Журнал - Интернет-журнал "Филолог"

Главная > Выпуск № 25 > Шуточные стихи Владимира Соловьева и поэзия Александра Полежаева: точки пересечения

Елена Юферева

Шуточные стихи Владимира Соловьева

и поэзия Александра Полежаева: точки пересечения

Elena Yufereva

Vl. Solovyov’s joke verses and A. Polejaev’s poetry:

the points of intersection

The article considers the character of interaction between humor poetry of Solovyov’s epistolary ensemble and A. Polejaev’s lyrics. It reveals the sense of «death» as the way of self-interpretation in their creative works in the context of poetic tradition of the XIXth century. The research focuses on the peculiarities of the key images of death and also parody on the romantic literature in the Solovyov’s joke verses.

Творчество Вл. Соловьева и А. Полежаева разделяет период, который нельзя назвать длительным, но по значительности перемен в литературной жизни – это эпоха. Их поэзия появляется в преддверии культурного слома, и если Соловьев осознавался как начинатель новой традиции, то лирика Полежаева не вписывалась в ключевые направления, была осмыслена как «периферийное» явление. Объектом наблюдения этой заметки выступает та часть поэтического наследия Соловьева, которую также можно назвать периферийной – это шуточные стихи, «стихотворные бусы», как говорил Соловьев, предупреждая о том, что «сие не для печати». Основной источник юмористических стихотворений – письма поэта друзьям М. Стасюлевичу, Н. Гроту, Л. Лопатину, В. Величко.

Юмор, его трансформации отражают эволюцию творческих взглядов Соловьева. двойственность его комизма, выходящего за границы литературы, «двойственность как сложность»¹, которая помогает понять то «странное» впечатление, которое производил юмор Соловьева на современников и оставляет до сих пор. С. Трубецкой вспоминал о личности поэта: «Шутка в устах Соловьева часто имела весьма серьезный смысл. Он в особенности охотно острил о том, над чем хотел подняться»². Очевидно, смерть была одной из таких тем.

Автоэпитафии Соловьева неоднократно привлекали внимание исследователей (Р. Красильников, З. Минц, К. Мочульский, Е. Таха-Годи). Однако танатологический образно-тематический диапазон юмористики поэта превосходит автоэпитафийную традицию. Регистры звучания темы смерти в юмористических стихотворениях Соловьева разнообразны. Помимо гротескного изображения смерти в письмах возникают строки, переводящие размышления поэта на эту тему в иронический план.

Например, в письме к Н. Гроту (Сайма, декабрь 1894 г.) Соловьев говорит в стихах об особом самочувствии возле озера Сайма в Финляндии («Опять я в озеро влюбился») и, конечно, шутит. Следующий стихотворный фрагмент письма подхватывает тему озера и превращает в многоступенчатую метафору, в которой, если бы не ироническая вставка (метакомментарий «эка рифма!»³ ), нет ничего шуточного.

Сон, тишь, безмятежность, покой глубокий – это, конечно же, «не смерть», и частица «не» (в контексте отсутствия ожидаемого противопоставления «не что-то, а другое») приобретает весомый двойственный смысл:

Вся ты закуталась шубой пушистой,

В сне безмятежном, затихнув, лежишь;

Веет не смертью здесь воздух лучистый,

Это прозрачная белая тишь.

В невозмутимом покое глубоком,

Нет, не напрасно тебя я искал.

Образ твой тот же пред внутренним оком,

Фея-владычица сосен и скал.

По-иному тема смерти воплощается в стихотворении «Метемпсихоза (сочинено во время холерных судорог)». «Веселая» реинкарнация начинается с упоминания здоровья, которое вдруг оборачивается смертельной болезнью и летальным исходом.

В холерное время, –

Недавно здоровый, –

Лежу без движенья,

Зелено-лиловый…

И в гроб положили!

Снесли на кладбище!..

Довольны ль вы, черви,

Присвоенной пищей⁴

В мотиве прощания с друзьями синтезируется пародия на традицию унылой элегии (например, «Прощание» Н. Карамзина) и дружеского послания (пародия на друзей: пьяница и сумасшедший). Просматривается и пародирование кладбищенского стихотворения, но уже в его обновленной, предсимволистской версии. «Метемпсихоза» перекликается с воплощением кладбищенской и погребальной сюжетики у раннего К. Случевского («На кладбище», «Я видел свое погребенье»). Однако в дальнейшем развитии темы Соловьев идет своим путем, преображая архаичную идею цикличности жизни души.

В исторической перспективе основные признаки шутовства Соловьева восходят к арзамасскому смеху. Возникает у арзамасцев и тема «покойников» и шутливых похорон (В. Краснокутский приводит пример веселых поминок в пародии К. Батюшкова и А. Измайлова «Певец в беседе славяноросов»⁵). Кроме этого, юмористику Соловьева традиционно рассматривают в контексте творчества Козьмы Пруткова, А. Толстого, гейневского сатирического пафоса.

Имя А. Полежаева в ряду предтеч Соловьева не упоминалось никогда: уж слишком далекими, слишком разными они кажутся – так, что даже проведение подобной параллели вызывает сомнение. И, тем не менее, некоторые переклички, текстуальные совпадения заставляют думать о причинах близости проблематики, о том, что Полежаева и Соловьева связывает не только условный образ, маска седеющего и умирающего, но также сходное направление в осмыслении границы человеческого существования и ее переживания.

Пожалуй, никто в русской поэзии так тщательно и настойчиво не разрабатывал тему смерти в ее пограничных проявлениях («живого мертвеца» или «жизни после смерти»), как Полежаев. Что-то похожее, но в другой тональности, другом биографическом и культурно-историческом контексте возникает и в письмах Соловьева (смешна ли подпись в письме к М. Стасюлевичу «Душевно преданный Вам покойник, Владимир Соловьев»⁶?). Однако на общие вопросы поэтами даются разные ответы, иногда диаметрально противоположные. В качестве иллюстрации отличий поэтического мироощущения сравним характер решений «исхода» персонажей, ощущающих себя после смерти: узник Полежаева из одноименного произведения, слыша свой стон, готовится стать пищей для червей и ворон, а у Соловьева в вышеупомянутой пародии «Метемпсихоза» персонаж обретает свободу.

Похоронные песни самому себе Полежаева многие критики, например В. Белинский, А. Айхенвальд, находили страшными. «Он воображал себя живым погребальным факелом, который горит в безмолвии ночном, – страшная мысль о человеке как о собственном факеле, мысль о жизни как о самопохоронах»⁷. Пугающее ощущение усиливалось особым субъективизмом лирики поэта, в чем упрекали и видели недостаток, но в чем он оказался одним из первых в освоении новых художественных способов воплощения внутреннего «я». Автопортретные черты проглядывают, а иногда возникают явно, определенно, за образами покойников и мертвецов. Степень проникновения в поэтический мир автобиографических реалий и переживаний сделала творчество Полежаева беспрецедентным явлением в «литературе искренности», основным объектом изображения которой становится личность самого поэта, его исповедальные интенции, что позволило «расширить нравственную проблематику и изобразительные возможности поэзии»⁸.

«Мертвая голова», «На болезнь юной девы», «Песнь погибающего пловца», «Живой мертвец» – лишь некоторые из стихотворений, поэтизирующих смерть. Интересно, что поэта интересовало состояние полусмерти, переходность в умирании. Строки, которые легко можно представить в качестве пародии в соловьевском контексте, в полежаевском звучат угнетающе: «Ах, как ужасно быть живым / Полуразрушась над могилой»⁹. В продолжении этих «Песен» появляется персонаж стареющего «молодца»:

У меня ль, молодца,

Ровно в двадцать лет

Со бела со лица

Спал румяный цвет,

Черный волос кольцом…

Расступись, расступись,

Мать сыра земля!

Прекратись, прекратись,

Жизнь-тоска моя!¹⁰

Жалобы на жизнь лирического «Я» – убеленного сединами, стареющего человека – ключевые черты персонажа Соловьева. Образ преждевременно состарившегося поэта пародируется уже в ранних юмористических произведениях, например, мистерии-шутке «Белая лилия или Сон в ночь на Покрова» в фигуре Отчаянного поэта:

Мне двадцать лет,

И я поэт –

Поэт всемирной скорби-с.

Мой волос сед, –

Мышленья след.

Хожу немного сгорбясь.

И пить, и есть,

И лечь, и сесть,

Мне геморрой мешает…

Так жить нельзя!

Прими меня,

О смерть, в свои объятья!¹¹

Совпадения на уровне образности, сходные принципы межжанровых соединений проявляются наиболее концентрированно между эпистолярной юмористикой Соловьева и стихотворением Полежаева «Отрывок из письма к А.П. Лозовскому». Отрывок из письма создается автором накануне смерти. Стихотворение предваряется эпистолярной формулой, актуализирующей ситуацию внелитературного общения: «Вот тебе, Александр, живая картина моего настоящего положения»¹². Далее следуют отточия – минус-текст, скрывающий какие-то другие, утратившие значение, обстоятельства жизни умирающего от чахотки поэта. В данном случае чахотка – болезнь, в отличие от большинства заболеваний персонажа юмористики Соловьева, биографически достоверная.

В юмористических посланиях Вл. Соловьева банальность событийности, изношенность жизненных сил гротескно подчеркивается «низкой» вещью, но также особым вниманием к болезни и ее телесным проявлениям: тазы, горшки, лысины, неврит, морская болезнь, грипп, холера, геморрой, отсутствие аппетита, бессонница. Болезнь в этих текстах несерьезна, она, так сказать, литературна, несмотря на частые сетования в письмах на неустойчивость здоровья. Холера ассоциируется с пушкинским творчеством и биографическим контекстом. Отсутствие аппетита – это «другое» семантики пира, постоянно фигурирующей в шутках. Неврит выступает основой распространенных в письмах каламбурах: «невриты – не ври ты». Геморрой является частью пародийной игры, переворачивания верха/низа. Соловьев стирает автопсихологические моменты, замещает их гротеском, демонстрацией «обратного лица». В этих «геморроидальных» мотивах проглядывает амбивалентность шутки, ведь «круг мотивов обратного лица и замещение верха низом теснейшим образом связано со смертью и преисподней»¹³.

А между тем себя я сглазил, видно, –

Неделю целую в недуге я морском

Страдал усиленно, – и скучно, и обидно

Стоять весь день над тазом, иль горшком.

Упомяну еще и о неврите…

Но мне уж слышится готовый ваш ответ,

Вы не упустите мне возразить: «не врите!»¹⁴

Не боюся я холеры,

Ибо приняты все меры,

Чтоб от этого недуга

Сбереглась сия округа.

Болезнь – любовь.

В диагнозе нет сомненья,

Нет в прогнозе утешенья:

Неизбежный и печальный

Ждет меня исход летальный¹⁵.

Пародийное преломление процессов ухода (болезней, старения, расставания с радостями жизни) разрушает ореол трагедийности смерти в стихотворениях Соловьева. Жалобы героя облекаются в формулы унылой элегии, подчеркивая условность ситуации.

У Полежаева тема освещена трагически: мука пронизывает каждое переживание и мысль последних дней лирического субъекта. Констатация телесного недуга и предчувствие его смертоносности переносят сознание в прошлое. Воспоминания воплощаются через тему пира, «символическими переделами которой следует считать расцвет жизненных сил и смерть, венчающую жизненный цикл, Эрос и Танатос, наслаждение и страдание, избыток и растрату»¹⁶. По мнению Е.Созиной, в 30-40-е гг. XIX века в русской культуре складывается символика губительного пира, где изобилие порождает избыток и венчается трансгрессией в смерть. Слияние пира и смерти характерно и для поэзии Полежаева, с тем отличием, что переход из одного состояния в другое тривиален и дается в свойственной поэту «диссонансной» манере. Сопряжение возвышенной, архаичной символики (кинжал, завеса будущности, бледный лик) и «низких» проявлений (желудок, бутылки, кашель) создает не юмористический, пародийный эффект, как это позже будет у Соловьева, – напротив, стихотворение Полежаева передает жуткое ощущение предрешенности, когда в бреду лирического субъекта персонифицированная Чахотка хрипло проговаривает:

Мой милый друг, бутыльным звоном

Ты звал давно меня к себе;

Итак, являюсь я с поклоном –

Дай уголок твоей рабе!

Мы заживем, поверь, не скучно;

Ты будешь кашлять и стонать,

А я всегда и безотлучно

Тебя готова утешать…¹⁷

В пире Полежаева нет и намека на анакреонтическое настроение, которое намечается и пародически трансформируется у Соловьева. Понимание жизни/пира как физической и духовной растраты у Полежаева четко прослеживается, отсюда острота описания предела человеческого наслаждения: оргия, безумство, самозабвенье, вихрь бытия.

Соловьев же постоянно подчеркивает равнодушие к шумным чувственным радостям и потому сдержано и иронично заключает: что было, то прошло, а новых пиров не предвидится, – старость приводит к забвению.

Мысль о пьянстве, о цыганах

Навсегда я оставляю

Но о внутренних органах –

Не трактирных – помышляю¹⁸.

Если Полежаев биографический материал переправлял в творчество и, во многом опередив время, поэзию превращал в «документ», то Соловьев – в эпистолярный текст привносил литературу, сплавляя автобиографизм с подчеркнутой условностью, которую можно рассматривать в качестве стратегии самоумолчания (в письмах 90-х гг. шутливая маска и поэтические шаблоны возникают всякий раз, когда Соловьев начинает говорить о себе).

Будучи постоянной темой дружеского эпистолярия Вл. Соловьева, «смерть» проявляет функцию юмора, его причастность осмыслению проблем конечного и бесконечного. В то же время лирический субъект, персонажи лирики А. Полежаева переживают смерть как пороговое состояние, придающее и лишающее смысл человеческого существования. И, невзирая на фантасмагоричность образов, возникающих на границе жизни и смерти, юмору здесь места нет.

-----

1. Минц З. К генезису комического у А. Блока / З. Минц // Ученые записки Тартуского университета. Труды по русской и славянской филологии. XVIII. Литературоведение. Вып. 266. – Тарту, 1971. С. 150.

2. Трубецкой Н.С. Личность В.С. Соловьева // Русская литература XIX века. 1880 – 1890-е гг. Воспоминание. Литературно-критические статьи. Письма. – М., 2005. С.558

3. Письма Вл.С. Соловьева. Т. 1 : Э. Л. Радлова. – СПб., 1908. С. 85 – 86.

4. Там же. С. 234.

5. Краснокутский В.С. О своеобразии арзамасского наречия // Замысел, труд, воплощение. – М., 1977. С. 30.

6. Соловьев Вл.С. Указ. соч. С. 107.

7. Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей – М., 1994.С. 542.

8. Киселев-Сергенин В. «Бесприютный странник в мире» // Полежаев А.И. Стихотворения и поэмы. – Л., 1987. С. 23.

9. Полежаев А.И. Стихотворения и поэмы. – Л.,1987. С. 117.

10. Там же. С. 117.

11. Соловьев Вл.С. Указ. соч. С. 302.

12. Полежаев А.И. Указ. соч. С.198.

13. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса [Электронный ресурс]Код доступа: http://philosophy.ru/library/bahtin/rable.html Дата обращения 20.11.2013

14. Соловьев Вл.С. Указ. соч.С. 140.

15. Соловьев Вл.С. Указ. соч.С. 107.

16. Созина Е.К. Мотив перверсных пиров в русской поэзии 1830 – 1870-гг. [Электронный ресурс]Код доступа:http://poetica1.narod.ru/sbornik/sozina.htm Дата обращения 15.11.2013

17. Полежаев А.И. Указ соч. С. 199.

18. Соловьев Вл.С. Указ. соч. С. 239.

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева

Архив «Филолога»: