У «Филолога» есть не только история, то бишь некая развернутая во времени и размеченная событиями-вехами канва существования, – у него есть судьба. Драматичная и не подходящая для изложения в рамках юбилейного формата. Но некоторые эпизоды заслуживают того, чтобы быть рассказанными независимо от формата.

 

А историческая справка, без которой тоже не обойтись, короткая: год рождения – 2002-й. До 2005-ого вышло 7 «бумажных» номеров. В 2009-ом журнал воскрес в новом качестве – как интернет-издание.

 

 

С названием проблем не было – то, что это должен быть «Филолог» как-то само собой разумелось и само собой возникло.

 

«Контент» тоже поначалу казался очевидным: научно-методическое издание. Надо сказать, что образцом для меня как редактора служил канувший в пучину распада Советского Союза журнал «Русский язык и литература в средних учебных заведениях УССР» – несмотря на тяжеловесное, бюрократически-занудное название, журнал был замечательный и востребованный не только в заявленной на обложке Украинской ССР, но и во всей большой стране.

 

Облик изданию хотелось придать индивидуальный – и опять-таки сама собой возникла идея «подложить» под название копию писательской рукописи. Это оказался фрагмент романа Ф.М.Достоевского «Идиот», что дало остроумным коллегам повод саму затею оценивать как идиотскую, – не так уж далеко это было от истины, если учесть наивность ожиданий и непросчитанность всевозможных трудностей и препятствий.

 

На внутренней стороне лицевой обложки во всех семи номерах предъявлялся эпиграф, отвлеченно-поэтически отражавший содержание номера и настроение минуты (теперь стало понятно, что это было зародышевое предъявление сегодняшней Колонки редактора).

 

Камертоном первого выпуска стала бунинская торжественность:

 

 

Настроение второго номера задавал драматический лиризм стихотворения Ларисы Миллер:

 

  

А номер третий вышел в обновленном варианте оформления.

Во-первых, юный дизайнер Галя раскритиковала расположение элементов на странице и посоветовала спустить название ниже.

Во-вторых, в типографии уже согласованный образец обложки, который я должна была заверить, при выводе на принтер подгорел. Типографский дизайнер показал мне обожженную страничку, сожалея, что не может предъявить более адекватный вариант, я же, взглянув на плачевный, с его точки зрения, результат, поняла: именно это в данном случае и нужно. В номере предполагался материал о спектакле «Мастер и Маргарита», и такая обложка гораздо лучше сочеталась с его содержанием и вкладышами с фотографиями. Эпиграф из Фета уравновешивал «пылание» и подтверждал его силу:

 

 

В четвертом номере главными – и по объему, и содержательно – стали материалы об Алексее Иванове, проиллюстрированные вкладышами, представляющими пермский звериный стиль. А эпиграф был из Тютчева – строки, под которыми, наверное, может подписаться любой художник.

 

 

Пятый номер вышел после Беслана – в приглушенном оформлении, с эпиграфом из Твардовского:

 

 

В эпиграфах к шестому и седьмому номерам сошлись вечные темы и, к сожалению, вечно актуальные переживания:

 

 

 

Дальше был вынужденный «обрыв связи», а затем воскрешение в новом – цифровом – варианте.

 

Новое оформление рождалось трудно, ибо в нем нужно было совместить филологическую культуру и принципиально иную технологическую природу.

 

Вот как, например, «технарю»-дизайнеру изначально представлялась интернет-филологичность:

 

 

Из этого варианта и родился тот окончательный, в котором журнал и предстал перед читателями.

 

 

Этот замысел родился из запаха, точнее, из обонятельной памяти, которая преследует меня много лет. Когда-то, впервые направившись в Дом ученых на Компросе сдавать экзамен (или зачет?) «бабе Кате» (Екатерине Осиповне Преображенской), я для согрева и воодушевления, зашла в располагавшийся внизу «Чай». Там стоял упоительный, дивный, какой-то нездешний (так казалось голодной студентке?) запах молотого кофе. Сам кофе я не пила, а вот запах вдыхала жадно и благодарно.

 

Он осел в подсознании как знак входа в Эмпиреи, каковыми и были в моем восприятии квартиры огромного дома, населенные университетскими преподавателями.

 

Состыковалось: то неизгладимое ощущение, теплые воспоминания о населявших Дом людях и после многолетней разлуки с новой силой возникшее притяжение к Нине Евгеньевне Васильевой, которая давно жила в другом доме, но для меня олицетворяла тот, прежний. Мне захотелось, чтобы Дом воскрес, а кому как не Нине Евгеньевне с ее поразительной цепкостью взгляда и точностью слова было свершить это чудо. И оно свершилось.

 

С третьего номера в «Филологе» началась публикация «Дома». В примечании к первой части говорилось: «Предлагаемый вниманию читателя текст является фрагментом повести “Дом (портреты, сюжеты, судьбы)”». Лукавое примечание: никакой готовой повести не было, она должна была рождаться здесь, на страницах «Филолога».

 

Появилось пять глав, в них четыре портрета, последний – вполне символично – портрет Е.О. Преображенской, которая и пригласила меня впервые в Дом (фотографию Е.О. читатель найдет в статье Александра Грузберга о его – во многом наших общих – университетских учителях).

 

А дальше, как теперь у филологов модно выражаться, возникла точка бифуркации. С одной стороны, Нина Евгеньевна сделала больше, чем кто бы то ни было, для того чтобы прекративший свое существование журнал ожил. С другой стороны, когда это случилось, под «Домом», а точнее, перед его создателем разверзлась пропасть: интернет-существование Нине Евгеньевне кажется, мягко говоря, призрачным (более сильные определения на сей счет воспроизводить не стану) и шагнуть туда, даже вместе с «Филологом», она категорически отказывается.

 

Бурно полемизируем на эту тему уже пятый номер подряд.

 

Пока стройка заморожена...

 

 

Энциклопедический словарик 

 

Людмила Александровна Грузберг, как и Нина Евгеньевна Васильева, – мой университетский преподаватель, теперь, смею сказать, друг и надежный соратник по журналу.

 

 Людмила Александровна пришла в «Филолог» с готовой авторской рубрикой «Энциклопедический словарик» и, начиная с первого номера, не было ни одного выпуска, в котором не появлялся бы соответствующий материал: лаконичное, доходчивое и строго выверенное научное объяснение тех лингвистических явлений, которые на слуху и «на виду», но не всегда верно понимаются и трактуются или вообще неизвестны широкому кругу читателей, даже читателей-филологов.

 

 Идея жанрового преобразования материала рубрики в научное интервью тоже принадлежит Л.А. и ею же успешно воплощена в жизнь в настоящем (№ 12) выпуске «Филолога».

 

 Тут не могу в очередной раз не уклониться в ностальгическую тему, не окунуться в мемуарную волну этого номера и не сказать о том, какое это счастье – сотрудничество с учителями юности, которые с годами становятся друзьями, единомышленниками, содержательными и остро необходимыми оппонентами, которые (эгоизм, конечно, но,  думаю, это чувство знакомо многим) самим фактом присутствия в твоей жизни дают ощущение защищенности, нужности и непреходящей молодости.

 

 Вот почему для меня – и редакторски, и человечески – очень важно, чтобы Нина Евгеньевна возобновила строительство Дома, Людмила Александровна вела свою тему, чтобы хотя бы время от времени вновь продолжала появляться в журнале Рита Соломоновна Спивак.

 

 

В отличие от «Дома» и "Энциклопедического словарика", материал о спектакле Пермского театра оперы и балета «Мастер и Маргарита» появился случайно. Хотя, по-видимому, эта случайность из разряда закономерностей.

 

В разгар заполненного занятиями с заочниками, экзаменами и дипломными страстями июня моя ученица, только что защитившая диплом по Булгакову, подарила мне билет на премьеру балета.

 

С одной стороны, как не пойти – Булгаковым я занималась очень много, по нему защитила первую диссертацию, потом написала монографию. Так сказать, профильное направление.

 

С другой стороны – усталость, занятость и, главное, предубежденность. К этому моменту я смотрела уже несколько театральных интерпретаций, экранизацию, и все это, на мой взгляд, было или совсем плохо, скучно, неадекватно литературному материалу, или сносно, но – не про то, по касательной.

 

Сама с собой договорилась так: посмотрю первое действие и уйду. Тем более что и место было очень неудобное – на балконе.

 

Первая неожиданность возникла еще до начала спектакля: театр был не просто полон физически, он был заполнен эмоционально – царила атмосфера какого-то приподнятого, взволнованного ожидания. В отличие от меня, большинство зрителей явно знали, на что шли, что-то предчувствовали, предвкушали.

 

Второй неожиданностью было начало. Язык спектакля в первые минуты ошарашивал, мелькнула мысль: очередные авангардистские изыски? Но очень быстро спектакль втянул, заворожил, приковал, пленил – никакие самые смелые определения здесь не будут преувеличением. Я давно ничего подобного в театре не видела, ничего подобного не испытывала. Удалось невозможное – другим языком, другими средствами воспроизвести тот головокружительный эффект, который производит странный булгаковский роман.

 

Впечатление было настолько сильным, что и на следующий день я продолжала внутри себя видеть и слышать это действо.

 

Третьей неожиданностью стала критика, появившаяся в пермских газетах, – словно списанная с той, которая обрушилась на Булгакова после «Дней Турбиных»; логика и интонация этой критики воспроизведена в оценках романа мастера.

 

В то время как на сцене разворачивалось волшебство под названием «Мастер и Маргарита», окружающая сцену реальность, словно подчиняясь воздействию невидимого режиссера, начала форматироваться под другое детище Булгакова – «Театральный роман».

 

Вихрем впечатлений от происходящего я, вопреки собственным планам и намерениям, была втянута в эту историю и, почувствовав редакторский азарт, по ходу ее превратилась в театрального критика и даже интервьюера – как было в этой ситуации не взять интервью у режиссера Давида Авдыша?

 

Следующий поворот интриги был связан с приездом членов жюри премии «Золотая маска» – шел отбор спектаклей для финального тура. Я с благодарностью приняла приглашение присутствовать на обсуждении, так как, высказавшись в «Филологе» на предмет взаимодействия спектакля с романом, очень хотела услышать собственно театроведческие суждения.

 

Однако, к моему изумлению, почтенные приезжие специалисты один за другим, почти все, в пух и прах разносили спектакль по одной-единственной причине: с их точки зрения, Авдыш исказил смысл романа, который они, судя по их высказываниям, смутно помнили по впечатлениям 20-30-тилетней давности. Ни о хореографии, ни о музыке, ни о сценографии и т.п. специальных вещах речь не шла. Ну, а поскольку интерпретация литературного произведения – моя профессиональная сфера, и именно интерпретацией «Мастера» я много занималась, я и посчитала себя вправе выступить в защиту режиссера и театра. Как легко догадаться, восторга мое заступничество не вызвало, зато ситуация эта подарила мне и журналу друга – питерского балетоведа Ольгу Ивановну Розанову, которая впоследствии стала заинтересованным читателем и автором «Филолога».

 

Таким образом, третий номер «Филолога», в полном соответствии со сказочной нумерологией, оказался поворотным:

в нем впервые появились «Дом», театральная рецензия, интервью – иными словами, произошло намеченное в первом и втором номерах публикацией В.Абашева и А.Фирсовой, жанрово-тематическое расширение в сторону культурно-просветительскую и в сторону Перми как пространства культуры, что, независимо от чьих бы то ни было субъективных устремлений, подготовило открытие, сделанное в следующем номере журнала.

 

 

Алексей Иванов – главная тема четвертого выпуска «Филолога» – тоже возник как бы неожиданно. Здесь «как бы» не в своем расхожем статусе речевого сорняка, а в начальном значении: вроде неожиданно, но на самом деле уже, по-видимому, работали какие-то внутренние закономерности развития самого журнала.

 

Впервые про Иванова я услышала от Татьяны Ивановны Ячменевой, но, каюсь, не отреагировала и читать не бросилась.

 

Во второй раз это имя возникло в разговоре с коллегой по кафедре Татьяной Дмитриевной Долгих. Выслушав похвалы в адрес начинающего (так представлялось тогда) писателя, я, естественно, предложила написать статью для «Филолога». Татьяна Дмитриевна согласилась с оговоркой: «О “Географе” напишу, а за “Сердце пармы” не берусь». Я же, довольная полученным обещанием, подумала, что как-то нехорошо редактору не знать, о чем речь в публикуемом материале. И купила обе изданные к тому моменту в Москве книги: «Географ глобус пропил» и «Сердце пармы».

 

О произведенном впечатлении здесь распространяться не буду, о нем можно судить по статьям, которые появились в «Филологе» № 4, а потом и в других изданиях.

 

Подчеркну лишь, что «Филолог» первым предложил скрупулезный литературоведческий анализ романов «Географ глобус пропил» и «Сердце пармы» (статьи Т. Долгих и Г. Ребель), первым опубликовал развернутое интервью с Ивановым (больше таких интервью не будет – стиль и содержание общения Иванова с интервьюерами вскоре кардинально изменится; может быть, поэтому наш материал так и не появился на сайте писателя) и сразу же предложил рекомендации по изучению романа «Сердце пармы» в школе.

 

Некоторые читатели сетовали, что номер перекошен в сторону одной персоны, одной темы. Но этот перекос и тогда казался, и сегодня представляется более чем оправданным.

 

А главное – все подтвердилось, все сбылось.

 

«Филологу» удалось не только увидеть, понять, но и запечатлеть явление на взлете, в момент, когда еще очень немногие (и то большею частью «про себя») сознавали, что в русскую литературу пришел большой писатель.

 

А это, в свою очередь, свидетельствовало о жизнеспособности и перспективности самого проекта «Филолог».

 

 

 

Наша страница в FB:
https://www.facebook.com/philologpspu

К 200-летию
И. С. Тургенева


Архив «Филолога»: