Главная > Выпуск № 26 > Пермская культурная революция: pro и contra. Промежуточные итоги

Галина Ребель

Вначале отчасти повторюсь.

Затеяв этот разговор на страницах «Филолога», мы надеялись, что получится а) свести в содержательном диалоге на одной площадке непримиримых оппонентов; б) дать объемную картину событий, происходивших в Перми на протяжении последних лет.

Однако приходится с сожалением констатировать, что задача не выполнена.

Несмотря на то, что к разговору приглашались самые разные люди, вне зависимости от их идеологических установок вообще и вовлеченности в ПКР в частности, далеко не все отозвались и выполнили обещание написать или дать интервью, а опубликованные материалы сложились в однозначное свидетельство contra.

И это не случайно.

Освещение событий ПКР на всем протяжении ее громкого разворачивания и не менее громкого сворачивания носило, так сказать, партийно-геополитический характер: дистанцированные (столичные и зарубежные) СМИ оценивали пермскую революцию в диапазоне от «положительно» до «восхитительно», местные – преимущественно критически, скептически, иронически, ругательно, а порой и оскорбительно.

Иными словами, партийная организация процесса пермского культурного возрождения актуализировала  бессмертный отечественный бренд партийной литературы.

Замечу, что  Ленин в соответствующей статье изначально имел в виду именно публицистику, но так диалектически-замысловато обрисовал картину, что в стране восторжествовавшего ленинизма партийностью – т.е. принадлежностью к нашим и принципом кто не с нами, тот против нас – стали измерять все подряд, в том числе художество, и это тоже весьма ярко проявилось – и закрепилось – в ходе пермской революции.

Вообще ПКР стала концентрированным, аккордно осуществленным на отдельно взятой территории в предельно сжатые сроки отражением тех социокультурных процессов, которые происходят во всей стране. Опыт Перми мог бы послужить материалом для теоретических исследований и фундаментом для корректировки практической деятельности – если бы кто-то  задался целью всерьез проанализировать происходящее и извлечь из него общественно значимые уроки, а не дивиденды из остаточных ресурсов ПКР или из благосклонности ее оппонентов и могильщиков.

Как инициатор дискуссии на площадке «Филолога», чувствую себя обязанной обозначить некоторые существенные, на мой взгляд, моменты.

1. Бренд.

События в области культуры, происходившие в Перми с 2008 по 2013 год, получили название Пермской культурной революции и – независимо от отношения к ним, их сущностных характеристик и оценок – под этим именем вошли не только в декларации и рапорты организаторов ПКР, но и в критические материалы, в сознание пермяков и внешних наблюдателей.

«Пермская культурная революция» – это общепринятая формула, а тем самым и новый региональный бренд, воплотившийся во множестве мероприятий и материализованный в целом ряде артефактов, один из которых – красные человечки – стал своего рода эмблемой, логотипом ПКР.

Надо сказать, что проблемой ребрендинга Перми организаторы ПКР были озабочены изначально, надеясь предложить некую броскую и эффектную альтернативу пермской архаике (звериному стилю, деревянным богам) и пермской современности в лице писателя Иванова с его Географом, пропившим глобус, – однако искусственное внедрение извне нового бренда было заведомо обречено на неудачу и разговоры на эту тему незаметно сошли на нет.

Между тем, сама Пермская культурная революция, во всей совокупности своих событий, в конечном счете таким брендом несомненно стала.

Однако провидение позаботилось о соблюдении пропорций, и в момент затухания ПКР на пермские театральные подмостки и на большой экран вышел «Географ»,  наглядно предъявив то, что всегда – до, во время и по окончании культурной революции – было и есть содержанием, символом и нервом пермской жизни и судьбы.

2. Организаторы.

ПКР – явление персонифицированное. Критические стрелы с самого начала и по сей день летят преимущественно в Марата Гельмана. Дифирамбы в процессе и по его окончании ПКР адресовались чаще всего Эдуарду Боякову.

Однако, независимо от того, как там было устроено на революционной кухне, официально у руля пермской культуры все эти годы стоял Борис Мильграм, и именно им была оглашена амбициозная инициатива превращения провинциального российского города, который из столичного далека и высока вечно путали с Пензой и перемещали за Урал, в культурную столицу Европы.

Важную роль в этих начинаниях играл Сергей Гордеев – насколько я поняла, именно благодаря ему возник музей ПЕРММ и были разработаны проекты реконструкции города, строительства нового здания музея, оперного театра.

Ну и, разумеется, все это, даже на уровне планов, было бы совершенно невозможно, если бы не губернатор Олег Чиркунов, который увидел в ПКР рычаг, способный поднять и прославить вверенный ему регион. 

 3. Стратегия.

Культура должна как паровоз – вывезти, как рычаг – поднять экономику Пермского края.

Таков был вброшенный в массы тезис.

Был ли развернутый, детальный поэтапный план реализации этого начинания, существовала ли программа взаимодействия, взаимокоррелирования культурных мероприятий с мероприятиями в области экономики и социальной политики, измерялась ли на каждом пройденном этапе эффективность избранного курса, производилась ли его корректировка в соответствии с полученными результатами – нам, обывателям, неведомо.

Время от времени звучали прекраснодушные заявления о том, что расцвет культуры привел к тому, что в Пермском крае прекратился отток населения и чуть ли не даже возник приток. Однако ни точными цифровыми показателями, ни социологическими исследованиями эти заявления не подтверждались, не соответствовали они и эмпирическим наблюдениями аборигенов.

Что касается столичных и заграничных деятелей культуры, слетавшихся в Пермь на конкретные события, то их количество действительно заметно возросло сравнительно с тем, что было до и стало после ПКР, но эти люди приезжали на время и, при всей своей относительной многочисленности, демографической погоды сделать никак не могли. Так же как ничего принципиально в этом плане не изменил отъезд  некоторого количества последовавших за кураторами ПКР на поиски нового культурного драйва пермяков.

4. Достижения.

Казалось бы: если в остатке – пустота, если революции не было, если все, что было, – это блеф и имитация, то о каких достижениях можно говорить?

Однако эти упакованные в «если» и тем самым поданные как не подлежащие сомнению исходные условия  все-таки не однозначно безусловны.

За годы ПКР произошло множество событий, участниками которых становились сотни, а нередко и тысячи людей. Эти события в большинстве своем были очень хорошо организованы, и даже уличные, площадные мероприятия проходили культурно.  Один из наших авторов сетует на то, что площадки выбирались небольшие, не задействовали камский «плацдарм», но в этом был свой резон: обеспечить порядок на эспланаде гораздо легче, чем на набережной вдоль Камы. И порядок обеспечивался.

Культурная программа была разнообразной: элитарной и массовой, эпатирующей и классической. Она включала в себя разные виды, стили и жанры: театральные премьеры и театральные мастерские; художественные выставки; концерты поп-, рок- и классической музыки; конкурсы; поэтические, кино- и театральные фестивали, массовые мероприятия («СловоНова», «Текстура, «Белые ночи», «Ледовые городки»), паблик-арт… 

Разным людям нравились и не нравились разные вещи – но было чему нравиться, было что ругать, было о чем спорить.

Хотела написать: весь город был взбудоражен – нет, конечно, далеко не весь, но наиболее  активная часть пермяков охотно включилась в революционную круговерть.

На мой вкус, одним из самых ярких, титульных событий ПКР стал концерт оркестра Владимира Спивакова и мировых солистов на эспланаде: над площадью плыли классические мелодии, которые  тихонько  подхватывали  счастливые слушатели, толпившиеся  под импровизированной сценой – огромной ажурной буквой П с взлетающими ангелами, – это было очень красиво, трогательно и  воодушевляюще.

И что в итоге? ­– спросит несокрушимый скептик. Декорации разобрали, гастролеры уехали – праздник кончился, ничего не осталось.

Не совсем так. Осталось воспоминание – неслышно витающий над эспланадой «призрак оперы».

Шутка. 

Для реалистов, с которыми такие шутки не проходят, – неопровержимый факт: революционной волной прибило к нашим берегам «летучий голландец» –  команду замечательных мастеров под руководством (тут даже эпитеты излишни) Теодора Курентзиса. И по-новому страстно и горячо забилось сердце города – Театр Чайковского.

Ладно, пафос и метафоры снимем и скажем проще: сегодня у нас в городе работают уникальный дирижер, уникальный хормейстер, уникальный оркестр, уникальный хор. И солисты – мировые звезды – участвуют во всех новых постановках. И наш собственный оркестр под руководством В.И. Платонова, и наши оперные певцы  получили источник дополнительного вдохновения и – обещано многократно! – получат (?) достойную зарплату.

Для Перми это огромная удача, джекпот – и губернская власть это, похоже, понимает.

По-новому работает сегодня и Театр-Театр, куда вернулся в качестве художественного руководителя Борис Мильграм. Это живой, интересный, ищущий коллектив, несомненно подпитанный энергетикой фестивальных экспериментов и новаций.

И все? А как же…

5. Нерешенные проблемы.

Да, здесь следует привести список, который ритуально и закономерно кочует из одной публикации на тему ПКР в другую: Пермская государственная художественная галерея, аэропорт, железнодорожный вокзал, зоопарк,  Речной вокзал, а значит и ПЕРММ…

Список нерешенных, подвешенных,  острых и очень острых проблем.

Новое здание театра оперы и балета твердо обещают построить – но еще не начали. Пока пишется  статья, приходит информация, что финансирование ТТ сокращено.

В свете этого списка  казус Курентзиса выглядит счастливым исключением, подтверждающим печальное правило.

Похоже, на поминках по ПКР Пермь вполне может произнести в собственный адрес сакраментальное:

Ты все пела? Это дело: Так поди же, попляши!..

6. Ошибки.

Возможно, какие-то частные свои ошибки лидеры ПКР и видят, однако в общем и в целом они, пожалуй,  вправе считать, что ошибок не допустили, так как делали именно то, что хотели, и так, как хотели.

Последним со сцены ПКР уходил Эдуард Бояков. На заключительной пресс-конференции фестиваля «Текстура» в ноябре 2013 года, как и в самом начале ПКР, звучали преимущественно голоса соратников и единомышленников лидера (в данном случае Боякова), сетовавших на то, что им не дали развернуться в полную силу, что город недостаточно поддержал инициативы, не вышел на улицу с протестами по поводу закрытия «Сцены-Молот», что противодействие оказывал здешний «уралвагонзавод» в лице Алексея Иванова…

Круг замкнулся. На одном из первых круглых столов, где как раз речь шла о ребрендинге, попытка  заговорить о том, что противостояние Иванову может обернуться противостоянием самой Перми, была оборвана на полуслове.

Но это не было ошибкой лидеров ПКР – это было сутью их стратегии.

Они не недоучитывали нутряной фактор, они его сознательно выносили за скобки, они целенаправленно  стремились вытеснить Географа (Географ здесь не двойник своего создателя, а олицетворение тех смыслов, которые  отразились в творчестве Иванова) и водрузить на это место … ну, мало ли, кого и что они хотели посадить на это прочно занятое место.

Кстати, одному из главных хранителей пермской культурной идентичности, Владимиру Федоровичу Гладышеву, Географ тоже не нравится, про фильм Александра Велединского он пишет, что в нем много «безысходности, грязи и пьяни»¹.  Такова же реакция немалого числа «укорененных» деревенских зрителей (знаю от студентов-заочников).

То есть человеку из глубин пермских смыслов, пермской истории, пермской повседневности хочется оттолкнуться от печально узнаваемого – но куда ж от него денешься, оно есть, и, по-видимому,  только в походе с ним и против него можно преодолеть опасные пороги пермской судьбы.

7. Забор.

 Вообще-то это тоже из разряда очевидных достижений.

Бесконечно длинные,  унылые, грязно-серые ограждения строительных площадок и пустырей, вычеркивающие из более или менее цивильного пространства целые кварталы и годами выступающие источником  психологического и эстетического дискомфорта, стряхнули с себя неряшливые, беспорядочные наросты разнокалиберных объявлений – и превратились в стильные, цветные, яркие, забавные и дружелюбные книжки-раскраски.

Традиционная народная забава – писать на заборе – получила культурное развитие и легитимизацию. Казалось бы, чего лучше?

– Лучше бы построили дома и снесли заборы, – бурчали критики.

Нелепая претензия: художники не строят дома, но они умеют создавать иллюзии, умеют дарить и вызывать радость, поднимать настроение. За что им сердечное спасибо.

Однако в реакции пермяков был свой резон, и в этом смысле раскрашенный «Длинными историями» пермский забор превратился в еще один красноречивый символ ПКР.

Когда все только еще начиналось, когда была впервые провозглашена идея  превратить Пермь в культурную столицу Европы, а происходящие перемены были поименованы не более не менее как культурной революцией, народ в большинстве своем иронизировал и пожимал плечами: уж нам-то ли не знать, как далеки мы от европейских, в том числе российских, культурных столиц.

Однако в самой сокровенной, потаенной глубине коллективного бессознательного мысль о культурном прорыве, о выходе Перми в иное, вожделенное цивилизационное измерение, похоже, все-таки заронилась, проклюнулась, проросла: а вдруг? вдруг получится? вдруг за забором, который так волшебно преобразился, начнет расти здание новой жизни?

Ведь именно это и декларировала стратегия: мы поднимем культуру – и в город, славный своими музеями и фестивалями, придут инвесторы, закипит строительство, поднимется промышленность, край расцветет…

Но  инвесторы не пришли поддержать даже саму нашу новую пермскую культуру. Кончились губернские финансовые вливания – и ПКР пошла на спад. После отставки губернатора окончательно разошлись в разные стороны ее лидеры и каждый из них занялся исключительно своим направлением, пытаясь его удержать на плаву как приоритетное. В сущности, никто никого не разгонял и не отменял. Проект стал осыпаться, как только в него перестали вкладывать деньги.

А раздосадованные пермяки остались стоять у раскрашенного забора, за которым не выросло ни новое здание галереи, ни новый зоопарк, ни… в общем, ничего не выросло.

Почему?

8. Технология.

Покушусь на святое.

А если бы губернская власть выбрала вариант Алексея Иванова и затеяла, например, обустраивать в качестве новой туристической мекки историко-промышленно-природный заповедник Кын – результат был бы другим? Получилось бы изменить лицо и судьбу Перми, вытолкнуть регион на путь модернизации?

Боюсь, что нет. И дело не только в том, что такой проект, по-видимому, требовал гораздо больших затрат и таил в себе бóльшие риски, чем организация культурных мероприятий на готовом для этого, доступном городском пространстве.

Дело в том, что, принципиально отличные друг от друга по содержательному наполнению, технологически эти проекты модернизации обречены были осуществляться в рамках несовместимой с модернизацией, категорически противопоказанной ей, глубоко и безнадежно архаичной системы,  в которой в разных пропорциях и соотношениях взаимодействуют две описанных Ивановым стратегии управления: уральская матрица и фамильон.  

Нам уже приходилось писать о том, что в ПКР можно увидеть классические (по Иванову) черты  уральской матрицы: «если Пермь (Урал) “место встречи”, если “чудо преображения возможно только на привнесенном материале, а не на созданном здесь и сейчас”, если “легитимно только чужое”, но на выходе, после переплавки, получается уникальное свое»², то в действиях команды Гельмана следует признать реализацию этой логики.

Но, во-первых, время другое, во-вторых, социум изменился, в-третьих, искусство взращивается совершенно иначе, нежели промышленность, да и в промышленности уральская матрица давно и безнадежно проиграла, потому что «аракчеевщина» не конкурентоспособна.

Причем «аракчеевщина» к ПКР? 

Притом что ПКР – это тоже экстенсивный мобилизационный проект и главным его ресурсом была  опора на вертикаль, на административную поддержку.  Кончилась поддержка – кончился проект.

Жесткий стержень вертикали неизбежно обрастает многочисленными аффилированными структурами –  фамильонными образованиями, каждое из которых внутри себя норовит воспроизвести вертикальную систему организации и вертикальную, т.е. корпоративную, «партийную» этику. Этот нео-феодальный принцип рано или поздно вступает в неизбежное и неразрешимое противоречие с либеральными декларациями.

Пермская культурная революция на этот принцип не только не покушалась – она на него опиралась, и в этом смысле никакой революцией не была: авангардная по содержательному наполнению, она оказалась совершенно традиционной, архаичной по технологии, по способу реализации.

Это не был открытый, прозрачный проект, победивший в открытом, прозрачном конкурсе; это не было приглашением к свободному обсуждению социально-культурных стратегий; это не было вариативной экспериментальной отработкой и запуском новых инструментов социокультурного строительства; это не было расчисткой номенклатурно-бюрократических завалов – это не было сменой парадигмы, не было программой модернизации, программой развития.

Но программой культурного времяпрепровождения и – в немалой степени – просвещения ПКР была.  Что тоже неплохо.

Культурный аппетит у пермяков разыгрался…

9. … А дальше?

А дальше надо бы перестать сетовать и уповать на заезжего дядю и брать ответственность на себя.

Многое зависит от так называемого гражданского общества, от его наличия, зрелости, от его умения культурно взаимодействовать с властью и давить на нее в нужную сторону.

А вообще-то… надо менять парадигму.

Но это отдельная большая и сложная тема.

А настоящие наши субъективные заметки окончены.