Пожалуй, в годы моего студенчества самое большое влияние на меня оказал Лев Семенович Гордон.

 

Познакомились мы так. На третьем курсе, то есть в 1957 году, я увидел в университете (тогда так называли только «классический университет») объявление, что кандидат филологических наук преподаватель педагогического института Л.С.Гордон прочтет лекцию о творчестве Шекспира. Я Шекспиром интересовался и на лекцию пошел. После лекции я задал несколько вопросов лектору, и он пригласил меня прийти к нему в гости. И я пришел. Гордону тогда было лет 60, он был абсолютно седой и казался мне совершенным стариком.

 

 

Вместе с женой Фаиной Борисовной он жил в комнате, которую снимал в частном доме, недалеко от того места, где сейчас находится памятник-танк, напротив Дома офицеров. В комнате почти не было мебели, но уже тогда было много книг. Студентом я ходил к ним в гости очень часто, еженедельно, потом стал ходить реже, но все же раз в месяц обязательно заходил. Конечно, я и до встречи с Гордоном кое-что знал о недавнем прошлом нашей страны, но полностью мне раскрыл глаза именно он.

 

Должен сказать, что дальше рассказываю то, что запомнил с тех лет. Никогда эти сведения не проверял и, возможно, в них есть какие-то неточности. Человеческая память – орудие ненадежное. Но что запомнил, то и рассказываю.

 

Родился Гордон во Франции. Почему во Франции, не знаю. Кажется, его отец был банковским специалистом и работал в разных странах. Естественно, брал с собой семью. Именно поэтому Лев Семенович владел французским языком как родным. Но у него вообще были удивительные способности к языкам. Он рассказывал, что во время войны оказался в Узбекистане. Работы не было, и он пошел в школу преподавать иностранные языки. А дети там говорили только на узбекском. И вот спустя несколько недель он уже преподавал им французский на узбекском. Когда мы с ним познакомились, он довольно прилично говорил по-узбекски, во всяком случае на рынке с продавцами-узбеками мог объясниться на их родном языке (и получал скидку).

 

Впервые его арестовали в пятнадцатилетнем возрасте в Париже. За то, что он в общественных туалетах писал на стенах лозунги в защиту русской революции. Этим арестом он, по-моему, даже гордился. Потом его арестовывали еще много раз, но уже здесь.

 

Учился Гордон в знаменитой петербургской гимназии Мая. Это была частная гимназия с гуманитарным уклоном (там очень хорошо, в частности, обучали древним языкам), там учились дети культурной элиты, и оттуда вышло много знаменитых деятелей культуры. Например, Гордон помнил своего соученика Дмитрия Лихачева…

 

Лев Семенович не учился ни в каких вузах. Когда он написал диссертацию, у него не приняли документы для защиты: защищать диссертацию мог только человек, имеющий высшее образование. Гордон выбрал наиболее близкий себе институт – библиотечный (он к тому времени уже много лет работал в библиотеке) и закончил его экстерном за год. Рассказывал, что приходилось сдавать по нескольку экзаменов в день. По многим предметам он был образованнее преподавателей, но оставались еще общественные науки и прочее. Тем не менее за год был получен диплом, и теперь можно было защищать диссертацию.

 

Я не знаю, чем он занимался в молодости. Знаю только, что он часто и подолгу жил за границей. Например, в самом начале тридцатых годов, еще до прихода Гитлера к власти, Гордон был в Берлине. Есть там очень маленькая площадь – Треугольная, на пересечении трех улиц. Как-то, проходя мимо, Л.С. увидел, что на площади собралась небольшая кучка народу с красными флагами. Он не обратил на это внимания, но на следующий день прочел в «Правде», что в Берлине на Треугольной площади собралась многотысячная демонстрация трудящихся, протестующих против разгула фашизма.

 

Гордон был знаком с берлинским корреспондентом «Правды» и, когда встретил его, спросил: «Как ты мог такое написать? Ведь на Треугольной площади и сотня не поместится». Корреспондент посмотрел на него с сожалением, махнул рукой и сказал: «Ничего ты не понимаешь в нашей работе!»

 

Перед своим последним арестом Лев Семенович много лет работал в Ленинграде, в библиотеке имени Салтыкова-Щедрина. И должность у него была очень экзотическая – хранитель библиотеки Вольтера.

 

В восемнадцатом веке Екатерина Вторая, которая, как известно, дружила с французскими энциклопедистами, купила у Вольтера его богатую библиотеку. Условия покупки были по-царски щедрыми. Вольтер получил за библиотеку какую-то очень большую сумму золотом, причем библиотека оставалась в его распоряжении. Он назначался ее хранителем и получал за это опять-таки большое ежегодное жалование. Единственное условие – после его смерти библиотека переезжает в Россию.

 

Так и случилось. И эта библиотека всегда хранилась отдельным фондом, в особой комнате. А хранитель, естественно, хранил ее и организовывал изучение. Под руководством Л.С. был подготовлен "Каталог библиотеки Вольтера". Там были описаны все книги, рукописи, гравюры, отмечены все записи, сделанные Вольтером, было множество примечаний. Очень интересное научное издание, страниц на тысячу. Я эту книгу видел. Она вышла примерно в 1960 году, но имени Гордона среди авторов не было, хотя это в основном была его работа. Помню, он ездил в Москву сражаться, ему заплатили какой-то гонорар, но книга так и осталась без его имени.

 

Гордон много рассказывал о библиотеке, ему нравилось там работать. Там, например, устраивали разные праздники. Допустим, вечер шарад. Вот одна из шарад с одного с такого вечера. Выходят несколько молодых людей и одновременно произносят «Э!» Потом выходит женщина с ярко накрашенным ртом, садится на стул, к ней подходит молодой человек и платочком вытирает ей губы. А расшифровка – Эразм Роттердамский: Э (разом), Рот тер дамский. Или устроили как-то праздник найденной книги. Оказывается, сто лет назад пропала какая-то редкая и ценная книга. Было известно, что она есть в библиотеке, ее не украли, просто положили не на место и сто лет не могли найти. А потом случайно на нее натолкнулись.

 

Рассказывал Лев Семенович, как однажды в переплетах книг нашли бесценные сокровища. Дело в том, что старинные переплеты делались с набивкой, под кожу закладывали разные ненужные бумаги. А потом потребовалось эти переплеты отремонтировать, кожу вскрыли и вытащили бумажки. А когда их рассмотрели, оказалось, что это листовки и плакаты времен Великой Французской революции конца XVIII века. Причем эти листовки и плакаты нигде больше не сохранились, даже во Франции. И из Франции приезжала специальная делегация изучать и фотографировать эти бумаги.

 

Гордон был человек остроумный, часто играл словами. Иногда это ему дорого обходилось. Он спросил у библиотечного работника, чем тот мажет книги. Тот ответил: «Формалином». – «Лучше помажь соцреалином», – сказал Гордон. А потом его обвинили (в числе прочего) в клевете на метод социалистического реализма.

 

Лев Семенович часто болел (сказалось многолетнее пребывание в лагерях). Однажды он лежал в областной больнице по поводу отслоения сетчатки. Глаза у него были завязаны, читать он не мог, и я просто слушал его рассказы. Он обычно ценил время, а тут его было много. И тогда рассказал мне Гордон о своем последнем аресте.

 

Вскоре после войны в архиве Академии наук были обнаружены документы по истории фотографии. Происхождение их таково.

 

Считалось, что изобретателем фотографии был Дагерр (отсюда «дагерротип»). В действительности же Дагерр был лаборантом и помощником подлинного изобретателя по имени Ньепс. После смерти Ньепса Дагерр завершил его работу и выдал за свою. Сын изобретателя попытался защитить права отца во Франции и в Англии, однако ему это не удалось.

 

Но он познакомился в Париже с российским академиком Бэром, биологом, и передал ему все документы об изобретении, а Бэр пообещал издать их в России и тем самым восстановить справедливость. Но, вернувшись в Россию, Бэр скоропостижно умер, а все его бумаги вместе с этими документами попали в архив Академии наук и пролежали там неразобранными около ста лет.

 

Когда с ними ознакомились, стало ясно, что речь идет о крупном открытии в истории физики. Решено было документы опубликовать, снабдив их переводом на русский язык и всем необходимым научным аппаратом. Замысел активно поддержал тогдашний президент Академии наук Вавилов (Сергей Иванович). Во главе группы по изучению документов стоял специалист по истории физики Т.П. Кравец, член-корреспондент Академии и учитель самого Вавилова. В группу включили еще химика, специалиста по фотографии и – Гордона. Гордон понадобился как знаток французского языка, причем не только современного.

 

Эти люди проделали огромную работу, прочли, перевели, прокомментировали все документы и подготовили большой том. Академик Вавилов написал к нему восторженное предисловие, и книгу напечатали. Но в неудачное время: тогда, в 1949 году, как раз развернулась «борьба с космополитизмом». Сразу после опубликования постановления о борьбе с космополитизмом Вавилов прислал в типографию (печатали в Ленинграде, а он был в Москве) телеграмму: «Снимите мою фамилию с предисловия». А еще через несколько дней в газете «Советская культура» (эта газета прославилась в то время своими черносотенными материалами) появилась статья, в которой составители этой книги обвинялись в низкопоклонстве перед буржуазными изобретателями, присвоившими исконно русское изобретение, и между прочим говорилось: «Мало того, что низкопоклонствуют, так еще в предисловии совершенно беззастенчиво себя хвалят».

 

Всех членов группы арестовали, начались допросы. Что стало с другими, не знаю, а Гордон пробыл в ГУЛАГе до 1956 года, когда всех начали освобождать после XX съезда. Между прочим, книгу, уже напечатанную, не уничтожили. Она благополучно пролежала несколько лет на складе, а потом ее спокойно пустили в продажу.

 

Восемь лет Гордон провел в Сибири, где-то в районе Тайшета. Он мало говорил о трудностях лагерей, хотя как-то заметил, что в «Одном дне Ивана Денисовича» все правильно описано. Но он много рассказывал о людях, с которыми сидел. Это были выдающиеся люди, редкие специалисты в самых разных отраслях. И вот по вечерам после работы они устраивали в бараке занятия, выступали по очереди. Гордон говорил, что лучшей академии ему не приходилось встречать.

 

Рядом был женский лагерь, там Гордон и познакомился с Фаиной Борисовной.

 

Очень хорошо помню рассказ Гордона о том, как он узнал о смерти Сталина. «В сильный мороз под Тайшетом рою я яму в мерзлой земле. А надо мной на вышке стоит солдат – в тулупе, в валенках, с винтовкой. Он меня окликает: "Эй, старик!" Я поднял голову. Солдат очень картинно изобразил усы, трубку, плюнул и сказал: "Помер! Скоро домой поедешь!"»

 

В 1956 году Гордона реабилитировали, но не разрешили вернуться в Ленинград, не разрешили жить в Москве, и он выбрал Пермь. Наш тогдашний ректор С.Я. Чумаков в кадровых делах был человеком смелым. Вот и Гордона взял на работу. Лев Семенович читал зарубежную литературу и стал первым на факультете доктором филологических наук. Он часто болел (у него были отморожены пальцы ног, их ампутировали, и он испытывал сильные боли), но страшно много работал, не признавая никаких отпусков.

 

Как-то он предложил прочесть на факультете иностранных языков небольшой курс литературы той страны, язык которой изучают студенты, причем на языке этой страны. Он сказал, что прочтет курсы французской и немецкой литературы. Курс английской литературы он тоже мог бы прочесть, но есть известный специалист в университете профессор Бельский, вот надо его пригласить, чтобы прочел курс английской литературы. Так и сделали. Гордон читал на французском и немецком языках, а Бельский – на русском...

 

Я помню, как Фаина Борисовна и Лев Семенович проводили отпуск. Сначала на месяц ехали в Москву и там работали в библиотеках и архивах. А второй месяц проводили на теплоходе, обрабатывая полученные материалы. Тема исследования была «Русско-французские культурные связи начала XIX века». Гордон находил совершенно удивительные истории. Например, он установил, что в двадцатые годы приехал в Россию француз по имени Дефорж, он служил учителем, гувернером, и с ним, между прочим, был знаком Пушкин. А ведь у Пушкина в Дубровском француза-учителя зовут именно Дефорж. Таких удивительных сопоставлений Гордон обнаружил десятки.

 

У него было опубликовано в московских сборниках и журналах много статей (некоторые издали и во Франции; по этому поводу его приглашали в КГБ и требовали объяснений, на каком основании он отправил статьи за границу – а вдруг в них содержатся государственные тайны), у меня есть еще несколько оттисков, подаренных им. Из всего этого получилась докторская диссертация, которую он и защитил, причем я читал в московских газетах восторженные рассказы об этой работе и защите.

 

Льва Семеновича постоянно приглашали в Москву, когда туда приезжал какой-нибудь известный французский деятель культуры. Как-то один из таких деятелей, смущаясь, спросил Гордона: «Вы ведь, кажется, из далекого города? Молотова? У вас там все так говорят по-французски?»

 

Гордон был хорошо знаком с Андре Мазоном, крупнейшим славистом, академиком, который тогда был главой мировой славистики. И вот, рассказывает Гордон, как-то они с Мазоном были в Ленинской библиотеке, работали в каталоге, и Мазон обнаружил книгу Себастьяна Бранта «Корабль дураков», редкое издание XVII века, в разделе... «Кораблестроение». Он подозвал молоденькую сотрудницу и попытался через Гордона ей объяснить, что книга не туда попала. Та ответила, что они лучше знают, куда что ставить.

 

Мазон издавал всемирно известный славистический журнал, посвященный библиографии. Там сообщались библиографические сведения и давались аннотации всех – абсолютно! – работ по славистике (филология, история, культура) на всех языках, вышедших во всех странах. Он регулярно присылал этот журнал Гордону. И тот мне как-то показал материал о сборнике Ученых записок Пермского пединститута (филфака). Там излагалось содержание статьи самого Гордона, а дальше говорилось буквально следующее: «Остальные работы сборника выдержаны в духе советской науки». И все.

 

С Львом Семеновичем связана любопытная книжная история. Как-то я пришел к нему и увидел, что пол комнаты уставлен стопками книг. Гордон рассказал, что был в Москве и зашел к детям своего близкого знакомого по фамилии Чехов. Я потом находил в энциклопедиях справки об этом Чехове: известный педагог-теоретик, член-корр АН. Он был страстным книголюбом и очень образованным человеком. Собирал книги на разных языках, причем редкие. Умер он, когда Гордон был в лагерях. А когда Лев Семенович зашел к нему, наследники библиотеку уже распродали: место занимала, деньги понадобились.

 

Но магазины тогда приняли не все книги, небольшая часть по разным причинам осталась. И вот Гордону сказали: «Забирайте эти книги, если хотите. Если не заберете, мы их выбросим». Гордон заказал несколько ящиков, сложил в них книги и отправил в Пермь малой скоростью. Получил и принялся разбирать. Он отобрал то, что ему самому было нужно. Я помню среди книг, которые он оставил себе, многотомный словарь французского языка конца XVIII века. Гордон говорил, что для него этот словарь бесценен: нигде он не может отыскать устаревшие слова и значения, а тут есть. Еще оставил он себе уникальное собрание сочинений Вольтера, тоже конца XVIII века. 90 миниатюрных томиков в кожаном переплете с золотым тиснением. А остальные книги, те, что ему не нужны, он разложил на полу и предлагал всем, кто к нему приходит, выбирать.

 

Я порылся в этих книгах. Они были в основном на французском, немецком и испанском. На английском не было. Но было несколько редких книг на русском языке. Например, словарь собственных имен, составленный священником Морошкиным в конце XIX века. Эта книга у меня сохранилась до сих пор. Ни в одной библиотеке Перми ее нет. Самая любопытная книга среди тех, что я отобрал себе, называется «Справочное место русского слова». Об этой книге я уже рассказывал на страницах «Филолога».

 

К сожалению, заканчивать приходится очень печальным эпизодом. В 1967 году, буквально через несколько дней после моего поступления на работу в пединститут нас всех созвали в актовый зал на общее собрание. Проректор, Юрий Владимирович Павлов, прочел полуторачасовой доклад. Начал он с того, что сказал: «Доклад написан по материалам КГБ».

 

Доклад был посвящен Гордону. К Льву Семеновичу часто приходили студенты, он любил разговаривать с молодыми людьми. И одну из студенток заставили подробно излагать содержание разговоров и сделали из этого выводы.

 

Помню, например, что Гордон говорил студентам о Горьком. По мнению Льва Семеновича, значение Горького в литературе сильно преувеличено, он был писатель талантливый, но написал и немало слабых произведений, к числу которых Гордон относил и «Мать».

 

Гордон был обвинен в том, что разлагал студентов, прививал им буржуазные взгляды, порочил великого пролетарского писателя и т.п. и т.п.

 

Льва Семеновича уволили, и вскоре они с Фаиной Борисовной из Перми уехали.

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева


Архив «Филолога»: