальность» происходящих в них событий. Это, несомненно, искусственные языки, выступающие основным инструментом создания «возможного» мира. Однако в вымышленном мире они функционируют как естественные. Все остальные типы искусственных языков, созданных по образу и подобию естественных для того, чтобы обеспечить коммуникацию в нашем мире (Latina aeterna, Esperanto, Loglan, языки мистических практик и др.), останутся за границами работы.

 

Понятие «возможного мира» обязано своим возникновением Г. Лейбницу, который определял возможные миры как все мыслимые Богом положения дел относительно вещей и их состояний. «Бог мыслит целую действительность и бесконечные миры, которые создает и которые подкрепляет своей мыслью»¹. Современная философия рассматривает возможный мир не с позиций онтологии (метафизическое представление о несуществующем, потустороннем), а эпистемологически, как вариант видения реального мира – прием, или способ его описания. Здесь онтологический вопрос о действительности существования объектов, ставших предметами отображения, становится уже второстепенным.

 

Все дальнейшие рассуждения будут исходить из положения о том, что создаваемые миры никогда не возникают «из ничего». Необходимым условием, или пресуппозицией, возникновения возможного мира является существование объектов реального или других художественных миров: возможный мир возникает как отображение существующего – его вариант, или трансформация. Актуализация того, что в моменте здесь-сейчас не существует, происходит в высказываниях о будущем и прошлом, в модальных утверждениях о случайном, возможном, необходимом и т.д.

 

Если мы признаем, что границы мира всегда заданы границами языка (Л.Витгенштейн), то это в равной степени относится как к нашему, так и ко всем возможным мирам. Этот мир образуется «новым языковым каркасом» (способом выражения, позволяющим делать допущения о существовании той области, к которой он отсылает², или, что тождественно, в результате «языковой игры» субъекта с миром³. Возможный мир – это всегда текстовая альтернатива реальному миру, или мир, единственной формой существования которого является текст. Так, Уильям Блейк считал реальностью созданные Данте и Сведенборгом Рай (Небо) и Ад, поскольку они были актуализированы в слове⁴.

 

Таким образом, создание нового мира предполагает и создание языка, который обеспечит его функционирование. Здесь лингвистика непосредственно соприкасается с творчеством. Автор, подобно Демиургу, не только творит мир по Слову, но и дает Слово своему миру (благодарственное подношение Творцу, по Дж.Р.Толкиену).

 

Частично, к авторским языкам можно отнести способы «лингвистической» индивидуализации персонажей в романах Умберто Эко. Общаясь с Сальватором («Имя Розы»), трудно было понять, на каком языке он говорит. Его «язык» не был похож ни на ученую латынь, ни на разговорный («народный») язык окружающих земель – он не говорил на каком-нибудь одном языке, но на всех сразу! Сальватор мог назвать одну вещь по-латыни, а для обозначения другой перейти на провансальский. В его языке отсутствовали какие-либо грамматические правила, по которым строилось высказывание. По существу, он и не строил высказываний, а припоминал все, ранее в подобной ситуации слышанные, и уже было неважно, на каком они тогда произносились языке  . «Язык» Сальватора заставлял вспомнить ситуацию, сложившуюся в момент смешения языков при строительстве Вавилонской башни. 

 

Подобный лингвистический эксперимент представлен Эко и в первой главе романа «Баудолино». Баудолино, находясь в ситуации овладения а) письменной речью и б) несколькими иностранными языками, «одновременно» пишет на латыни, искаженной латыни, немецком, итальянском, на народном языке фраскеты (говорящие на нем «болбочут не по-христиански»): и они говорили Kind поищи ка нам хорошую Frouwe будем с ней fiki-fuki. Я спросил что это Frouwe они в ответ domina dauna donna fimina ну ферштейн и делали руками такие большие Tette а у них в лагерях с феминами просто schwach⁶.

 

Модель уже автономного авторского «языка Тлёна» была создана Х.Л.Борхесом в тексте «Тлён, Укбар, Орбис Терциус»⁷. Новелла повествует о, якобы, упоминаемой в XXVI томе Англо-Американской Энциклопедии 1917 г. стране Укбар (на самом деле вымышленной Борхесом). В разделе о языке и литературе Укбара сказано, что его литература имела фантастический характер и никогда не описывала действительности: предметом литературы была воображаемая планета Тлён. Таким образом, Тлён есть вымысел уже на второй ступени (Орбис Терциус, или третий мир). Интеллектуальная элита Укбара на протяжении нескольких поколений создавала новый возможный мир – географию, топологию, культуру, язык, философию, литературу и историю Тлёна.

 

«Тлёнисты» подчинили свой вымысел строгому систематическому плану, благодаря которому возможный мир обрел реальность существования. Язык Тлёна и его производные (литература, философия и т.д.), по замыслу авторов, предполагают исходный идеализм: мир рассматривается не как собрание предметов в пространстве, а как ряд отношений, или связей между предметами. Отсюда, в языке Тлёна наблюдается отсутствие существительных. В центр языковой системы южного полушария Тлёна ставятся безличные глаголы, демонстрирующие отсутствие «предметного» лица (мы не знаем, кто производит действие). Глагольное высказывание распространяется «определениями» в виде суффиксов / префиксов с адвербиальным значением. Так, фраза «луна поднялась над рекой» в дословном переводе принимает вид «вверх над постоянным течь залунело». В северной части Тлёна центром языковой системы является прилагательное, а отсутствующее существительное заменяется «накоплением» прилагательных. Указать на конкретный / абстрактный предмет (например, луну) можно только посредством комплекса определений: «воздушно-светлое на темном круглом».

 

Таким образом, языки Тлёна имеют, в категориях средневековой философии, реалистический характер: они отображают не сам предметный мир, а предшествующую ему систему образов-отношений; они создают мир как пример ассоциации идей. Отсюда, и литературные тексты Тлёна говорят исключительно об идеальных, причем, структурно сложных предметах, состоящих из видимых и слышимых атрибутов: «цвет восхода и отдаленный крик птицы», «солнце и вода против груди пловца», «смутное розовое свечение за закрытыми веками» и др. Эти «объекты» могут определяться далее через столь же сложные: так возникают знаменитые «интегрирующие» поэмы из одного слова.

 

В литературе Тлёна оказываются немыслимыми понятия авторства и плагиата. Основное назначение текстов – в буквальном смысле, создавать реальность, возобновлять ушедшие вещи, удваивать потерянные и т.д. Такие вербальные копии, или оттиски ушедшего именуются «хрёнирами», посредством их носители языка получают возможность изменять или заново создавать прошлое. Так, в ходе археологических раскопок обнаруживается «созданная» словом золотая маска, а некий порог перестает существовать только потому, что на него не ступает ничья нога: его никто не воспринимает и он не отражается в знаке.

 

Исходный идеализм языков Тлёна делает невозможной существование строгой науки, поскольку в структуре языков такого типа не заложены какие-либо способы адекватного отображения мира. Наука обращается в игру: все существующее описывается как бесконечное отражение прежде существовавшего. Наука не может обнаружить в мире никаких тождеств, а соответственно, и делать заключения об одних предметах на основании их общих свойств с другими предметами.

 

Еще один новый язык описан Х. Борхесом в новелле «Сообщение Броуди». Язык племени йеху крайне сложный и не похож ни на один из существующих и существовавших. «Здесь невозможно выделить члены предложения, поскольку нет предложений. Каждое односложное слово соответствует некой общей идее, уточняемой контекстом. Например, слово “nrz” (ввиду отсутствия гласных, речь йеху крайне отрывиста) содержит идею “разбросанности” или “пятнистости”: оно может обозначать звездное небо, леопарда, стаю птиц, рябое лицо, что-то разбрызганное, действие разливания или бегство врассыпную с поля боя»⁸. Каждое слово может быть произнесено другим тоном или с другой гримасой, и тогда оно может обладать даже противоположным смыслом. Язык йеху, так же как и языки Тлёна, предполагает способность к абстрактному мышлению: предметами означивания становятся не конкретные вещи, не визуально наблюдаемое, а стоящая за ними идея. Возможно, поэтому в нем отсутствуют не только существительные в целом, но даже имена собственные: желая кого-то позвать, йеху швыряют в него комьями грязи. Огромная пропасть между йеху и европейцами приводит к невозможности коммуникации.

 

О языках Тлёна и йеху трудно говорить как о действительно «созданных». На самом деле, это только модели для языков возможных миров. Борхес теоретически описывает их структуру (мы можем предположить, что это языки инкорпорирующего типа), говорит о том, как они должны звучать (отсутствие гласных, отрывистость), но не приводит текстов на этих языках. Борхесовские языки есть теоретические построения, а не действительно функционирующие системы. И это единственная причина того, что для читателей «реальность» борхесовского Тлёна не может быть сопоставлена с действительной реальностью толкиеновского Средиземья.

 

В 1931 г. профессор Дж. Р. Толкиен, более известный читателям как автор «Хоббита» и трилогии «Властелин колец» («The Lord of the Rings»), прочитал в Оксфорде лекцию «Тайный порок» («A Secret Vice»), темой которой стало его странное увлечение – создание собственных языков (private languages): «Я пробовал языки на вкус, и они пронзали сердце лингвиста. Это лишь укрепило меня в стремлении создать несуществующий сказочный язык, который доставлял бы эстетическое наслаждение...»⁹. По Толкиену, основная черта языка – это креативность: моделирование языков первично по отношению к художественному творчеству; истории придумываются затем, чтобы обеспечить мир для уже созданного языка. Толкиен говорил, что все его книги были лишь попыткой обеспечить реальность существования своим языкам.

 

Разработка языковых моделей становится хобби Толкиена (подзаголовок оксфордской лекции – «a hobby for home»). Саму систему языков, на которых основан мир «Властелина колец», Толкиен начал создавать еще в юности. Они были своеобразной игрушкой для начинающего ученого, восхищавшегося структурной и фонетической красотой древних языков (валлийского, древне-английского, гэльского) и эпосов («Сказание о Беовульфе», «Калевала»). Толкиен говорил о том, что если в английской литературе нет собственного эпоса, то его следует создать. Он  пришел к убеждению, что если хочешь сделать вымышленный язык более или менее сложным и «настоящим», нужно придумать для него историю, в которой он мог бы развиваться, в которой действовали бы герои, говорящие на этом языке. Именно тогда и возник его грандиозный замысел: «реконструировать», а вернее – сотворить английскую мифологию.

 

Начало истории Средиземья кроется в желании Толкиена создать такой мир, в котором вымышленные им языки обрели бы жизнь и перестали быть исключительно плодом лингвистических упражнений: «Для меня языки и имена неотделимы от моих произведений. Они были и остаются попыткой создать мир, в котором получили бы право на существование мои лингвистические пристрастия. Вначале были языки, легенды появились потом… Приветственная фраза эльфов «Звезда сияет над часом нашей встречи!» возникла задолго до самой Трилогии»¹⁰. Толкиен как лингвист и систематик породил Толкиена-творца, обладающего даром созидания нового мира. Этот мир приобрел убедительную трехмерность, стал летописью «правдивых» событий не только благодаря созданию его «географии», множественной детализации, но, главное, благодаря его языкам.

 

Говоря о лингвистических стратегиях своего отца, Кристофер Толкиен отмечал, что он, по существу, и не изобретал языков – они являлись неотъемлемой частью создаваемых им миров. Толкиен «слышал» свои языки, которые фонетически, лексически и грамматически «соответствовали» миру Средиземья. В интервью газете «Daily Telegraph» (1968 г.) он подчеркивает, что, когда вы создаете язык, вы в определенной степени «улавливаете» его из воздуха новых миров («When you invent a language, you more or less catch it out of the air»). Таким образом, существует несомненная связь между языком (не важно, естественным или искусственным) и мифотворчеством: создавая язык, вы неизбежно получите мифологию. Но и сам язык подобен мифологии: вначале создатель творит мифы по своему вкусу, а затем они начинают направлять его воображение и берут своего создателя в плен.

 

Как профессиональный филолог, Дж.Р.Толкиен сконструировал для своего Средиземья сразу несколько языков со своими алфавитами, словарями, правилами грамматики и даже историей и диалектологией. В их числе: два языка эльфов – квэниа (или квэнья) и синдарин, язык гномов (кхуздул), «темное наречие» орков, язык энтов (деревьев) и др. В конструировании языков Толкиена больше всего интересовала форма слова и взаимосвязь звучания слова с его значением (фонетическое соответствие). В «Тайном пороке», в письмах Толкиен вспоминал, что лингвистические структуры действовали на него как музыка или цвет; ему всегда хотелось понять, что в единстве смысла и символа традиционно, а что – следствие личных склонностей и пристрастий (личного «лингвистического нрава»)¹¹. В качестве другой задачи для творца воображаемых языков Толкиен рассматривал комплексную филологическую работу:

– прослеживание на историческом фоне происхождения того или иного слова от его более древних форм (а для этого нужно создать и исторический фон, и древние формы);
– создание постулатов об определенных тенденциях развития языка, позволяющих предполагать, как изменится форма его слов с течением времени;
– классификация лексического состава языка и др.

 

Квенья (Высокий Эльфийский, Эльфийская Латынь) – самый знаменитый язык эльфийской языковой семьи¹². Прилагательное квенья (Quenya) образовано от Quendi – эльфы. Quenya, как эльфийский, также ассоциируется с основой quet – говорить. Эльфийские мудрецы полагали, что Quendi означает «те, кто говорит вслух», или собственно «язык, речь».

 

Квенья, по замыслу его автора, не был разговорным языком. Он был известен только ученым и семьям высокого происхождения, в которых ему учили детей. Этот язык использовался в официальных документах – законах, Списке и Анналах королей, в сочинениях мудрецов и др. Короли принимали квенийские имена, потому что Высокий Эльфийский был «благороднейшим языком в мире».

 

Квенья сконструирован Толкиеном как язык архаический, сохранивший основные черты протоэльфийского – языка со «множеством ... прекрасных слов и искусных находок в речи». В одном из своих писем Толкиен писал о языке квенья как об архаичном языке мудрости (что-то вроде «эльфийской латыни»), транскрипция которого на письме очень близка к латинской. Фактически, можно сказать, что квенья был создан на основе латыни с добавлением двух других основных «компонентов», которые доставляли Толкиену «фоноэстетическое» (phonaesthetic) удовольствие: финского и греческого. Он вспоминал, что в библиотеке Эксетерского колледжа однажды наткнулся на грамматику финского языка и ощутил себя человеком, обнаружившим винный погреб, битком набитый бутылками с вином, какое никто и никогда не пробовал («It was like discovering a complete wine-cellar filled with bottles of an amazing wine of a kind and flavour never tasted before»)¹³. Так квенья приобрел явное сходство с финским в фонетике и грамматике, став величайшим экспериментом в благозвучии и фоноэстетике. По Толкиену, звучание слов вымышленного языка должно оставаться в пределах естественной человеческой и даже, наверное, европейской фонетики. Приведем для примера начало эльфийского «Плача Галадриэля» («Galadriel's Lament») из «Властелина колец»: Ai! laurië lantar lassi súrinen ....

 

Толкиеном детально описаны все составляющие структуры языка квенья: его фонетика, словарный состав и грамматика. Так, он отмечает, что по тембру гласных квенья скорее напоминает испанский или итальянский, чем английский язык. Чтобы сделать произношение более понятным для читателей, привыкших к английской орфографии, Толкиен ставил знак «трема» над гласными (Manwë, laurië), чтобы показать, что конечный [e] не является немым, а также обозначал долготу гласного: [ú].

 

Грамматическая структура квенья включает 9 падежей существительных: Именительный падеж, Винительный, Дательный, Родительный, Притяжательный падеж (иногда называемый ассоциативным, или падежом прилагательного), Местный, Отделительный, Приблизительный, Инструментальный и «Загадочный» (о нем Толкиен почти не оставил своих замечаний). Включаемые в трилогию текстовые фрагменты на языке квенья показывают, что характерной чертой квенийской грамматики является использование падежных окончаний вместо предлогов. Следствием развернутой падежной системы в квенья становится свободный порядок слов. Толкиен подчеркивал особенную важность этого факта для стихосложения:  агглютинативная система дает возможность более детального и тонкого обозначения отношений в отображаемом мире. Возможно, что Толкиен, как и впоследствии У. Эко, поддерживал миф о превосходстве синтетических языков (с разветвленной системой флексий и многочисленными грамматическими категориями) над аналитическими языками¹⁴.

 

В языке квенья насчитывается около 12000 слов. Эльфы «были изменчивы в речи из-за из великой любви к словам и пытались найти наиболее подходящие названия для всех вещей, которые они знали или представляли». Так, например, эльфы использовали два способа обозначения листьев: прямое указание – lassi и метафору ramar aldaron, означающую «крылья деревьев».

 

Поскольку квенья для Толкиена был живым функционирующим языком, он описывал также и происходившие на всех его уровнях исторические изменения, его стилистику, диалектологию, создавая многомерность этого организма. Толкиен считал, что квенья, созданный для «Властелина колец», обладал и собственной, внетекстовой реальностью. На этом языке им были созданы две поэмы, оставшиеся за границами трилогии. Всю свою жизнь Толкиен продолжал совершенствовать Высокий Эльфийский, который, согласно словам его сына Кристофера, был «языком его сердца». 

 

Кхуздул (тайный язык гномов) был секретом, который гномы не открывали добровольно даже своим друзьям. Гномы бережно хранили его как наследие прошлого, и со временем кхуздул стал скорее языком знаний, чем языком повседневного общения. Гномы считали кхуздул принадлежащим исключительно их народу: никто чужой не имел права понимать его. Когда они хотели общаться с представителями других народов Средиземья (обычно с целью торговли), они говорили на языке жестов или учили чужой язык, не позволяя при этом изучать свой. Гномы брали себе человеческие имена, под которыми их могли знать «чужие». В Приложении F к «Властелину колец» сказано, что даже на своих могилах гномы никогда не писали «внутренние», истинные имена. Балин и Фундин, известные из кхуздульской надписи на могиле Балина («Балин, сын Фундина, властитель Мории»), не являются кхуздульскими именами. Это человеческие имена, которые замещают истинные и используются в присутствии не-гномов.

 

В отличие от эльфийских языков, кхуздул практически не был подвержен историческим изменениям. В «Сильмариллионе» Толкиен упоминает, что изменения в кхуздуле подобны выветриванию твердой скалы в сравнении с таянием снега. Структурно и грамматически кхуздул сильно отличался от всех других языков Запада (в мире трилогии). Речь гномов всегда считалась «трудным» языком (в наше время, замечает Толкиен, многие европейцы думают так о китайском). В кхуздуле используются некоторые «непривычные» согласные звуки (например, взрывные аспираты – [kh], [th], т.е. [к] и [т] с придыханием), из-за которых этот язык казался людям и эльфам странно и неприятно звучащим. О «неблагозвучии» кхуздула его автор неоднократно упоминает в своих письмах, например, к М. Уолдмену. Если вспомнить, что Толкиен, изучая и создавая древние языки, всегда стремился к «фоноэстетическому» удовольствию, то тогда очевидно, что неблагозвучие кхуздула выступает как стилистический прием – инструмент «создания» скрытого, не стремящегося к коммуникации, не всегда приятного в общении народа.

 

Толкиен писал, что кхуздул, в отличие от квенья, был создан им только в набросках, с некоторыми деталями структуры и очень маленьким словарем. Из кхудзула известны лишь несколько слов, включая имена собственные¹⁵, и боевой клич Baruk Khazâd! Khazâd ai-mênu! – «Топоры Гномов! Гномы на вас!».

 

Язык Энтов (ходячих деревьев) – наиболее своеобразный из всех языков Средиземья. Толкиен описывает его как «медленный, звучный, слитный, повторяющийся, многоречивый, сформированный множеством оттенков гласных, тоновых и количественных различий», которые никто даже не пытался воспроизвести на письме¹⁶.

 

Создавая энтийский («язык деревьев на ветру»), Толкиен предусмотрел возможность различать мельчайшие отклонения в тоне и долготе звучания и использовать такие различия фонематически. Многие различаемые энтами звуки (восходящие к различным фонемам) звучали как один звук для ушей человека или даже эльфа. В языке энтов также использовались различные тоны. Подобное явление обнаруживается, например, в китайском языке, где «одно и то же» слово может иметь до четырех значений, поскольку гласный звук в каждом случае обладает собственным тоном, а соответственно, и звучит для китайского уха по-разному. Практически единственный зафиксированный в тексте трилогии  пример из подлинного энтийского:

A-lalla-lalla-rumba-kamanda-lindor-burúmë.

 

Использованные тоны здесь никак не отмечены, и потому Толкиен сам описывает в Приложении F этот фрагмент как, «вероятно, очень не точный».

 

Язык энтов – это практически единственный из языков Средиземья, который в большей степени описан автором теоретически, нежели «создан». Он характеризуется как «слитный» и «многоречивый», поскольку каждое слово было в действительности очень длинным и подробным описанием обсуждаемого предмета. Древобород, например, говорил о своем энтийском имени, что оно «росло все время, а живу я очень, очень долго, поэтому мое имя подобно рассказу. Настоящие имена на моем языке, на Старом Энтийском, как вы могли бы сказать, расскажут вам историю вещей, которым они принадлежат». Так, энтийское наименование Орков сводилось к крайне длинному и подробнейшему описанию всех их признаков. Это имя невозможно было перевести ни на какой другой язык Средиземья, ведь его произнесение отнимало слишком много времени: великое вторжение тех, burúrum, тех злобных – черноруких – кривоногих – жестокосердных – когтистых – вонючих – кровожадных, morimaite – sincahonda, hoom, ну, поскольку вы торопливые ребята, а их полное имя так же длинно, как годы мучений тех паразитов орков… Создавая имена-описания, Толкиен был стилистически весьма близок к так называемым кеннингам, широко использовавшимся в тевтонской поэзии. Кеннинг – подмена истинного имени мотивированным прозвищем или титулом, носящим пространный, т.е. дескриптивный характер. Как в кеннингах, так и в именах Толкиена, способ именования всегда свидетельствует об индивидуальном отношении называющих к именуемому.

 

Вот еще один пример «многоречивости» и семантической «полноты» языка энтов. Фраза laurelindórenan lindelorendor malinornélion ornemalin складывается из отдельных семантических кирпичиков (laure – золотой свет; ndor – земля, страна; lin, lind – музыкальный звук; malina – желтый, orne – дерево, lor – сон, греза; nan, nand – долина) и приблизительно переводится как «долина, где деревья поют в золотом свете, земля музыки и грез, там желтые деревья, это страна желтых деревьев». Пропуски между «словами» здесь, скорее всего, формальные, отражающие естественную для человеческой речи (но не для энтов) необходимость в паузах.

 

Этот пример дает представление о чрезвычайно сложном энтийском синтаксисе. Перевод энтийского высказывания на любой язык мог быть только кратким и неполным конспектом исходного утверждения. Если в языке энтов и было что-либо, что мы могли бы назвать предложением, то оно могло развиваться в спиральную форму, наматывающуюся на главный пункт и затем разматывающуюся вновь, касаясь по пути всего, что уже говорилось, и что еще будет сказано¹⁷. Отсюда становится понятным и то описание энтийского, которое дает Древобород: «Это прекрасный язык, но чтобы сказать на нем что-либо, нужно очень много времени, поэтому мы не говорим на нем, пока не находим что-то ценное – то, на разговор о чем можно потратить время». Язык энтов был таким неспешным, что вряд ли бы энты на Энтомолвище продвинулись дальше «доброго утра», если Древобород захотел бы устроить перекличку всех присутствующих: несколько дней понадобилось бы только для того, чтобы пропеть все их имена. Даже короткие слова «да» и «нет» на энтийском выглядят как длинные монологи на тему «я согласен» / «я не согласен». Энтийский – это не тот язык, на котором стоит говорить «передайте мне соль». Отсюда и энтийское положение: «не говори ничего, что не ценно». Этот язык энты использовали только между собой, поскольку, в отличие от гномов, не нуждались в том, чтобы держать его в тайне: язык энтов просто никто не мог выучить.

 

Главное, что сейчас привлекает внимание филологов к языковой работе Толкиена, – это возможность действительной «реконструкции» вымышленного мира и его языка: воспроизводство грамматики, словаря, фонологии, истории языков. Примером такой реконструкции уже являются: «Рабочий словарь Толкиена» («A Working Tolkien Glossary») в семи томах (под ред. Кристофера Толкиена) и пятитомный «Словарь эльфийских языков» («Dictionnaire des langues elfiques») Э.Ж. Клоцко.

 

Некоторые выводы.

     1. Возможный мир определяется нами как текстовая альтернатива, или отображение реального мира. Язык является единственным инструментом для создания нового мира.
     2. Авторские искусственные языки создавались как самостоятельные. Базой их выступала структура естественного языка как такового, а не конкретный естественный язык.
     3. Языки Дж.Р. Толкиена обладают абсолютным большинством свойств, присущих естественным языкам: информативностью, фонетической, лексической и грамматической структурами, алфавитом и метаязыком для выражения родовых и видовых понятий, интерпретируемостью своих символов. Толкиен достигает столь высокого уровня имитации естественного языка, что создает и систему «противоречий», или исключений в языковой структуре.
     4. Языки Дж.Р. Толкиена оказались способны преодолеть границы художественного мира и обрести определенное пространство в «нашем». Они стали причиной возникновения такого феномена интерлингвистики, как создание аутентичной литературы на искусственном языке. Помимо того, что на языках Толкиена создаются тексты (баллады на квенья, например), в нескольких школах Бирмингема и Лондона начато преподавание эльфийского языка (его разговорного варианта – синдарина). Для почитателей Толкиена его языки стали инструментом коммуникации и в нашем мире (т.е. естественными языками?). Если мы принимаем положение о том, что условием существования возможных миров является языковая форма их актуализации, то тогда и языкам, придуманным Толкиеном, также трудно отказать в праве быть «естественными». Они являются живыми, пусть и для ограниченного числа «толкиенистов», на этих языках создаются тексты, выходят исследования по вопросам их грамматики, издаются словари этих языков (а ведь нельзя описывать то, чего нет!), об этих языках нельзя говорить как о «мертвых», поскольку они не существовали до текстов Толкиена.
     5. Вопрос о языках, создаваемых для авторских возможных миров, неизбежно приводит нас к размышлениям о ситуации, все еще характерной для современной филологии. Эту ситуацию Дж. Р. Толкиен в прощальной оксфордской лекции обозначил как «расхождение интересов двух мифических демонов – “лит” и “яз” (литература и язык)». Толкиен убежден, что эти демоны, на самом деле, являются «сиамскими близнецами, Хайдом-Джекилом, или Джекилом-Хайдом, неразрывно связанными с рождения, о двух головах, но с одним сердцем; их здоровье бы только выиграло, если бы они прекратили, наконец, ссориться». Литература не просто принадлежит сфере языка, но является его высшей формой или функцией. Язык же – ее единственным инструментом.

 

-----

1. Эко У. Остров накануне. СПб.: Symposium, 1999. С. 449.
2. Carnap R. Meaning and Necessity: A study in semantics and modal logics. Chicago, 1947.
3. Хинтикка Я. Логико-эпистемологические исследования. М.: Прогресс, 1980.
4. Milosz Cz. Ziemia Ulro. Kraków: Znak, 2000. S. 167.
5. Eco U. Imie rózy. Warszawa: PIW, 1998. S. 56-57.
6. Эко У. Баудолино. СПб.: Symposium, 2003. С. 8.
7. Борхес Х.С. Тлён, Укбар, Орбис Терциус // Борхес Х.С. Стихотворения. Новеллы. Эссе. М.: Пушкинская библиотека, 2003. С. 102 – 119.
8. Борхес Х.С. Сообщение Броуди // Борхес Х.С. Стихотворения. Новеллы. Эссе. М.: Пушкинская библиотека, 2003. С. 335-336.
9. Tolkien J.R.R. The Monsters & the Critics and Other Essays / ed. by Christopher Tolkien.  London: Allen & Unwin, 1983. Толкиен Дж. Р. Тайный порок // Знание – Сила. № 6. 1998.
10. Там же.
11. Толкиен Дж. Р. Тайный порок // Знание – Сила. № 6. 1998. Толкиен Дж. Р. Избранные письма // Сильмариллион. СПб., 2001.
12. Здесь и далее сведения о структуре языков Толкиена взяты нами из Приложений к трилогии «Властелин колец» (Tolkien J.R.R. The Hobbit and the Lord of Rings. London, 1999), из его писем и текста «Тайный порок». Материал предоставили также исследования: Helms R. Tolkien’s world. Boston, Houghton Mifflin, 1974. Kirk E. «I would rather have written in Elvish»: Language, Fiction in «The Lord of the Rings» / Towards a poetics of fiction. Bloomington and London: Indiana University Press, 1977.  Allan J. An Introduction to Elvish. London, 1994 и др.
13. Tolkien J.R.R. The Monsters & the Critics and Other Essays / ed. by Christopher Tolkien.  London: Allen & Unwin, 1983.  Толкиен Дж. Р. Избранные письма // Сильмариллион. СПб., 2001.
14. Ср. с замечанием У. Эко (Эко У. «Поиск совершенного языка»): «Полагать, что совершенство растет параллельно с универсальностью – это одна из наших демократических иллюзий» – Eco U. The Search for the Perfect Language. Oxford: Blackwell, 1995. Р. 28.
15. Полный их список приводится в: Helms R. Tolkien’s world. Boston, Houghton Mifflin, 1974.
16. Приложение F к: Tolkien J.R.R. The Lord of Rings. London, 1999.
17. Allan J. An Introduction to Elvish. London, 1994.

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева


Архив «Филолога»: