Важным фактом биографии Бориса Пастернака была служба в 1916 году на уральских химических заводах (Всеволодо-Вильвенском и Ивакинском), принадлежавших в то время вдове Саввы Морозова Зинаиде Григорьевне, во втором браке Резвой. Весьма подробно рассказывает двадцатишестилетний поэт о своей жизни в поселке Всеволодо-Вильва, где находилась контора имения и заводов Резвой, в письмах родителям¹ (кстати, поселок этот, несмотря на то что находится в глухой провинции, в свое время не был обделен вниманием знаменитых деятелей русской культуры: А. П. Чехова, И. И. Шишкина, И. И. Левитана, Н. Г. Нестерова, Д. И. Менделеева, В. И. Немировича-Данченко и других – благодаря хозяину заводов, известному промышленнику и меценату). Первое письмо из Всеволодо-Вильвы, в котором он сообщает, что «скоро неделю уже здесь», датировано 21-24 января, последнее – примерно от 22-23 июня. Пастернак приехал сюда в разгар Первой мировой войны по приглашению управляющего – Б. И. Збарского, не в последнюю очередь для того, чтобы избежать воинской повинности: заводы были военными. Уехал в связи с продажей заводов, вместе со Збарскими отправился на заводы Ушковых в Тихие Горы Вятской губернии и продолжал выполнять там обязанности конторского служащего (помощника Збарского по деловой переписке и торгово-финансовой отчетности).

 

Полгода жизни в Прикамье дали поэту неизгладимые впечатления, которые отразились во многих его произведениях разных лет: и в знаменитом романе «Доктор Живаго», и в ранней повести «Детство Люверс», и в стихотворениях, вошедших в сборник «Поверх барьеров» (конец 1916 г.): «Урал впервые», «Кокошник нахлобучила…» («Ивака»), «На пароходе», «Марбург», «Я понял жизни цель, и чту...», «Заря на севере» («Ледоход»), а также в стихах «Улыбаясь, убывала…», «Станция», «Рудник» и других произведениях². Как вспоминает Е. Б. Пастернак, «к уральским картинам, подробностям быта и говора Пастернак возвращался всю жизнь»³.

 

Безусловно, факт пребывания Бориса Пастернака в Прикамье особое значение имеет для нас, пермских читателей поэта. Это событие не может оставить равнодушным никого из пермяков, в большей или меньшей степени причастных культуре. Нашло оно отражение и в пермской поэзии. Одним из поэтических откликов на него является стихотворение Владимира Радкевича «Ивакинский конторщик», написанное в 1968 году.

 

Стихотворение можно изучать в школе в рамках так называемого регионального компонента содержания литературного образования. Оно интересно в первую очередь тем, что позволяет совместить два плана: «большой» литературы общероссийского масштаба и литературы местного значения, литературы отдельного региона.

 

Вопросы, связанные с краеведением, будь то литературное, лингвистическое или любое другое краеведение, становятся сейчас одними из самых актуальных. Обращение к местному материалу способствует формированию у юного человека уникального образа места его жизни, дает ощущение сопричастности миру культуры, включенности в этот мир. Пути реализации краеведческого аспекта в преподавании литературы могут быть разными: это и изучение творчества местных писателей, и обращение к сведениям из жизни русских писателей-классиков, так или иначе связанных с регионом.

 

Прикамье, в литературном смысле особенно не избалованное, внесло свой вклад в русскую литературу: можно вспомнить, например, разночинца Ф. М. Решетникова, поразившего Некрасова и Салтыкова-Щедрина своим умением глубоко проникать в жизнь простого народа; поэта-авиатора В. В. Каменского; эмигранта первой волны М. А. Осоргина, вывезенного из России на знаменитом «философском» пароходе; ряд современных авторов. В то же время Пермь отмечена пребыванием известных писателей в основном в связи с наиболее печальными страницами истории: через Пермь проходил знаменитый Сибирский тракт, по которому в свое время проследовали некоторые из них, сюда эвакуировалась творческая интеллигенция во время Великой Отечественной войны, здесь еще в недалеком прошлом находилась колония для политзаключенных, в которой отбывал свой срок, например, Л. Бородин, и т. д.

 

Наверное, и присутствие здесь Пастернака было своеобразной добровольной ссылкой, позволившей не попасть на бойню Первой мировой. Тем не менее несколько месяцев, проведенных на пермской земле, стали для начинающего поэта «одним из лучших времен» его жизни, как он сам написал об этом уже в пятидесятые годы⁴. Что же позволило ему так охарактеризовать «пермский период» своей жизни? Письма поэта к родителям дают ответ на этот вопрос: начиная от бытовых удобств (электрическое освещение, телефон, ванны, баня) и своеобразных красот местности до возможности творческого самовыражения в условиях полнокровной интеллектуально-духовной жизни.

 

Мотив идиллической жизни героя на лоне первозданной уральской природы явственно звучит и в стихотворении Радкевича.

 

Владимир Ильич Радкевич (1927-1987) – известный пермский поэт, творчество которого характеризуется ярко выраженной краеведческой направленностью содержания: в своих стихах он воспел Урал, Каму, Пермь и многие и многие объекты природы и культуры Прикамья, замечательных людей, ставших гордостью края.

 

Название стихотворения могло бы показаться непонятным и даже странным, если бы мы не знали, что тот, чьей памяти оно посвящено, бывал в свое время в некой Иваке, находящейся в нескольких верстах от Всеволодо-Вильвы, и действительно был «конторщиком». Но возникает другой вопрос: почему автор называет героя своего стихотворения весьма прозаическим словом, которое ассоциируется с деятельностью неинтересной, нетворческой, а не выбирает что-либо более приличествующее адресату посвящения, например, «поэт», ведь и в стихотворении говорится не столько о Пастернаке-конторщике, сколько о Пастернаке-поэте? Чтобы ответить на этот вопрос, наверное, можно даже не читать стихотворение. В подобном названии зафиксирован конкретный биографический факт, связанный с краем, родным для Радкевича. И этот факт становится отправной точкой для размышления о поэте, его судьбе и творчестве.

 

Стихотворение Радкевича характеризуется напряженностью, динамизмом развития поэтической мысли, смысловой насыщенностью. Границы пространства и времени в нем необычайно расширяются. Действие происходит не только здесь, на Урале, над Камой, в начале большого творческого пути поэта, но и далеко за пределами этого хронотопа: Москва, Европа… И еще: на исходе жизненного пути…

 

Пора, наконец, прочитать стихотворение.

 

Ивакинский конторщик
                        Памяти Б. Пастернака⁵
Еще ни льстивых доброхотов,
Ни криков яростных: – Ату!
В графе приходов и расходов
Не скоро подводить черту.
Вдали, в обугленной Европе,
Вовсю орудует война.
А здесь – рассвет над Камой,
                                           копи,
А здесь – лесная тишина.
И только сосны вековые
За ним бредут сквозь ветровал.
Он молод.
        Все ему впервые:
Любовь, поэзия, Урал!
В Москве эстрада рожи корчит,
Являя гениев на свет.
А он – ивакинский конторщик –
Почти неведом как поэт.
Но жизнь подобная полезна!
Еще не дале чем вчера
Спас от призыва пол-уезда
Он смелым росчерком пера.
И все ж, Урал,
        из сердца вырви
Восторга исступленный крик,
Лесами Всеволодо-Вильвы
Ляг на листы конторских книг.
Ты сам и критик свой, и автор –
Твори, ораторствуй, гвозди
И, как обилие метафор,
На горы горы громозди!
Поэзия всегда подспудна,
Как под снегами звон ручья,
И пересудам неподсудна,
Поскольку собственность – ничья.
Ей делать человека гордым
И с возрастом не убывать.
А как в ту осень хлынуть горлом –
Еще с полвека
        убивать…

 

Представляется наиболее целесообразным рассматривать стихотворение Радкевича в контексте жизни и творчества Пастернака. В то же время необходимо выявить авторское отношение к герою, определить, как автор создает образ поэта, каков его взгляд на поэзию Пастернака.

 

Начало стихотворения несколько необычно: характеристика периода, когда герой стихотворения был всего лишь «ивакинским конторщиком», дается через отрицание того, что ждет его впереди: «еще ни…, ни…». Собственно, слово о молодом поэте ведется из его будущего, которое автору стихотворения и нам, читателям, уже хорошо известно драматическими перипетиями судьбы нобелевского лауреата (уральский период жизни героя воспринимается как некая идиллия, что в общем и не противоречит истине). Первые строки вызывают в памяти стихотворение Пастернака «Нобелевская премия» (1959), в котором состояние лирического героя сравнивается с состоянием загнанного охотниками зверя (ср.: «Ни криков яростных: – Ату!»):

 

Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу ходу нет.

Темный лес и берег пруда,
Ели сваленной бревно.
Путь отрезан отовсюду.
Будь что будет, все равно.

 

В связи с таким резким противопоставлением начала и конца творческой биографии, возникшим в результате энергичного столкновения заголовка и двух первых строк, следующая фраза («В графе приходов и расходов / Не скоро подводить черту») приобретает выразительную двузначность: канцелярские, бухгалтерские термины, использованные в ней, соотносятся, с одной стороны, с заглавием, акцентирующим деятельность поэта – молодого «ивакинского конторщика», а с другой – с начальными строчками, которые переводят значение фразы в метафорический, обобщающий план «книга жизни».

 

Финальные строки стихотворения Радкевича, включающие реминисценцию из Пастернака («О, знал бы я, что так бывает, / Когда пускался на дебют, / Что строчки с кровью – убивают, / Нахлынут горлом и убьют!»), вновь возвращают нас к итогу творческой судьбы поэта: «А как в ту осень хлынуть горлом – Еще с полвека убивать…».

 

Таким образом, начало и конец стихотворения Радкевича представляют собой своеобразное кольцо размышлений о судьбе и творчестве Пастернака в целом, а центральная часть посвящена конкретной ситуации, соответствующей тому периоду жизни поэта, когда он и был «ивакинским конторщиком».

 

Обратимся к центральной части. Содержательно она неоднородна. В ней выделяется два фрагмента, в первом из которых в центре внимания собственно «ивакинский конторщик», а вот вторая представляет собой своеобразный гимн поэзии.

 

Первая часть построена на противопоставлениях. Противопоставляются «здесь» и «там». «Там» – «Вдали, в обугленной Европе, / Вовсю орудует война», «В Москве эстрада рожи корчит, / Являя гениев на свет». «Здесь» – «рассвет над Камой», «лесная тишина», покой, поэтическая неизвестность. Противопоставление кровавой и истеричной цивилизации и естественной, идиллической жизни, безобразия и красоты подчеркивается анафорическим повтором «а здесь». Антитеза «столица – глухая российская провинция» традиционна для русской литературы, и в этих строчках Радкевича угадываются реминисценции из стихотворения Н. А. Некрасова (1857, 1858 гг.): «В столицах шум, гремят витии, / Кипит словесная война, / А там, во глубине России, – / Там вековая тишина». Причем интересно заметить, что автор стихотворения о Пастернаке словно вступает в своеобразный диалог с великим русским поэтом: если для Некрасова провинция – «там», то для Радкевича, как певца уральского края, – «здесь».

 

Оказавшись «здесь», отрешившись от страшной реальности раздираемой противоречиями Европы, герой стихотворения как бы заново открывает мир, по-новому переживает чувства, испытанные ранее, реализует свои лучшие качества (о чем, например, сообщается в следующих строчках, содержание которых основано на реальном факте из жизни Пастернака: «Но жизнь подобная полезна! / Еще не дале чем вчера / Спас от призыва пол-уезда / Он смелым росчерком пера).

 

Ключевая фраза этой части: «Все ему впервые: / Любовь, поэзия, Урал!»

 

А действительно ли впервые? Урал – да, в буквальном смысле. «Урал впервые» – так называется стихотворение Пастернака, которое написано под впечатлением грандиозного зрелища уральского рассвета, открывшегося из окон поезда:

 

Без родовспомогательницы, во мраке, без памяти,
На ночь натыкаясь руками, Урала
Твердыня орала и, падая замертво,
В мученьях ослепшая, утро рожала.

Гремя опрокидывались нечаянно задетые
Громады и бронзы массивов каких-то.
Пыхтел пассажирский. И, где-то от этого
Шарахаясь, падали призраки пихты.

Коптивший рассвет был снотворным. Не иначе:
Он им был подсыпан – заводам и горам –
Лесным печником, злоязычным Горынычем,
Как опий попутчику опытным вором.

Очнулись в огне. С горизонта пунцового
На лыжах спускались к лесам азиатцы,
Лизали подошвы и соснам подсовывали
Короны и звали на царство венчаться.

И сосны, повстав и храня иерархию
Мохнатых монархов, вступали
На устланный наста оранжевым бархатом
Покров из камки и сусали.

 

Для этого стихотворения характерно типичное для раннего творчества Пастернака «обилие метафор», причем очень оригинальных, ярких, создающих развернутые картины: «твердыни Урала», рожающей утро; лесного печника Горыныча (от горы), подсыпавшего снотворное уральским заводам и горам (медленный, ленивый рассвет); лучей солнца («азиатцев»), подсветивших величественные уральские леса; царственных сосен-монархов, вступающих на драгоценный «покров из камки и сусали» (камкá – шелковая цветная ткань с узорами, сусаль – тонкая пленка из различных металлов /золота, серебра, меди, олова/ для золочения или серебрения каких-нибудь изделий), устланный «оранжевым бархатом» наста. Поистине сказочная картина возникает из подобного «нагромождения» метафор.

 

Как уже было отмечено, Радкевич активно использует прием реминисценции, и кроме «Урала впервые» и приводившихся ранее цитат, в его стихотворении много намеков на другие пастернаковские строчки. Например, «рассвет над Камой» явно связан со стихотворением «На пароходе», написанном 17 мая 1916 года и посвященном состоявшейся четырьмя днями ранее поездке по делам завода в Пермь с женой Збарского Фанни Николаевной, к которой Пастернак испытывал весьма теплые чувства. В стихотворении дважды повторяется строфа: «Был утренник. Сводило челюсти, / И шелест листьев был как бред. / Синее оперенья селезня / Сверкал за Камою рассвет».

 

Уральский пейзаж, к которому Пастернак относился с неизменным восхищением и специфические черты которого нашли отражение в его стихах, создается в стихотворении Радкевича несколькими скупыми деталями, отсылающими к творчеству Пастернака: «рассвет над Камой», «копи», «сосны вековые», «ветровал», «леса», «горы».

 

А какой смысл имеет утверждение Радкевича, что «впервые» герою его стихотворения открылся не только Урал, но и любовь, и поэзия? Разумеется, не буквальный.

 

Уединенность в уральской глуши, дистанцированность от «большого мира» позволили начинающему поэту переосмыслить и оценить прожитое (в частности, первую любовь), почувствовать свое предназначение: находясь перед выбором – поэзия или музыка, – именно здесь, возможно, еще подспудно, он сделал свой окончательный выбор. К 1916 году, в частности, относится стихотворение «Муза девятьсот девятого», которое, по замечанию В. С. Баевского и Е. Б. Пастернака, «было ретроспективным признанием, что этот год [1909 – В.Ш.] стал для него также и началом литературных опытов»⁶. В конце 1916 года выходит в свет важная в творческой судьбе Пастернака книга «Поверх барьеров»: ее признал отец, что имело для поэта очень большое значение (см. письмо отца от начала января 1917 г.), хотя особый подъем творческих сил Пастернака исследователи относят к лету 1917 года, результатом которого стала книга «Сестра моя жизнь» (1922 год), принесшая известность и славу.

 

В стихотворении Радкевича знаменателен переход ко второй части: «И все ж, Урал, из сердца вырви / Восторга исступленный крик, / Лесами Всеволодо-Вильвы / Ляг на листы конторских книг». Слова «и все ж», совмещающие значения противопоставления и уступки, подчеркивают, что для героя поэтическое творчество важнее, чем что-либо другое. Нельзя не писать, когда чувства, переполняющие душу, сами стремятся вырваться наружу, «излиться» готовыми строками. Это состояние высшего вдохновения, выраженное в классическом пушкинском описании: «Душа стесняется лирическим волненьем, / Трепещет и звучит, и ищет, как во сне, / Излиться наконец свободным проявленьем... <...> / Минута – и стихи свободно потекут».

 

Процесс творчества у Радкевича изображен несколько необычно. Не просто «сердце переполняется восторгом» (или «явилась муза», «божественное вдохновение» и т. д.) – активным творческим началом оказывается у него Урал, который своей дикой красотой и мощью вдохновляет молодого поэта. Яркими приемами олицетворения Урала являются обращение к нему и использование повелительного наклонения глаголов со значением активного действия лица (вырви, ляг, твори, ораторствуй, гвозди, громозди).

 

Интересны для размышления и следующие строчки, в которых поэт дает определение поэзии: поэзия – «собственность ничья». Не принадлежит даже автору? Тогда что такое поэт? Лишь орудие живой и творящей природы? Насколько Радкевич оригинален в определении поэзии и насколько его определение соотносится с пастернаковским представлением о поэзии? Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо обратиться к стихам и прозе Пастернака, где он дает собственное определение. В первую очередь следует вспомнить известные высказывания Пастернака о поэзии из статьи 1918 года «Несколько положений» и очерка «Охранная грамота» (1930 г.).

 

В «Охранной грамоте» поэт говорит об искусстве: «Искусство реалистично как деятельность и символично как факт. Оно реалистично тем, что не само выдумало метафору, а нашло ее в природе и свято воспроизвело. Переносный смысл так же точно не значит ничего в отдельности, а отсылает к общему духу всего искусства, как не значит ничего порознь части смещенной действительности»⁷.

 

В статье «Несколько положений»: «Современные течения вообразили, что искусство как фонтан, тогда как оно – губка. Они решили, что искусство должно бить, тогда как оно должно всасывать и насыщаться. Они сочли, что оно может быть разложено на средства изобразительности, тогда как оно складывается из органов восприятия»; «Жизнь пошла не сейчас. Искусство никогда не начиналось. Оно бывало постоянно налицо до того, как становилось. Оно бесконечно. И здесь, в этот миг за мной и во мне, оно – таково, что как из внезапно раскрывшегося актового зала обдает его свежей и стремительной повсеместностью и повсевременностью, будто это: приводят мгновение к присяге. Ни у какой истинной книги нет первой страницы. Как лесной шум, она зарождается Бог весть где, и растет, и катится, будя заповедные дебри, и вдруг, в самый темный, ошеломительный и панический миг, заговаривает всеми вершинами сразу, докатившись»⁸.

 

Искусство, поэзия для Пастернака такая же реальность, как природа, жизнь. Искусство и жизнь сосуществуют в органической связи, не имеют четких границ между собой. Образ искусства-губки неоднократно встречается у Пастернака, кроме упомянутого примера, также и в письмах, и в стихах. Так, в письме родителям от 7 февраля 1917 года читаем: «Вещь, как губка, пропитывается всегда в таких случаях всем тем, что вблизи ее находилось: приключеньями ближайшими, событиями, местом, где я тогда жил, и местами, где бывал, погодой тех дней». Этот же образ используется в раннем стихотворении «Весна»:

 

Поэзия! Греческой губкой в присосках
Будь ты, и меж зелени клейкой
Тебя б положил я на мокрую доску
Зеленой садовой скамейки.

Расти себе пышные брыжжи и фижмы,
Вбирай облака и овраги,
А ночью, поэзия, я тебя выжму
Во здравие жадной бумаги.

 

Поэтическое воззвание Радкевича к Уралу «лесами Всеволодо-Вильвы лечь на листы конторских книг» вполне вписывается в пастернаковскую концепцию поэтического творчества. Сила воздействия окружающей действительности на поэта так велика, что не писать о ней невозможно, жизнь жаждет перейти в новое качество (ср., например: «...из сердца вырви Восторга исступленный крик...» – «Февраль. Достать чернил и плакать! Писать о феврале навзрыд...»).

 

Наблюдения над стихотворением В. Радкевича о Борисе Пастернаке закончим некоторыми методическими замечаниями. Текст можно использовать как на первом уроке, посвященном Пастернаку, так и в конце изучения его творчества. В первом случае конкретный биографический факт, связанный с Пермским краем, органично впишется в обзор жизненного и творческого пути поэта; во втором — обращение к тексту Радкевича поможет нетрадиционно завершить изучение раздела. Стихотворение пермского автора может стать основой и для самостоятельной учебно-исследовательской литературно-краеведческой работы школьников.

 

Как нам кажется, такой подход – показать «большого» (программного) писателя через призму творческого восприятия местного художника слова – весьма продуктивен. Он позволяет по-новому взглянуть на литературный процесс, привлечь интерес школьников не только к общепризнанным, но и к местным, менее известным в российском масштабе писателям, углубить представление о культуре в целом.

 

-----

1. Пастернак Б. Начало пути. Письма к родителям (1907-1920) // Знамя. 1998. №№ 4 -5.
2. К сожалению, о довольно длительном периоде жизни Пастернака на Урале и в Вятской губернии в 1916 году совсем не упоминается в посвященном поэту разделе недавно вышедшей книги К. Стародуб «Литературное краеведение в школе» (М.: Дрофа, 2003), хотя, например, говорится о более кратком пребывании его в Марбурге, и знаменитое стихотворение «Марбург», которое, как замечает автор книги, Пастернак написал «в память об этой поре», написано как раз на Урале в 1916 году (доработано в 1928) под влиянием причин, связанных с пребыванием автора именно здесь. В то же время в названной книге очень ценно то, что скрупулезно перечислены многочисленные московские адреса Пастернака.
3. Пастернак Е. Б. Борис Пастернак: Материалы для биографии. М., 1989. С. 267.
4. См. об этом в книге Е. Б. Пастернака «Борис Пастернак: Материалы для биографии» (М., 1989): «Серия из одиннадцати фотографий, сделанных в первую неделю апреля, сохранилась в нескольких экземплярах. Пастернак носил тогда теплый серый свитер. Самая выразительная из них снята на открытой террасе, вдававшейся в середину дома, где они жили. Он сидит, спокойно улыбаясь, на фоне обшитой тесом стены. В пятидесятые годы Крученых среди прочих фотографий, которые он тогда разыскал, принес Пастернаку и эту, прося его об аннотации и дарственной надписи. «Всеволодо-Вильва Пермской губ. начало 1916 г. (февраль-март). Алексею Крученых на добрую память об одном из лучших времен моей жизни. К сожалению его (тебя, Алеша) тогда там не было. А потом это место стало довольно-таки трагическим и опасным и хорошо, что и я его покинул. Б. Пастернак», – написано на отпечатке, хранящемся теперь в ЦГАЛИ» (С.255-256).
5. Радкевич В. Приближение к Уралу: Стихи. Пермь, 1987. С. 58-59.
6. Пастернак Б. Л. Стихотворения и поэмы. Т. 2 / Сост., подг. текста и примеч. В. С. Баевского и Е. Б. Пастернака. Л.: Сов. писатель, 1990. (Б-ка поэта. Большая серия). С. 335.
7. Пастернак Б. Л. Избранное. В 2 кн. Кн. 2. Проза. М.: Просвещение, 1991. С. 87.
8. Пастернак Б. Л. Собрание сочинений. В 5 т. Т. 4. Повести; Статьи; Очерки / Сост., подгот. текста и коммент. В. М. Борисова и Е. Б. Пастернака. М., 1991. С. 367.

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева


Архив «Филолога»: